Достаточно солдат, достаточно младших офицеров… Но было ли у него достаточно опытных, талантливых полководцев, способных командовать армейским корпусом на поле боя? Все маршалы за исключением Даву состояли на службе у Бурбонов, и некоторые из них уже были на марше, чтобы арестовать его.
Первым из них был старый Массена, греющийся под солнцем Марселя, откуда он командовал всеми войсками, сосредоточенными на Ривьере. Массена, видимо, был единственным, кроме Талейрана, человеком во Франции, который мог не уколоться ни об один из зубцов этой двузубой вилки, и ему это удалось. Он пропустил колонну Наполеона далеко вперед и только после этого начал преследовать ее, хорошо зная, что его войска не имеют никаких шансов преградить императору дорогу на Париж. А потом он устроил себе ставку в Ницце и стал ждать, что из всего этого получится. При любом исходе событий он был надежно застрахован. Если выигрывает Наполеон, то он, Массена, ему не противодействовал. Если же выиграет Людовик, то Массена всегда может покачать головой и заявить: «Ах, ваше величество, мои ребята не умеют маршировать так же быстро, как их отцы!»
Возвращение Наполеона с Эльбы и период, известный под названием Ста дней, были временем наиболее тяжелых испытаний для натуры маршалов — и не только как солдат и патриотов, но и как личностей. Каждый из них имел на вторжение вполне определенную точку зрения, но если одни из них (например Массена и Ней) во многом были обязаны собственным таланту и храбрости, то многие другие (например Виктор и Мортье) никогда бы не поднялись по карьерной лестнице так высоко без помощи и поддержки Наполеона. Любопытно выяснить вопрос о том, каким образом каждый маршал реагировал на сложившуюся ситуацию, и обрисовать — в пределах данной ситуации — характер маршалов. Для точного анализа личностной ценности маршалов не нужно изучать их послужной список с самого начала революции, достаточно лишь сконцентрировать внимание на интервале март — апрель 1814 года.
Как уже было отмечено, Массена создал себе почти идеальное алиби, но другие, не располагая геополитическими преимуществами старого контрабандиста, быстро сообразили, что создать себе алиби непросто. Некоторые даже не делали таких попыток, и, наверно, в качестве наилучшей позиции честного человека в такого рода ситуации можно назвать позицию бывшего гренадера Удино, этого покрытого шрамами сурового бойца, открытый характер которого больше всего напоминает характер Ланна. Когда Удино узнал о высадке Наполеона, он командовал войсками в области Меца. Вплоть до самого последнего момента периода отречения он сражался храбро и умело. Теперь же он, пожалуй, слишком прямолинейно подошел к вопросу о своей присяге и сразу же собрал своих подчиненных, чтобы обсудить с ними вопрос о защите Бурбонов. Но даже личная популярность Удино не могла конкурировать с магией имени Наполеона. В Туле, когда он созвал своих офицеров и обрисовал им свой план марша против императора, вперед, отдав честь, выступил один молодой капитан.
«Мы считаем правильным сообщить вам, маршал, что, когда на завтрашнем параде вы воскликнете: „Да здравствует король!“, мы ответим: „Да здравствует император!“» — заявил он.
Это, в сущности, был «почетный ультиматум», и Удино принял его. Он отпустил офицера и сдал командование. У него было свое собственное мнение, но убеждать других он не собирался. Он отправился в свое имение и в течение «Ста дней» вообще не вел никакой деятельности. Даву, единственный маршал, который мог явиться к Наполеону с незапятнанной совестью, написал Удино трогательное письмо, призывая того вернуться к прежним воззрениям, но Удино, единственный верный друг Даву из всех маршалов, не дал себя переубедить. Он отправил Даву собственное письмо с объяснением мотивов своего поведения, и дружеские отношения между ними прекратились.
В своей лояльности к королю Удино был не единственным. Виктор, бывший ревностный сержант революции, довольно шумно высказывался в поддержку королевского семейства. Правда, для Виктора это не была проблема присяги и долга. Это было проявление интереса к собственному благополучию, а также выраженного снобизма, свойственного многим радикалам. Но на этот раз Виктор позабыл, что на самом деле его зовут Перрен: он никогда не переваривал свой титул герцога де Беллуно, но теперь, когда подлинный, живой король назначил его командующим гвардией, он стал использовать его. Наполеон никогда не питал к Виктору большого доверия, а тот никогда не рискнул бы всем, что у него есть, чтобы послужить еще одному сделавшему самого себя человеку.
Макдональд, исходя из куда более честных мотивов, остался лояльным к Людовику и по меньшей мере сделал искреннюю попытку остановить узурпатора. Как только стало известно об опасности, он отправился в Лион, где объединил свои силы с силами графа д’Артуа. Однако графу и маршалу вскоре стало ясно, что их солдаты совершенно ненадежны. Непосредственно перед тем, как королевские войска должны были вступить в соприкосновение со все увеличивающейся армией Наполеона, одному субалтерну было приказано закричать: «Да здравствует король!», на что тот холодно ответил: «Нет, я буду кричать „Vive l’Empereur!“» и, когда патрули сторон встретились на мосту Ла Гийетьер, пехота Бурбонов эхом повторила возглас молодого офицера. Через несколько секунд началось братание. Граф д’Артуа стремительно бежал. Аристократы бежали по всей Франции. В прошлом, находясь за границей, они крепко держались друг за друга. Теперь они снова получили эту возможность; это было лучше, чем быть раздавленным человеком в сером сюртуке. За ними с печалью, но и с чувством собственного достоинства последовал сын шотландца. Наполеон, по его же собственным словам, никогда бы не доверился ему, если бы тот оказался слишком близко от шотландских волынок, однако он вполне мог бы это сделать. Макдональд, так долго пребывавший в немилости у императора, был и оставался честным человеком и подобно Удино не собирался нарушать присягу.
Макдональд прибыл в Париж как раз вовремя, чтобы присоединиться к великому исходу Бурбонов из Тюильри. Для человека, занимавшего трон в течение двадцати трех лет, Людовик не потратил слишком много сил, чтобы освободить его. Король, двор и прихлебатели мчались вразброд по направлению к бельгийской границе, и вместе с ними, несколько изумленные этой спешкой, ехали Макдональд, Мармон, Мортье и Бертье.
Во время этого путешествия на северо-восток ногти Бертье, наверное, были снова изгрызены. Бывший начальник штаба, человек, в течение двадцати лет находившийся возле Наполеона и помогавший ему командовать войсками в битвах при Маренго, Аустерлице, Йене и в других бесчисленных сражениях, теперь пребывал в состоянии мучительной нерешительности. Он был даже более несчастен, чем тогда, когда, уезжая в Египет, должен был оторваться от своей очаровательной любовницы. Бертье был командиром Королевской лейб-гвардии и поэтому по долгу службы должен был сопровождать монарха до Гента. На самой границе Макдональд, полагая, что его обязанности выполнены, развернул коня и направился в свои поместья, последовав примеру Удино. Мортье, который никогда не чувствовал себя осчастливленным режимом Бурбонов, был игроком в большей степени, чем Макдональд. На границе он с раскатистым хохотом резко остановился и направился к человеку, которого уже приветствовали его войска. Мармону же, не забывавшему, что именно он свел к нулю шансы Наполеона оставить на престоле сына, очевидно, скакать в Париж и просить там прощения было просто бессмысленно. Поэтому он направился в Гент, где короля оставил Бертье, отправившийся в Бамберг, чтобы найти там свою семью. Каждому, кто был готов слушать, он объяснял, что он не спасается от Наполеона, как Мармон, а просто улаживает некоторые свои домашние дела. Но страшная мысль, что его могут принять за труса, уже превратилась у него в навязчивую идею, и, прибыв в Бамберг, он все еще не мог решить, к какому берегу пристать. Мог ли он убедить себя, что Франции нужен Наполеон, и примкнуть к императору, как Мортье? Должен ли он был оставаться верен присяге, как Удино? Или же он должен был застраховать себя, как Массена? Он никогда не был способен на серьезные решения, если только рядом не было Наполеона. Теперь же идеи личной преданности, с одной стороны, и патриотизма, с другой, буквально разрывали его на части, и душа его страдала. Эта мука длилась десять недель. 1 июня он находился в одной из верхних комнат своей квартиры и вдруг услышал под окном топот вооруженных солдат. Это была колонна русских, направляющаяся на запад навстречу Наполеону. Он посмотрел на нее, а потом, по предположениям, встал на стул, чтобы лучше ее рассмотреть. Через секунду князь Невшательский и Ваграмский, волшебник, который в любое время дня и ночи мог дать справку о том, где находится та или иная дивизия императора и какую роль она должна сыграть в предстоящем сражении, уже лежал под окнами мертвым. Несчастный случай или самоубийство? На этот вопрос никто не смог дать удовлетворительного ответа. А Бертье лежал на плитах мостовой. Когда об этом сообщили Наполеону, тот заплакал.
Пять маршалов находились в слишком преклонном возрасте, чтобы проливать слезы. Они прожили достаточно долгую жизнь, чтобы удивляться по поводу последнего поворота событий. Средний возраст Лефевра, Монси, Келлермана де Вальми, жесткого старого Периньона и солидного старого Серюрье составлял шестьдесят семь лет. Из этой группы только бывший аристократ Периньон несколько раз публично продемонстрировал свою лояльность к Людовику. Остальные только пожимали плечами и предоставляли событиям идти своим чередом.
Брюн, достигший к этому времени пятидесяти двух лет, никогда не состоял в числе убежденных роялистов. Он был слишком близко знаком с гигантами типа Дантона, перевернувшими Париж в бурные дни 1793–1794 годов, и слишком долго убеждать его примкнуть к человеку, превратившему хаос революции в порядок, было не нужно.
Сен-Сир никогда не восхищался Наполеоном. Он никем не восхищался и никому не доверял, и, когда его войска в Орлеане взбунтовались, он только усмехнулся и перебежал к роялистам. Но чтобы получить место на самом верху списка действующих лиц этой драмы, бывшему актеру пришлось немало потрудиться. Как и его друг Виктор, он вовсе не хотел подвергать себя риску скандального провала.