. Туда заходили любопытные; среди них была и группа англичан. Какой-то наблюдавший за ними француз холодно заметил: «При Ватерлоо вы бы не смотрели на него так спокойно!»
Глава 21Путь в Валгаллу
К этому времени из двадцати шести паладинов Наполеона семерых уже не было в живых, и все семеро погибли насильственной смертью. Ланн и Бессьер, ученик красильщика и цирюльник, погибли на поле боя, как и сын князя Понятовский. Бертье выпал или бросился из окна с какого-то высокого этажа, а Брюн пал жертвой самосуда толпы. Мюрат и Ней были расстреляны. Теперь, после того как маршалы получили столько ранений и провели полжизни на войне и в лишениях, к кое-кому из их компании начали подбираться болезни, поскольку все они были физически истощены, а некоторые еще и далеко не молоды. У каждого из маршалов были раны, и зимой с ее морозами и дождями эти раны, полученные под Риволи и у пирамид, начинали ныть и болеть, а ревматизм, накапливавшийся в их костях за годы походов, подтачивал последние силы. Войны ушли в прошлое, действительно ушли. Лишь через половину столетия Европа увидит передвижение таких же гигантских армий, которые она видела за истекшие двадцать лет. Конечно, происходило немало локальных войн, но они, в сущности, были заурядным явлением, и солдаты, участвовавшие в молниеносном нападении на Ульм или долгом походе на Москву, едва ли могли считать их настоящими войнами. Остававшиеся в живых девятнадцать маршалов стремились порадоваться столь тяжело доставшимся им покою и тишине. Теперь, когда старые товарищи собирались поболтать или выпить по стакану вина, их войны разыгрывались на бумаге или в беседах у камина.
Виктор, Удино, Мармон и Макдональд находились у Бурбонов в фаворе. Даву они по-прежнему ненавидели, отчего, впрочем, ему не становилось ни жарко, ни холодно. Сен-Сир, получивший должность военного министра, не принял благородное предложение Даву отменить суд над группой занесенных в проскрипционные списки офицеров. Зато Макдональд предупредил этих людей и дал им достаточное время, чтобы найти себе убежище до тех пор, пока не поостынут страсти. Виктор же следовал иным курсом. Он вылавливал и передавал в руки полиции любого бонапартиста, до которого только мог дотянуться. Сен-Сир продолжал гнуть свою линию индивидуалиста. Если он с кем-либо не соглашался, будь то роялист или сторонник Наполеона, он объявлял об этом резко, ледяным тоном и закрывал за ним дверь.
Ровно через год после катастрофы при Ватерлоо маршалы потеряли одного из своих товарищей, первым ушедшего из жизни естественным путем. Ожеро, кондотьер и герой столь многих приключений, спокойно умер в своей постели в возрасте пятидесяти девяти лет. Учитывая его богатый послужной список, можно сказать, что это — более чем солидный возраст. Он уж забыл считать, сколько раз бывал на волосок от смерти. Маршал участвовал в большем количестве сражений, чем любой из них, сражений, которые происходили еще до революции, когда ему, «солдату удачи», русское правительство платило за то, что он убивал турок. Он умер богатым человеком, в собственном замке, и, подобно большинству маршалов, был похоронен на знаменитом кладбище Пер-Лашез, где в безымянной могиле уже покоился Ней.
Следующей жертвой времени пал очень старый друг и единомышленник Ожеро. В начале апреля 1817 года Массена разжал руки, державшие железной хваткой ящики с золотом, и отправился за добычей в совсем иной мир. Когда семь лет назад он отказался вести армию в Португалию, сославшись на нездоровье, это не было пустой отговоркой. В шестьдесят один год он был уже старым, очень старым человеком. Незадолго до своей кончины он имел сомнительное удовольствие встретиться в Париже со своим старым соперником по Испании Веллингтоном, и два мастера стратегии обменялись воспоминаниями о тех днях, когда стояли лицом к лицу на редутах Торрес-Ведраса. «У меня из-за вас все волосы поседели», — заметил ссутулившийся князь Эсслингенский. «Мы квиты», — великодушно парировал Веллингтон.
Спустя одиннадцать месяцев внимание общественности оказалось прикованным к еще одному маршалу. В Швеции на трон взошел Бернадот. Он был весьма популярным наследным принцем и обещал быть великолепным королем. Шведские солдаты, так истово прославлявшие милости, оказанные им, когда он захватил их в плен в Любеке в 1806 году, не имели никаких оснований сожалеть о своем выборе. В качестве одного из самых благородных жестов, совершенных им после окончания всех войн, можно назвать предложение, сделанное им старшему сыну Нея. Он предложил ему должность в шведской армии. Надо сказать, что бывший маршал и князь Понте-Корво уже никогда не возвращался на родину, и его супруге Дезире приходилось довольствоваться шведскими магазинами и шведскими сплетнями.
В декабре 1818 года в возрасте шестидесяти четырех лет скончался маршал Периньон, которого тоже похоронили на кладбище Пер-Лашез. Через год в возрасте семидесяти семи лет ушел из жизни маршал Серюрье. Послужные списки двух этих маршалов восходят еще к тем дням, когда французские солдаты шли в бой с напудренными косичками. Оба пережили десятки бунтов, революцию, две реставрации, но национальные катаклизмы мало повлияли на их характер. Оба начали и закончили свою карьеру как дисциплинированные, педантичные солдаты ушедшего века. Франция вспоминала бы о них с большей теплотой, если бы во время процесса Нея они вели бы себя так же, как их старый товарищ по оружию Монси.
После кончины Серюрье Бурбоны прекратили охоту на ведьм, и была объявлена всеобщая амнистия. Непреклонные и озлобленные бонапартисты начали возвращаться во Францию, где теперь они могли обсуждать дни своей славы не только шепотом. Непредсказуемый Сен-Сир замолвил словечко за Сульта, и человек, когда-то мечтавший стать деревенским пекарем, а несколько позднее — королем Северной Лузитании, смог вернуться во Францию без каких-либо оправданий и снова дышать воздухом родной страны. В жизни Никола Сульта удача уже сыграла очень большую роль, но судьба еще щедро одарит его в дальнейшем. Пройдут года, и он станет самым знаменитым ветераном из всех.
В сентябре на зов в Валгаллу откликнулся самый старший маршал. Келлерман де Вальми скончался в возрасте восьмидесяти пяти лет за два дня до смерти своего старого друга Лефевра. Прошло уже больше тридцати лет с тех пор, как Келлерман поверг в изумление знатоков военного дела в Европе, не двинувшись со своих позиций под Вальми, когда прусская армия повела на него наступление, а потом неожиданно отступила, чем обрек Европейский континент на двадцать лет войн. Когда парижская толпа штурмовала Бастилию, маршал был уже пожилым и в то же время достаточно молодым, чтобы принять новый порядок и стать одним из легендарных героев революции. В старости он станет роялистом, достаточно ревностным, чтобы вместе с Периньоном и Серюрье послать на смерть Нея. Все трое без особого труда исключили слова «братство» и «равенство» из боевого клича республики. Того же нельзя сказать о Лефевре, который вместе со своей милой женой, этой герцогиней-поденщицей, посвятил последние годы своей жизни заботе о старых солдатах. Прошло уже тридцать лет с тех пор, как Лефевр сопровождал беглеца короля и беглянку королеву после их возвращения из Варенна, охраняя их от бушующей толпы, и до конца своих дней этот бывший старший сержант будет придерживаться правил честной игры, принципов порядочности.
Общественная атмосфера во Франции постепенно менялась, и одним из признаков ослабления прежней ненависти стала, так сказать, реабилитация Нея в умах и сердцах французов. Не прошло еще и пяти лет со дня его похорон, как в книжных лавках начали появляться воспоминания об ужасном русском походе, и Ней, если так можно выразиться, «тайком пробрался в сознание французской общественности». Он стал героем, и вокруг его личности сформировалась легенда, одна из тех, которые возникают вокруг личности всех прошедших через кровопролитные битвы героев и покрытых флером тайны рыцарей. В 1819 году в стране начали говорить, что Мишель Ней жив, что расстрел был хорошо разыгранным фарсом и теперь он живет в Америке. В этом году в Северной Каролине объявился человек, называвший себя Питером Стюартом Неем. Этот молчаливый, украшенный множеством шрамов мужчина учительствовал в местной школе и был известен как опытный фехтовальщик, наездник и стрелок. Более двадцати лет эта фигура не давала покоя воображению его соседей, и, когда он умер в 1846 году, все они подтверждали, что он признавал себя маршалом Неем. Относительно того, кем он был на самом деле, сомнения существуют до сих пор, но совершенно точно доказано, что уж князем Московским он никогда не был. Настоящий Ней, несомненно, был расстрелян у стены Люксембургского сада в декабре 1815 года.
Среди тех, кто глубоко сожалел о бесславной гибели маршала, была и герцогиня Ангулемская. Из всей ее семьи, заключенной в Тампле в годы Террора, выжила только она одна. Ее отец, мать и брат умерли во времена революции, и по понятным причинам к бонапартистам она относилась весьма холодно. Когда же ей попал в руки экземпляр мемуаров Сегюра о русской кампании и она прочла о том, какой пример Ней подавал арьергарду, у нее на глазах заблестели слезы. «Если бы мы только знали!» — воскликнула она.
В мае 1822 года в каждую европейскую столицу спешили курьеры с новостями с острова Святой Елены. Живший на нем великий человек, которого некоторые называли узурпатором, некоторые генералом Бонапартом, а другие — императором, умер после шести лет, проведенных в изгнании. Подробности последних часов его жизни с жадностью стремились узнать как его друзья, так и враги по всей Франции. Вскоре стало известно, что в последние моменты мысли Наполеона вернулись к главному занятию его жизни, а его последними словами были «tete d’armee»[40]. Кто-то говорил вообще о тех словах, которые были услышаны у его постели. Среди них фигурировали имена его ушедших из жизни боевых товарищей: Ланна, Бертье, Мюрата, Нея. По всей вероятности, его душа уже входила в тот единственный род рая, который он мог себе представить, — Валгаллу, где души павших героев снова ведут битвы. Некоторые из оставшихся в живых маршалов, в частности Сульт, должны были усмехнуться, уз