и. Теперь же против них выступали люди, отчаянная смелость, национальные особенности и религиозное рвение которых делали их самыми опасными и беспощадными противниками, которых когда-либо встречали войска императора.
С испанской армией можно было практически не считаться. Даже Бессьер со своими новобранцами разбил ее наголову в открытом бою, но специфика испанской войны состояла как раз в том, что открытое противостояние сторон имело место крайне редко. Эта война сводилась к нападениям из засад, неожиданным наскокам на одиночные отряды или плохо охраняемые конвои французов, бесполезным погоням по горам и ущельям, схваткам на переправах, защищаемых хорошо знавшими местность горцами. Это была такая же война, которую несколько лет назад «синие» (республиканская армия) вели против крестьян Вандеи. По словам одного из маршалов, сказанным им через несколько лет, в Испании небольшая армия была обречена на поражение, а большая — на голодную смерть.
Но эффект победы Бессьера был почти сведен на нет позорной капитуляцией 20-тысячной армии генерала Дюпона в Байлене, в Андалусии. Одновременно пришли вести о поражении, нанесенном сэром Уэлсли генералу Жюно. По условиям заключенного перемирия Жюно и его корпус были переправлены во Францию на английских судах, однако «непобедимые» не просто потерпели поражение при Вимиейру, они должны были в спешном порядке убираться из Португалии. В значительной мере это означало потерю лица.
Третьим ударом для французов было бегство испанского корпуса из Дании, куда он был направлен Наполеоном в прошлом году, когда Испания еще считалась союзником. И допустил это бегство не кто иной, как Бернадот, суверенный князь де Понте-Корво, заменивший опального Брюна в ганзейских городах. Организовал же эту блистательную эвакуацию 8 тысяч человек испанец по имени Де ла Романа, и английские корабли немедленно доставили его туда, где он мог причинить французам наибольший вред, — в его собственную восставшую страну. И в довершение всего, словно для того, чтобы объявить всему миру, что Испания стала поистине сценой для демонстрации французского позора, король Жозеф, которому никогда особенно не хотелось переезжать в Мадрид, убежал оттуда, как кролик, в поисках безопасности на берегах Эбро. Монси, призванный сопровождать Жозефа, должен был следовать за ним галопом.
Наполеон читал все эти следующие одна за одной депеши в состоянии холодной ярости. Он просто не мог верить, что за несколько коротких недель одна из французских армий сдалась с оружием в руках, другая — разбита и ее везут домой англичане, испанская армия бежала из-под самого орлиного носа Бернадота, и никто пальцем не пошевелил, чтобы ее остановить, а его братец, сделанный им королем Испании, удрал из Мадрида, как перепуганный новобранец при первом боевом крещении. Однако факты были неоспоримы, и наконец император пришел к выводу, что именно такова расплата за то, что он отдал важные дела на откуп головотяпам подчиненным, и теперь он делает то, что должен был сделать с самого начала, а именно сам отправиться в Испанию.
Он направил в Испанию три корпуса Великой армии, огромный резерв кавалерии и часть Императорской гвардии. Марш этого потока ветеранов, снявшихся со своих зимних квартир в Германии и проходящих пока еще по земле Франции, возглавляла могучая плеяда самых талантливых военачальников в военной истории. Это были Ней и Ланн, многоопытные командиры пехоты, закаленный в боях пятидесятитрехлетний Лефевр, по-прежнему всегда готовый вступить в схватку, Виктор со своим новеньким жезлом, Сульт, Мортье и крайний индивидуалист Сен-Сир, пока еще только генерал, но уже предчувствующий повышение. С ними шли все самые лучшие, самые яркие из тех, кто служил резервом высшего командного состава, кому еще не исполнилось тридцати, но кто уже сражался в пятидесяти битвах и делил славу десятка блестящих побед. Всего их было 150 тысяч, и почти каждый из них был ветераном. Спокойно, без спешки Великая армия прошла через орды испанцев и прибыла в Мадрид через две недели со дня первого обмена выстрелами. Это должно было стать концом войны. Жозеф был возвращен на престол. Испанию оккупировала французская армия численностью почти четверть миллиона человек, половину которой составляли хорошо подготовленные ударные части. К этому моменту заканчивались все предшествующие войны. Все, кроме этой. Испанцы разбежались, однако не сложили оружия, не вернулись к своим привычным занятиям и не стали ожидать появления прокламаций королевского брата. Вместо этого они прятались в горах или скрывались в городах, из которых их можно было или вышибить яростными атаками, или заставить сдаться после многих недель осады. Очень твердым в этом отношении орешком стала Сарагосса. Против восставшего города был послан Монси, однако успеха он добиться не смог, и ее довольно пестрый гарнизон, укрывавшийся за стенами толщиной десять футов, просто насмехался над осаждавшими. В холодных горах Наварры и Галисии начали собираться тысячи повстанцев. Никто не мог представить, как они выживают в этих диких, негостеприимных местах, но они тем не менее выживали и нередко нападали на обозы, небольшие французские подразделения и курьеров. Если они торопились, они просто перерезали своим пленникам горло и разбегались, а если имели в распоряжении час-другой, то распинали свои жертвы, варили их в масле или подвешивали на деревьях вверх ногами над костром. Через несколько недель после начала полномасштабной войны исчезли всякие следы цивилизованного отношения сторон друг к другу. Как-то раз испанцы перебили группу отставших французских пехотинцев, после чего возмущенные французы начали сжигать каждую деревню, через которую проходили, и вырезать всех ее жителей. Должно было пройти около ста пятидесяти лет, прежде чем Европа снова увидела нечто подобное, на этот раз со стороны гитлеровских бандитов.
Тем не менее, несмотря на все свидетельства о нарастающей угрозе, французское командование очень медленно начинало правильно оценивать ситуацию. В самом начале кампании Ланн сообщал в письме домой: «Они повсюду обращены в бегство, к весне мы вернемся назад!» Эта точка зрения преобладала еще в течение года, пока идея о безнадежности борьбы не начала пробивать себе путь через толстую корку самоуверенности, образовавшуюся в результате многих лет успеха. Маршалы и их старшие офицеры, видимо, не осознавали принципиальной разницы между войной с правительством и войной с народом, а их главнокомандующий оказался столь же близоруким. Он совершил глупейшую ошибку, предполагая, что войной такого масштаба можно управлять из Парижа, не имея к тому же объединенного командования. В ближайшие годы Наполеон совершит еще немало ошибок, но ни одной сравнимой с этой по значению. Война на Пиренейском полуострове будет стоить ему не только трона, но и его уникальной репутации полководца. Всем служившим там маршалам (кроме двух) она не принесет ничего, кроме ран, отчаяния, позора.
Восстановив Жозефа на престоле и разметав жалкие профессиональные войска испанских Бурбонов, Великая армия готовилась полностью переключить свое внимание на англичан, имевших безрассудство после стольких лет войны снова высадиться на континенте. Один раз они уже предпринимали такую попытку и были наголову разбиты бывшим журналистом Брюном, одним из самых незаметных маршалов. Конечно, им удалось разгромить 16-тысячную армию генерала Жюно при Вимиейру, в Португалии, но теперь они должны были понять, что армия под водительством людей типа Ланна, Сульта, Нея и Сен-Сира представляет для них большую угрозу, чем армия под командованием Брюна или Жюно. Обеспечив безопасность Мадрида, обложив кольцом осады Сарагоссу и разместив главные резервы в центре страны, Наполеон двинул армию в Португалию.
Но далеко он не продвинулся. Пришли известия, что англичан можно выбросить из страны толчком на северо-восток. Именно там сэр Джон Мур, человек, обучивший английскую пехоту точной стрельбе и заложивший основы организации самых подвижных в мире ударных сил, напал на Сульта и при этом попал в ловушку, выхода из которой не было. Отказавшись от марша по Португалии, Наполеон собрал все имевшиеся в пределах досягаемости части и бросил свою армию через Сьерра-Гвадарраму в Старую Кастилию.
Погода совсем не благоприятствовала походу, для успеха которого надо было пересечь горы. Ней, командовавший авангардом, успел пересечь их без больших затруднений, но потом начались метели, перекрывшие горные перевалы, и яростный ветер сбрасывал в пропасти и лошадей, и самих кавалеристов гвардии. Чтобы добраться до перевалов, кавалеристы должны были спешиться и подниматься вверх сомкнутыми рядами. За ними продвигалась пехота. Наполеон шел в боевых порядках между Ланном и своим маршалом двора Дюроком. Шаг за шагом ветераны добрались до вершины; последние мили офицеры, даже в ботфортах, должны были ехать на зарядных ящиках. На самой вершине был сделан привал в монастыре и организована раздача вина. А потом эти выкованные из железа люди спустились по северному склону хребта. Но метели уже сделали свое дело, и Мур почувствовал близость гибели. Со всеми своими войсками он устремился в Корунну, а французы следовали за ним прямо в жерло адского смерча из снега, дождя и ветра, который, дуя с гор, завывал, как целая армия казаков.
Это было страшное испытание и для преследуемых и для преследователей. Дисциплина англичан начала сдавать, и Муру только с большим трудом удавалось удерживать своих людей вместе, чтобы успешно вести арьергардные бои, замедляющие продвижение французов, и взрывать многочисленные мосты на своем пути. Наполеон, опасаясь, что его главный противник все-таки от него уйдет, вел свои войска по самым, казалось бы, неподходящим для этого дорогам, но даже в этих жутких условиях война не стала непрерывной цепочкой зверств, что всегда происходило, когда французы сталкивались с испанцами. В одном из городков французский авангард услышал крики женщин и детей, исходящие из огромного амбара. Открыв двери, французы обнаружили там более тысячи умирающих от голода и полураздетых несчастных из числа тех, кто обычно сопровождает солдат в походе, которые, к сожалению, не смогли совершать марш с той же скоростью, что и солдаты. Их тотчас же накормили и согрели; в английский лагерь через парламентера было сообщено, что всех их немедленно вернут, как только улучшится погода.