На этот раз французам повезло несколько больше. В ночь, выбранную для переправы, разразилась страшная буря, и дождь лил стеной, маскируя бросок французов через реку. Утром 5 июля, когда буря прекратилась и над полями поднялось солнце, австрийцы, взглянув на историческое Мартовское поле, где шестьсот лет назад произошла знаменитая битва, принесшая престол Габсбургам, с удивлением увидели перед собой армию численностью 165 тысяч человек.
Ужасные потери, понесенные французами в битве при Асперне и Эсслинге, были не напрасны — лишь несравненный Ланн погиб случайно. С севера, запада и востока подходили резервы. Мармон, герцог Рагузский, прибыл со свежим корпусом, ни один солдат которого за целых три года не произвел ни одного выстрела. Здесь был и Даву, командующий правым флангом; его сопровождали Макдональд и Удино. Массена, прибывший на поле боя в экипаже, возглавил левый фланг, ближе к Дунаю; его поддерживали Бернадот со своим саксонским корпусом и Бессьер, командовавший гвардией. Это была битва в духе старых традиций, столкновение тяжеловесных колонн, и, чтобы быть уверенным, что она проходит в соответствии с планом, Наполеон держал при себе Бертье с его неизменным циркулем, всегда готовым зафиксировать первую же ошибку, совершаемую человеком, в тени которого он пребывал уже тринадцать лет.
Однако долгое время фиксировать и исправлять было нечего. Даву упорно пробивался вперед на своем правом фланге, но в момент битвы, который мог стать переломным, дела пошли плохо у Массена. Его атаковали главные силы австрийцев. К этому моменту они опрокинули саксонцев Бернадота и гнали беглецов на корпус Массена, который начал отходить и отступил вплоть до реки.
Окружавшие Наполеона штабные офицеры запаниковали. Ситуация, по-видимому, начала повторять аспернскую, но императора это, казалось, не беспокоило. Он продолжал всматриваться в события, происходящие на самом краю правого фланга. Назад бежали смешавшие ряды саксонцы, назад двигались сорванные ими с места колонны Массена. Вперед двигались торжествующие австрийцы. Двигались до тех пор, пока не попали под огонь тщательно замаскированной батареи на острове Лобау. Здесь их остановившиеся шеренги попали под огневой вал, самый мощный за всю историю наполеоновских войн. Великий момент настал! Теперь дым от выстрелов пушек Даву можно было бы увидеть далеко за колокольней ваграмской церкви. Маршал вытеснил австрийский левый фланг за пределы поля битвы. И тут император отдал команду, которую так ждали окружавшие его офицеры: «Контратаковать всеми имеющимися резервами!»
Против центра австрийской армии был брошен свежий корпус численностью 40 тысяч под командованием Макдональда. Вместе с Макдональдом в наступление шли Удино и командовавший гвардейской кавалерией Бессьер. Могучей поступью главный резерв прошел через пылающее ржаное поле, и битва была выиграна. Это была победа, но это не было разгромом австрийцев. Те отходили почти в полном порядке, а французская армия чувствовала себя слишком уставшей для преследования. Эта победа обошлась ей тоже слишком дорогой ценой. Погибли тысячи ветеранов и среди них — несколько генералов, в том числе доблестный Ласаль, благородные порывы которого могли бы служить характерным извлечением из легенды о Наполеоне. Среди раненых был и Бессьер, упавший на землю прямо на глазах императора.
«Кто это?» — спросил Наполеон, заметив замешательство среди офицеров из штаба Бессьера. Узнав, что это — Бессьер, он коротко бросил: «Проливать слезы — не время!» — и обратился к своей главной задаче — изгнанию противника с поля боя.
Но Бессьер был ранен не смертельно. Ядро задело кобуру его пистолета и скользнуло вдоль бедра, выбросив его из седла. Он отделался шоком и несколькими синяками. Увидев его поднимающимся на ноги, гвардейские конные егеря издали крики восторга — они любили этого скромного, с ровным характером человека.
Массена наблюдал за ходом битвы из своего экипажа. С ним были его верные кучер и форейтор, у которых хлопот был полон рот, поскольку австрийские артиллеристы, догадавшись, что в экипаже сидит какое-то значительное лицо, повели по нему убийственный огонь как раз в тот момент, когда левый фланг французской армии начал отступать. Вокруг бросающихся из стороны в сторону лошадей сыпались ядра и гранаты, но одноглазый Массена, управляя корпусом, не совершил ни одной ошибки. Единственная ошибка, которую он допустил в этот день, имела совсем иной характер и затрагивала его честь не как полководца, а как человека. В штабе Массена служил его сын Проспер, юноша в возрасте около двадцати лет. Это было его первое дело, и маршалу очень хотелось отвести от него всяческие опасности. Но это естественное человеческое желание чуть было не скомпрометировало молодого человека на всю оставшуюся жизнь.
В самый разгар битвы, когда австрийская кавалерия понеслась на бегущих саксонцев, маршалу понадобилось послать адъютанта с приказом беглецам присоединиться к генералу Буде. Согласно очереди, с этим поручением следовало ехать Просперу, но маршал посчитал его настолько опасным, что вместо сына послал Марбо, поступившего к нему в штаб совсем недавно. Тот немедленно поскакал, но разгневанный юноша устремился за ним, стыдясь, что отец прикрывает его подобным образом. Оба добрались до цели благополучно. Когда же разъяренный Массена спросил сына, что же побудило его «сунуть нос в такую кашу», тот отрезал: «Моя честь! Это — моя первая кампания, и у меня — уже орден Почетного легиона. А что я сделал, чтобы его заслужить? Да и очередь была моя!»
За блистательное командование войсками при Ваграме Массена заслужил новые лавры. Вместе с тем он укрепил свою репутацию самого прижимистого скряги во всей французской армии. Когда ему предложили вознаградить двух гражданских лиц: его кучера и форейтора — за их храбрость на поле брани, он пообещал подарить им двести франков. Офицеры его штаба, у которых эта скаредность была предметом постоянных насмешек, сделали вид, что на самом деле речь идет об annuite[23] по двести франков. Массена пришел в ярость при одном упоминании о подобной расточительности. «Да пусть скорее вас всех перестреляют, а мне прострелят руку! — бушевал он. — Если бы я вас послушался, я был бы разорен. Вы понимаете, разорен?» Однако в конце концов он был вынужден выплачивать ренту, поскольку история дошла до Наполеона, который поучаствовал в заговоре и с серьезным видом сделал Массена комплимент по поводу его великодушия.
Бернадоту Ваграм удачи не принес. Паника в рядах его саксонцев могла бы иметь весьма серьезные последствия, и маршал был должен принять на себя ответственность за нее, хотя никто не сомневался в его личной храбрости. Войска, в конце концов, могли побежать у любого полководца, но Бернадот не собирался оставлять их бегство безнаказанным. Однако он совершил грубую ошибку, выпустив после сражения от своего имени бюллетень для своего корпуса, в котором похвалил саксонцев за проявленную ими храбрость. Узнав об этом, Наполеон вышел из себя. Выпускать бюллетень в дополнение к императорскому считалось тяжелым дисциплинарным проступком. Вызвав Бернадота, император уволил его из Великой армии.
Бернадот был достаточно толстокожим, но случившееся было ужасным ударом по его самолюбию. Он незаметно уехал с поля боя и нашел временное пристанище в небольшом замке. Неожиданно туда прибыл Массена, и Бернадот выразил готовность покинуть место своего обитания. Массена же еще не слышал о том, что гасконец оказался в немилости, и предложил разделить жилье. Однако как только офицер его штаба известил Массена о случившемся, тот поспешно изменил свое мнение и уехал, не сказав своему коллеге ни слова. Это обстоятельство оскорбило Бернадота гораздо больше, чем увольнение из армии, и он отправился в Париж, на несколько часов опередив слухи о своей отставке.
Трем генералам день победы под Ваграмом запомнился на всю жизнь. В этот день они получили свои маршальские жезлы прямо на поле боя, присоединившись таким образом к кругу военачальников высшего ранга.
Когда австрийцы были отброшены и раненые, которым наиболее повезло, были вынесены с пылающих полей, Наполеон послал за своим старым приятелем Мармоном, отчаянным гренадером Удино и опальным Макдональдом, покрывшим себя в этот день славой. Мармон и Удино получили свои маршальские жезлы без каких-либо комментариев со стороны императора. Макдональд же удостоился следующих слов. «Подойдите ко мне, и будем теперь друзьями!» — воскликнул Наполеон, сжимая руку ветерана. Это было мудрое решение. Пять лет спустя, когда империя уже рушилась, Макдональд оказался самым последним из маршалов, покинувших императора.
На следующее утро началось преследование австрийцев, но это не была охота за неприятелем, как после победы под Йеной. Австрийская армия не была дезорганизована, и мир с Австрией был достигнут путем переговоров. Одним из условий мирного договора было согласие австрийского императора на брак Наполеона и его старшей дочери.
Армия не одобряла этого союза. Всего лишь шестнадцать лет назад кое-кто из ветеранов Великой армии наблюдал, как тетку невесты, Марию Антуанетту, везли в телеге на гильотину. Кроме того, помимо естественной антипатии к Габсбургам армией руководила привязанность к очаровательной Жозефине. С самых давних пор, еще со времени итальянских триумфов, старые усачи считали, что она — талисман, который приносит им победы.
«С тех пор как мы потеряли Хозяйку, успеха мы не видели», — будут говорить они позже, но Наполеон больше прислушивался к советам тех, кто настаивал на том, что он должен обеспечить династическую преемственность и породить наследника престола. Сам император Франц относился к браку весьма благожелательно, исходя, видимо, из принципа: «Если не можешь победить врагов, присоединяйся к ним!» Его дочь, Мария Луиза, была верным и послушным отпрыском Габсбургского дома. С младенческих лет она привыкла считать Наполеона исчадием ада, но раз уж отец велит выходить за него замуж, значит, возражений с ее стороны быть не может. У Габсбургов даже прихоть отца считалась законом.