Больше никто не произнес ни слова. Депутация вышла из зала. В течение всей аудиенции Бертье молчал. Уже на террасе Лефевр попробовал самооправдаться. «Это же его вина, — пробормотал он, — император слишком быстро нас выпроводил!» Любопытно, насколько эта мысль согласуется с замечанием, брошенным Наполеоном по поводу поведения маршалов в кризисной ситуации. «Мне надо было бы давным-давно отправить их в отставку и заменить молодыми, у которых еще все впереди!» — проницательно заметил он.
В тот же вечер Наполеон решил отречься от престола в пользу своего трехлетнего сына, римского короля, при регентстве Марии Луизы. Затем он поручил Нею и Макдональду составить послание царю и захватить по пути к нему Мармона. Они отбыли с чувством облегчения, радуясь, что им удалось совершить столь многое без каких-либо эксцессов. Кроме того, они были исполнены решимости сделать все возможное, чтобы сохранить на престоле династию Наполеона.
Мармон встретил маршалов с некоторым смущением, еще более возросшим, когда он узнал, что его хотят видеть одним из членов депутации. Он ни словом не обмолвился о тех инструкциях, которые он уже направил своим дивизионным генералам, как, впрочем, ничего не сказал ни о своем письме царю, ни о разговоре, который он недавно имел с австрийским главнокомандующим Шварценбергом. По прибытии депутации в Париж Мармон извинился и покинул своих коллег, обещав присоединиться к ним позже. Они, вероятно, сочли его поступок довольно странным, но ни один из них по этому поводу не высказывался. Маршалы отправились прямо к царю, где они сообщили о возложенном на них поручении, причем Ней с жаром, в самых красноречивых выражениях настаивал на сохранении династии Наполеона на французском престоле.
Царь принял их весьма вежливо. Для выполнения миссии такого рода Наполеон не мог бы подобрать лучшего посла, чем Ней. Рыцарственный Александр, со своей стороны, не мог не откликнуться на призыв маршала, покрывшего себя в России славой, облетевшей весь мир, и он как будто бы был склонен поддержать эту идею. «А кто, собственно, эти Бурбоны? — заметил он, когда в ходе беседы было высказано предположение, что место Наполеона займет старый подагрик Людовик XVIII. — Ничего о них не знаю!» Однако на второй аудиенции его позиция изменилась. Во время этой аудиенции в зал вошел офицер его штаба и что-то прошептал ему на ухо. Царь тотчас же повернулся к Нею и спросил: «А вы уверены, что армия в целом еще сохраняет верность Наполеону?» Ней ответил утвердительно. «А тогда почему же корпус Мармона проходит через наши линии?» — задал еще один вопрос Александр.
Ней онемел от этой новости, которую, видимо, и сообщил царю штабной офицер. Он даже не нашелся, что сказать. Ничего не сказал и Макдональд. Они просто смотрели друг на друга; аудиенция закончилась. Ней тотчас же принялся наводить справки и вскоре убедился, что полученная царем информация была правильной. Именно в это время корпус Мармона проходил через русские линии, направляясь в Версаль, и лишь дивизионные генералы знали, куда и почему он идет. Получив приказ совершить марш, солдаты предположили, что они выдвигаются против противника, но вскоре им стало ясно, что ни русские, ни пруссаки нападать на них не собираются. Но едва только колонна прибыла в Версаль, рядовые и унтер-офицеры сообразили, в чем дело. Они, собственно, сами обеспечили будущее благополучие Мармона, и их первой реакцией стала бессильная ярость. Пошли даже толки о том, что над ним нужно устроить самосуд, а когда Мармон принялся было увещевать солдат, его стали называть изменником и в конце концов заставили замолчать. Однако дело было сделано, и солдаты постепенно успокоились. Они были приведены в самую середину вражеского лагеря, и никакая сила уже не могла их оттуда извлечь. Более того, ситуация, в которую они попали, означала, что та тонкая нить, на которой держалась возможность сохранения династии Наполеона на троне, перерезана. Теперь уже не будет регентства. Теперь уже императорский трон не будет ожидать римского короля до его совершеннолетия. Мармон побеспокоился как об этом, так и о сохранении своих титулов и поместий.
Мармон был знаком с Наполеоном дольше, чем любой другой из его маршалов. Он стал близким другом корсиканца еще до знаменитых событий под стенами Тулона, когда артиллерист Бонапарт предложил наилучший способ взять этот город. Это Мармон приглашал Наполеона к себе домой, когда молодыми офицерами они вместе служили в Осере. Это Мармон завязал дружеские отношения с императором еще до того, как тот познакомился в Тулоне с Виктором, или с Мюратом, сделавшим возможным свист картечи в вандемьере[32], или с Бертье, жившим с Наполеоном бок о бок с 1796 года. Это Мармон, старый товарищ императора по оружию, сделал для реставрации Бурбонов больше, чем любой другой француз. Из всех ударов, полученных Наполеоном в эту весну, удар Мармона оставил после себя самый глубокий шрам.
Быстрого способа известить Сульта о том, что произошло в Фонтенбло и Париже, очевидно, не существовало. Прошло немало дней, прежде чем курьер привез маршалу известия об отречении императора, о его несбывшемся желании сохранить трон за своим сыном, об измене Мармона и о безуспешной попытке Наполеона отравиться ядом, с годами утратившим свои губительные свойства.
Так или иначе, у Сульта было слишком много собственных дел, чтобы он мог уделять достаточно большое внимание тому, что происходит в других местах. В данное время его войска сидели в траншеях под Тулузой, самым большим городом на юго-западе Франции, и маршалу приходилось проявлять хитрость и цепкость попавшей в сети рыси.
Через несколько дней после завершения событий в Фонтенбло Сульт давал свою последнюю, заранее спланированную битву в Пиренейской войне и должен был выиграть ее — настолько продуманной была его диспозиция, настолько отважно дрались его войска. Но он не выиграл ее. Напротив, ему пришлось отойти, потеряв 3 тысячи человек и 5 генералов. Эти жертвы вместе с жертвами со стороны англичан и испанцев, потерявшими около 5 тысяч, к сожалению, оказались напрасными. Сразу же после битвы Веллингтон получил известие об отречении императора и тотчас же сообщил об этом своему противнику через парламентеров. Подозрительный Сульт стал ждать подтверждения этой информации. Подтверждение пришло, и 18 апреля, то есть через двенадцать дней после отречения, было подписано соглашение о перемирии.
Война на Пиренейском полуострове закончилась. Она длилась более шести лет без перерыва, и только по английским сообщениям французы потеряли убитыми, ранеными и пленными более 200 тысяч. На полуострове сложили свои головы более 40 тысяч англичан; затраты британского казначейства на ведение войны превысили 100 миллионов фунтов. Английский военный историк Нэпьер, сражавшийся под знаменами Веллингтона, отдал дань храбрости французов на Испанском театре военных действий в следующих выражениях: «Им было все равно — драться летом или зимой. Они терпели страшные лишения, и, чтобы показать их мужество и стойкость, достаточно сообщить всего один факт. В их захваченных нами укреплениях не было запаса пуль за исключением тех, которыми стреляли по ним их враги!» Тем не менее свою военную репутацию в Испании укрепило только двое из маршалов: Сульт и Сюше. Первый из них — в результате великолепно проведенного им отступления, сопровождавшегося упорными арьергардными боями, а второй — в результате успешного управления территорией и обороны Валенсии и Каталонии. Прочие же маршалы — Массена, Ней, Журдан, Виктор, Ожеро, Бессьер, Лефевр, Мюрат, Мортье и Мармон — только так или иначе портили то, что было достигнуто двумя первыми, и были или уволены в отставку или же отозваны за неудачи. С самого начала и до самого конца война представляла собой невообразимую неразбериху и привела к ужасному истощению ресурсов империи, что и признал Наполеон к концу жизни. «Меня доконала испанская язва!» — заявил он на Святой Елене, и это было не чем иным, как констатацией факта.
Наверно, последним, что увидел Сульт в Тулузе, проходя через нее со своими потрепанными батальонами, была толпа в несколько сотен человек, тянувших за канат, привязанный к шее статуи Наполеона. Как раз в тот момент, когда войска проходили мимо нее, статуя с грохотом рухнула на землю. Кое-кому из солдат в голову, наверно, пришли мысли о тех их товарищах, которые проходили здесь по пути в Испанию в течение долгих шести лет, о тех, кто теперь гниет на английских блокшивах[33] или же в новой тюрьме в Дартмуре, или же о тех, кому повезло меньше и чьи кости разбросаны на горных перевалах или же выжженных солнцем равнинах по дорогам от Тахо до Бидассоа. Они могли спрашивать себя, что же, собственно, получила Франция от этого безудержного кровопролития, поскольку Пиренейская война, как никакая другая из наполеоновских войн, велась ради удовлетворения личных амбиций; она велась против народа, а не против династии или правительства. Наконец она завершилась, и ее инициатор уже ехал из Парижа на юг, направляясь на крошечный остров Эльбу, государство, которое он получил в обмен на возможность господствовать над половиной Европы. Он ехал как раз по тракту Рут Наполеон, когда на пути ему повстречался один из ветеранов Пиренейской кампании: в небольшом городке Баланс, в котором шестнадцатилетний младший лейтенант Бонапарт служил еще до штурма Бастилии, на обочине дороги, по которой двигалась кавалькада, его поджидал Ожеро.
Завидев высокую фигуру маршала, Наполеон остановил карету, выскочил из нее, обнял Ожеро и мягко пожурил за то, что тот не двинулся на север, несмотря на его многочисленные призывы. Ожеро встретил бывшего императора очень холодно. «До этого вас довело ваше немыслимое честолюбие!» — заявил старый солдат. Когда же Наполеон снял свою треуголку, Ожеро этого не сделал. Это был вызов. Быть может, он вспомнил ту маленькую, но впечатляющую сцену, которая разыгралась в Ницце восемнадц