Битва началась утром 16 октября наступлением союзников на полукольцо деревень. Рукопашные схватки, происходившие 16-го и 17 октября, относятся к числу самых ожесточенных в истории этой долгой войны. Автор располагает свидетельством одного английского наблюдателя, утверждающего, что французы отчаянно сражались за каждую пядь земли и заслужили уважение своих врагов, хотя и выраженное ими неохотно. Ни в одном месте среди этой путаницы деревенских улочек французы не промедлили, тем более не проявили признаков трусости. Что же касается их союзников, в особенности саксонцев, то они повели себя совершенно иначе.
В первый день сражения атакующие были отброшены повсеместно. Виктор громил русских при Йоссе, Понятовский отбил все атаки австрийцев на подходах к Плейсе. Когда же он все-таки попал в тяжелое положение, Удино, командовавший центральным резервом, состоящим из Старой и Молодой гвардии, прислал ему подкрепления, и австрийцам пришлось бежать. Нею, подвергшемуся яростной атаке пруссаков Блюхера, пришлось уступить Меккерн, но он крепко держался на окраине Халле. Макдональд отбил атаку русских у Хольцхаузена.
Но когда начались новые атаки на превращенные в крепости домишки, в рядах французов измена пробила такую брешь, которую не смогла бы произвести самая ожесточенная атака. В самый разгар сражения, когда Блюхер был уже готов послать своего нового союзника Бернадота штурмовать деревню Моккау, которую защищал Ней, саксонцы, наступавшие на шведов и пруссаков, неожиданно развернулись и повернули свои орудия в сторону французов. Это была совершенно бесстыдная измена. Если бы это было сделано чуть раньше, саксонцев можно было бы извинить тем, что эта война не была их войной, и в первую очередь они должны были быть лояльны по отношению к немцам. Французов особенно взбесил выбор момента для совершения предательства. В первой шеренге саксонцев какой-то старший сержант выскочил вперед с криком: «На Париж! На Париж!» — «На Дрезден, свинья!» — рявкнул в ответ ветеран-француз и застрелил саксонца. По всему фронту Нея происходило одно и то же. Каждая саксонская часть, которой представлялась возможность дезертировать, дезертировала, а французы сотнями гибли от сосредоточенного огня артиллерии наследного принца Швеции, ворвавшегося в брешь. «Именно француз, корона которого была добыта кровью французов, и нанес нам этот последний удар!» — с горечью констатирует Марбо. На том участке, где он находился, в его полку погибло тридцать человек.
А солдаты Макдональда стали свидетелями весьма курьезной атаки. Против них выдвинулись 20 тысяч казаков и башкир; причем башкиры, визжа, словно взбесившиеся дервиши, угрожали французской кавалерии луками и стрелами! Однако это не причиняло французам большого вреда, поскольку башкиры не могли стрелять горизонтально, опасаясь попасть в своих, и вынуждены были пускать стрелы по параболической траектории. Этих лучников вскоре рассеяла атака французских конных егерей.
На другом участке схватки Мармон, уже получивший большее количество ранений, чем ему, казалось бы, причиталось, был ранен в руку и должен был покинуть поле боя. Еще одной жертвой стал Ней, лишившийся лошади и раненный в ужасной контратаке на деревню Шенефельд. Перевязав раны, оба маршала вернулись в строй. С наступлением темноты каждая армия занимала те же позиции, что и до начала сражения.
Но теперь положение французов становилось безнадежным. Они потеряли 40 тысяч человек, в то время как коалиция — 60; союзники могли восполнить свои потери, а для французов такой возможности не существовало. В трехдневном сражении под Лейпцигом французская артиллерия расстреляла почти четверть миллиона ядер, и к вечеру 18 октября их запасы снизились до 20 тысяч. 17-го и 18 октября союзникам удалось в некоторых местах вклиниться во французские позиции, но в целом их атаки были отбиты. Несмотря на это, Наполеон счел необходимым отступить и отдал приказ отходить под покровом темноты.
На вечернем совещании присутствовал новый маршал. 17 октября, в разгар битвы, Наполеон оказал князю Понятовскому честь, которую он заслужил своей почти восьмилетней службой в Великой армии. Он первым приветствовал императора как освободителя Польши, когда Наполеон вступил в Варшаву в первый день нового 1807 года. Он же приложил все силы, чтобы убедить очаровательную графиню Марию Валевску стать возлюбленной Наполеона и обеспечить таким образом восстановление древнего Польского королевства. С тех пор все, что он имел, он отдавал на благо Франции. И он, и его солдаты принимали участие в каждой войне, которую вел император. Его уланы считались наиболее обученным и самым яростным в атаках формированием французской кавалерии. Теперь, когда было уже слишком поздно, император дал обещание освободить Польшу и намеревался выполнить его. В подтверждение же своих намерений он и произвел польского героя в маршалы. Однако радоваться этой чести князю пришлось лишь чуть более сорока часов.
Отход, сопровождаемый арьергардными боями, начался ночью 18 октября. Для того чтобы дать измученной пехоте возможность оторваться от противника, Мюрат должен был произвести кавалерийскую атаку на войска союзников. Сердце неаполитанского короля к этой схватке не лежало, но, когда он ощутил запах пороха и хорошо рассмотрел весь хаос, царящий на поле битвы, его душа кавалериста все-таки взяла верх, и возглавляемая им атака оказалась столь же блестящей, как и под Прейсиш-Эйлау. Никто из тех, кто оказался ее свидетелем, и не подозревал, что присутствует при конце целой эпохи. В битвах при Линьи и Ватерлоо тоже было немало кавалерийских атак, но ни одну из них нельзя было сравнить с этой.
Честь прикрывать отступление выпала Макдональду и новому маршалу Понятовскому, но к арьергарду, как обычно, присоединился Мишель Ней. Виктор, достаточно смелый в наступлении, никогда не медлил при отходе. Он одним из первых перешел мост вместе с Ожеро, который еще с самого рассвета продумывал вопрос о возможностях отхода. Ожеро был крайне разочарован в империи. Огонь, пылавший в его сердце, давно погас, и он желал мира любой ценой.
Ней и Мармон удерживали внутреннюю часть пригородов, а солдаты Макдональда и Понятовского укрепились в зданиях, находившихся внутри или вокруг старых укреплений Лейпцига. Лейпцигский магистрат обратился к союзникам с просьбой заключить перемирие, чтобы обезопасить город от ужаса уличных боев, но в этом ему было категорически отказано. Несмотря на это, Наполеон отверг предложение поджечь город, чтобы прикрыть французское отступление. Он решил отходить, предложив Нею, Макдональду и Понятовскому продержаться в течение двадцати четырех часов.
Шотландец и князь делали все, что могли, но силы были слишком неравны. Вскоре им пришлось сражаться уже в самом центре города. Поляки Понятовского произвели не имевшую большого успеха атаку, после чего остатки двух дивизий отступили через мост. В этот момент произошла самая большая трагедия за всю кампанию. Сложенные под мостом запасы пороха взлетели на воздух с таким грохотом, что взрыв был слышен далеко за пределами города. 20 тысяч человек и более 200 пушек оказались отрезанными от главных сил на расстоянии пистолетного выстрела от противника, численность которого превосходила силы французов в двадцать раз.
Ней сумел перебраться через реку, но Макдональд и Понятовский задержались в городе. Мысль о капитуляции даже не приходила им в голову. Понятовский получил свой жезл всего лишь два дня назад, но пример, который Ней дал в России, уже становился традицией. Собрав вокруг себя столько солдат, сколько им удалось, маршалы направили своих лошадей в реку, тогда как неприятельские стрелки, выскочив из домов, повели огонь по плывущим. Младшие офицеры и рядовые последовали примеру своих начальников; пехотинцы цеплялись за хвосты лошадей.
Понятовский, уже будучи ранен, получил еще одну рану, но сумел переплыть Плейсе и уже выбирался на дальний берег Вейсе-Эльстер. Но выбраться ему не удалось, и теряющий силы князь был вместе с лошадью смыт в воду. Он восемь лет служил Наполеону и всю жизнь — Польше. Именно такую смерть, смерть в бою, он бы и выбрал.
Макдональд спасся благодаря своей исключительной силе и ловкости. Его лошадь утонула, но ему все же удалось выбраться на берег неподалеку от предмостных укреплений. Он сорвал с себя почти всю форму и вылез на берег почти голым. Под его командой осталось менее 2 тысяч вымазанных в грязи солдат, а за рекой слышались раскаты боя. Это противник охотился за уцелевшими французами, прячущимися в домах, где они тщетно искали убежища. При штурме забаррикадированных домов союзники пощады не давали, и 13 тысяч французов было перебито. Сидя на лошади посреди городской площади, окруженный русскими, прусскими и австрийскими штабными офицерами, наследный принц Швеции спокойно наблюдал за тем, как рубят в куски его соотечественников.
Макдональду нашли сухую одежду, и он поскакал вдоль берега с докладом императору. Тех же бедняг, которые остались за его спиной, ждала очень скорая смерть. Подвыпившие пруссаки, набросав бревна и доски через взорванную часть моста, пересекли реку и начали приканчивать штыками почти безоружных французов. Однако, как и на пути из Москвы, среди французов нашлось немало таких, нервы которых могли выдержать любые испытания. Так, группа конных егерей помчалась вдоль реки назад и принялась рубить каждого перебиравшегося через мост пруссака. А затем, в каком-то странном молчании, 80 тысяч[28] солдат, оставшихся в живых из армии в 350 тысяч[29], которых Наполеон привел сюда в апреле, начали медленное отступление к Рейну.
В ночь отступления Макдональд встретил Ожеро. Тот пребывал в отвратительнейшем настроении и бранил императора на жаргоне парижских трущоб. «Он думает, этот педераст, что делает?» — рычал он, глядя, как мимо них катится отступающая армия. Ярость Ожеро можно было извинить. Убитыми, ранеными и пленными в этом трехдневном сражении французы потеряли 70 тысяч