Отступление теперь превратилось в бешеную борьбу за выживание, за шанс поскорее добраться и укрыться в безопасном Смоленске, где, как было известно, имелись крупные провиантские склады. Но уже начал падать первый снег, и в результате бесконечных скитаний по лесам и равнинам в рядах отступавших остались только самые закаленные, самые решительные. Их постоянной пищей стала конина, и те, у кого еще оставалось несколько горстей муки или бутылка коньяка, отказывались поделиться ими с самыми ближайшими друзьями.
Под тройной угрозой мороза до двадцати градусов, голодной смерти и нападений казаков Платова дух товарищества, это наследие республиканских армий и наиболее характерная черта солдат Наполеона, полностью исчез. Марш стал отчаянной борьбой за выживание: если, например, представлялась возможность заночевать на почтовой станции, то те, кто первым добирался до нее, встречали подошедших позже штыками.
Тем не менее некоторые офицеры еще сохранили свою профессиональную гордость и делали все, чтобы поддержать среди одичавших солдат хоть какой-то порядок. Мортье, например, проявлял сострадание к простому солдату, иногда прибегая к черному юмору. Один из переживших катастрофу свидетелей припоминает, как однажды маршал сидел в избушке у жалкого очага, на котором готовился его ужин: жареная конская печень и кипяток из растопленного снега. К этому изобилию он, как маршал, мог добавить небольшой сухарь и несколько глотков коньяка. Обратив внимание на часового у двери, Мортье спросил его, зачем он тут стоит. «Ты же все равно не сможешь преградить сюда дорогу ни холоду, ни голоду, так что подсаживайся поближе к огню!» — сказал он.
На первом этапе отступления арьергардом командовал Даву, но, когда погода испортилась и начались сильные снегопады, император назначил в арьергард корпус Нея. Рыжеголовый маршал, отступление которого из Португалии уже было признано одной из вершин военного искусства, более чем оправдал доверие. С самого первого дня, когда он принял это назначение под Можайском, он стал прежним Мишелем Неем, человеком, разительно отличающимся от того раздражительного, злословящего, недисциплинированного задиры, каким он проявил себя на Пиренейском полуострове. Он с радостью принимал вызов, который ему бросал неприятель и стихии. Одно присутствие Нея, сжимающего в руках ружье, вдохновляло его полуголодных унтер-офицеров и всех тех, кто был ответствен за благополучный отход армии. Как только кто-то из них мог пробормотать сквозь смерзшуюся щетину: «Там же Le Rougeaud», у них возникала уверенность, что Ней выведет — непонятно, каким способом — но, безусловно, выведет их в безопасное место, к теплу, регулярной пище.
6 ноября настали настоящие холода. Ранним утром люди, лежащие почти на угольях своих бивачных костров и менявшие золотые кольца и драгоценные камни на жаркое из конины и мерзлую картошку, поняли, что такое два градуса выше нуля. Когда пережившие ночь поднимались на ноги, налетали казаки, хватая и разоружая одиночек, выскакивая из чащи и снова скрываясь в ней на своих проворных лошадках, и ликовали, предвкушая возможность уничтожить всю Великую армию до последнего человека.
Но их ожидания оказались преждевременными. Они все знали о Мюрате, этом поразительном кавалеристе, командире авангарда, восседающем в ярко-желтых сапогах на попоне из шкуры леопарда. Но они не слишком много слышали о Нее, молчаливом эльзасце в маршальской треуголке, который командовал обмороженными солдатами арьергарда, словно овчарка, заставляющая овец передвигаться компактным стадом. Даже самым смелым и отчаянным казакам никогда не удавалось узнать, что человек, оказавшийся в пределах досягаемости их пик, был прославленным маршалом Франции. Действительно, время от времени, остановившись за фигурой самой неуклюжей овцы своего стада, человек в треуголке тщательно прицеливался и вышибал такого казака из седла. После этого он перезаряжал ружье и неспешно продолжал свой путь на запад.
Смоленск горько разочаровал французов. Между девятым и четырнадцатым числом погода несколько улучшилась. В это время в разрушенный город как раз и вошло 50 тысяч беглецов. В тотчас же начавшейся свалке остатки запасов были затоптаны в грязь. Гвардейцы получили по нескольку унций муки и около унции сухарей. Те, кто пришел позже, включая арьергард, не получили ничего.
Корпус Виктора ждали в Смоленске около месяца. Увидев полубезумных людей, то забегающих в полуразрушенные дома в поисках провианта и дров, то выбегающих из них, Виктор на какое-то время лишился дара речи. Были предприняты некоторые усилия для того, чтобы преобразовать эти толпы в армию. Батальоны сократились по численности до рот, а от некоторых рот оставалось всего лишь по нескольку решительных людей, сохранивших своего орла. Кавалерия просто перестала существовать. Все, что осталось от нее, было реорганизовано в Эскадрон обреченных, призванный охранять особу императора. Когда стало известно, что две русские армии собираются соединиться за Оршей на реке Березине, а сзади неумолимо приближается сам Кутузов, положение выживших стало казаться безнадежным. Даву было приказано держаться столько, сколько он сможет, и дожидаться прихода Нея. Остальные маршалы продолжали свой путь на запад. Император, Мюрат, Мортье и Бертье шли вместе… С ними был и закаленный старый Лефевр, переносивший все тяготы легче, чем многие из его более молодых спутников. Иногда он шел поддерживая под руку того, кто произвел его в герцоги.
Ней вместе с остатками своего доблестного корпуса получил приказ идти последним и делать все возможное, чтобы удержать преследователей. На его месте многие, вероятно, стали бы жаловаться и утверждать, что прикрывать отход теперь — очередь других, но от Нея таких жалоб никто не слышал. Действуя спокойно и методично, он собрал вокруг себя сбившихся с пути, легкораненых и тех индивидуалов, которых можно встретить в любой армии, людей, которые невосприимчивы к физическим испытаниям и, кажется, даже выживают только благодаря им.
С этим арьергардом общей численностью около 4 тысяч он, отстав от главных сил, направился прямо навстречу русской армии, которая только что чуть было не окружила Наполеона, а затем и Даву, ждавшего императора до последнего.
Русских насчитывалось 60 тысяч, и Ней мог выбрать один из трех возможных вариантов действий: наступление, сдача в плен или же марш назад — в сторону Смоленска. Ней не стал медлить. Он приказал барабанщикам бить pas-de-charge[27], как будто он стоял под Йеной, имея за плечами весь свой корпус, но атака не удалась, как, впрочем, и четыре последующие. С наступлением темноты в лагерь Нея прибыл русский офицер с предложением о почетной капитуляции. Ней воззрился на него с изумлением. «Сдаться? Мне, маршалу Франции? Не я — моя сабля найдет выход отсюда!» Офицер был ошеломлен. Сам Ней выглядел как оскорбленный разбойник. Его «армия» теперь состояла из тысячи голодных, но хотя бы стоящих на ногах солдат, и двух тысяч обмороженных, лежащих в повозках. Понимая, что следующая атака станет последней, Ней отдал приказ идти на восток, а когда некоторые из его офицеров начали протестовать, воскликнул: «Ладно, тогда я возвращаюсь в Смоленск один!»
Люди встали и пошли за ним, предварительно разжегши множество костров, чтобы русские считали, что они еще здесь. Ней намеревался обойти русских кругом и затем найти путь к Днепру. Наконец он обнаружил какую-то реку и, приказав расколоть лед, определил направление ее течения. На рассвете русские войска выстроились, чтобы принять капитуляцию одного из самых прославленных полководцев Европы. Когда же стало совсем светло, они начали тереть от удивления глаза. Перед ними были пепелища костров и ничего более. Нея нигде видно не было. Поняв, что тот мог идти только на восток, русский командир пожал плечами и отправился вслед за главными силами французов. Неем займутся казаки. Французский арьергард уже считали погибшим.
Но он не погиб. Когда французы вышли к другой реке, в которую впадала первая, они увидели, что эта река замерзла только наполовину, но все-таки сумели разыскать на ней место, заполненное ледяной кашей, и переправились на другой берег, перепрыгивая с льдины на льдину. Повозки с ранеными, как и пушки, было решено оставить, но каждый, кто был в состоянии ходить, перешел на другой берег, и арьергард продолжал свой путь к Орше.
По большей части французы придерживались лесов, но время от времени на них наскакивали казаки, и им приходилось строиться в каре. Ней разработал тактику, позволяющую отбиваться от этих постоянных наскоков. Он поддерживал свое каре в движении, ободряя солдат малопристойными шутками по поводу внешнего вида и трусости неприятеля. Так, шутя и глумясь над врагом, он стрелял и снова заряжал свое ружье, пока казаки не рассыпались по сторонам в поисках более легкой добычи. Через трое суток, прошедших после неудачной попытки французов пробиться напролом, арьергард, наконец, увидел Оршу, и Ней послал офицера известить императора о своем прибытии.
Ликованию среди солдат и офицеров главных сил не было предела. Из-за своей неуравновешенности Ней нажил себе немало врагов, но сейчас в армии не нашлось бы ни одного офицера, который бы не подбросил вверх свою шляпу, узнав о спасении арьергарда. «Это было что-то вроде национального праздника», — заявил один из свидетелей событий, находившийся в момент получения радостных вестей рядом с императорским штандартом. Наполеон, вне себя от радости, тотчас же послал Даву и Мортье навстречу героям, и, все еще отбиваясь от атак, те прошли последние мили через слякоть и грязь и вступили в город. Их было около девятисот, и все они сохранили оружие.
Теперь пришло самое время подумать о том, как переправиться через Березину, а потом дойти до Немана и пересечь границу Пруссии. Виктору было приказано удержать русских, атакующих его на севере, тем самым обеспечивая главным силам возможность перейти Березину. Однако после того, как его корпус ушел, выяснилось, что еще одна русская армия сожгла мосты у Борисова и поджидает французов на другой стороне реки. Уйти из ловушки казалось совершенно невозможным, в особенности если учесть, что заметно потеплело и Березина, в это время года обычно уже замерзшая, была свободна ото льда.