нав, что английские солдаты, сменяя друг друга дюжина за дюжиной, донесли тело Наполеона до могилы и дали над его гробом прощальный салют. Наполеон отдал большую часть своей жизни, пытаясь решить безнадежную задачу уничтожения Англии; теперь же сами англичане отдают ему последние почести.
Спустя два года, в 1823 году, за человеком, которому он верно и добросовестно служил столько лет, последовал его Железный маршал. Презрение к Бурбонам и преданность Наполеону Даву сохранял до конца жизни. Он вернулся во Францию после амнистии, но по-прежнему оставался несогбенным. Он хранил свою ненависть и свою лояльность так же твердо, как твердо удерживал свои позиции при Ауэрштедте. Маршала не любил никто, но каждый, кто служил в армиях императора, не мог не относиться к нему с уважением. Он тоже был похоронен на кладбище Пер-Лашез.
Спустя еще три года, в 1826 году, скончался Сюше. Ему исполнилось шестьдесят два года, и со времени «Ста дней» он почти не принимал участия в общественной жизни. Вежливый, деликатный человек, так успешно действовавший в Испании, был единственным маршалом, покинувшим Пиренейский полуостров, сохранив за собой испанский титул. Он, конечно, был далеко не самым знаменитым из маршалов, но тем не менее вместе с Даву слыл наиболее эффективным — и как полководец, и как администратор.
Но во Франции снова поднялась волна беспорядков; в Париже в 1830 году разразилась новая революция, и король Карл X, наследник Людовика, был свергнут с престола, уступив место «королю-гражданину» Луи-Филиппу, отпрыску Орлеанской ветви Бурбонов. В Париже из мостовых снова выворачивались булыжники, и после перерыва в сорок один год парижане вновь устремились на баррикады. Помериться с ними силами предстояло Рагузе, или Мармону, как его называли некоторые, — тогдашнему губернатору Парижа, который, как ожидалось, и должен был рассеять толпы и спасти правительство. Однако с тех пор, как кадету-артиллеристу пришлось иметь дело с такого рода ситуацией, прошло очень много лет, и рядом с ним не было ни Наполеона, чтобы запланировать применение пушек, ни Мюрата, чтобы доставить их. Народное движение вымело из Парижа и Карла, и его двор, а затем и самого Мармона. Пост военного министра был предложен новым королем старому Сульту. В том же богатом событиями 1830 году в Иэре скончался Сен-Сир.
Сульт, которому исполнилось шестьдесят один год, не без удовольствия снова ощутил себя в центре внимания. Он, видимо, не переставал поздравлять себя на протяжении всего своего пути в столицу, поскольку скрижали судьбы наконец перевернулись и теперь уже не он, а Мармон спасался в наемной карете.
Для человека, не позволившего утвердиться на престоле династии Наполеона и проголосовавшего за казнь маршала, своего собрата по оружию, началось напоминающее Орестею странствие по Европе, которое будет длиться всю его оставшуюся жизнь. Он уже никогда не вернется во Францию, страну, где его ненавидит каждый. С этого времени он начал плавать в волнах воспоминаний о своей юности, пребывая в своего рода ностальгическом трансе. Мало кто из людей мог бы вынести столь одинокую старость. Он посетил и Лондон, и Вену, и Рим, и Венецию и не нашел душевного покоя нигде. В Вене, в первый день года, последовавшего за годом его бегства из Франции, ему было сделано польстившее ему предложение. Габсбурги убедили его «просветить» двадцатилетнего герцога Рейхштадтского, бывшего римского короля, в честь рождения которого, наследника Наполеона, в 1811 году был дан салют в сто артиллерийских залпов.
Согласно полученным им инструкциям, Мармон должен был разъяснить молодому человеку, какой нехорошей, безнравственной особой был его отец и каким отвратительным образом он перевернул весь мир вверх дном. С тех пор как мать привезла его в Вену после первого отречения Наполеона, юноша жил при дворе своего деда фактически на положении пленника. Он был мрачноватым и умным ребенком и вырос задумчивым, погруженным в себя юношей.
Первая встреча между единственным законным сыном Наполеона и его старейшим другом закончилась для Габсбургов разочарованием. «Он подозрителен, но станет дружелюбнее», — оптимистично предрекал Мармон. Маршал упорно добивался своего, и в течение трех месяцев между ними произошло немало встреч. Мармон подробно описывал все наполеоновские кампании, а юноша терпеливо слушал. Наверно, он должен был находить странным, что его наставляет человек, лишивший его каких-либо шансов стать императором Франции. Однако со временем очарование Мармона взяло верх, и герцог Рейхштадтский даже пожаловал ему свой портрет.
По окончании уроков Мармон упаковал свои вещи и оставил двор, отправившись в Италию, где он посетил поля бывших сражений. С тех пор, как Мармон, исполненный юношеского энтузиазма по отношению к Наполеону, записал: «Какие перспективы он открывает всем нам!» — прошло почти сорок лет. Он посетил Лоди, Кастильоне и Арколу, где молодой генерал Бонапарт возглавил атаку через знаменитый мост. Он постоянно находил места лагерных стоянок и все время вспоминал свою ушедшую юность. Ему очень нравилось вспоминать свое боевое прошлое. За несколько лет до своего путешествия в Италию он совершил свою первую поездку в Россию, чтобы поприсутствовать на коронации нового царя. Тогда же он съездил осмотреть Бородинское поле. Он обнаружил там то место, где Ней и Мюрат с такими ужасными потерями штурмовали Шевардинский редут, а также ту высотку, на которой Бессьер посоветовал Наполеону не рисковать своими последними резервами.
В этом же году Монси, достигший почти восьмидесяти лет, снова стал заниматься общественной деятельностью, сменив Журдана на посту управляющего Домом инвалидов. Журдан, скончавшийся в возрасте семидесяти трех лет, представлял собой одно из последних звеньев, соединявших оставшихся в живых маршалов с традициями непобедимых якобинских армий 1793–1794 годов. Журдан, впрочем, мог бы припомнить и более ранние сражения, проходившие в лесах и по берегам рек за три тысячи миль от берегов Франции, в далекой Америке, куда он вместе с майором Бертье уезжал помогать тамошним колонистам громить красномундирников короля Георга. Так или иначе, он счастливо прошел через все бури, и можно только гадать, не сожалел ли он в своем возрасте о том, что бросил профессию бродячего торговца.
Теперь их оставалось немного. Мармон был одиноким изгнанником, а Бернадот восседал на шведском престоле. Имена семерых остальных маршалов — Монси, Макдональд, Мортье, Удино, Сульт, Виктор и Груши — почитались во Франции и начинали становиться популярными и среди ее бывших противников, в особенности среди англичан, известных своей манерой захваливать побежденных ими врагов. Из двадцати шести маршалов в живых оставалось еще девять, но скоро их число сократится до восьми. Летом 1835 года скончался шестидесятисемилетний Эдуард Мортье. Он умер не от болезни и не от старых ран — он погиб от бомбы убийцы, брошенной в короля.
Из всех маршалов беспечный Мортье нажил меньше всего врагов. Английские ветераны войны на Пиренейском полуострове всегда считали его джентльменом, и каким-то образом, то ли вследствие удачливости, то ли вследствие своей крайней дипломатичности, ему удавалось избежать принадлежности к какой-либо из вражеских сторон. Метание бомб стало весьма популярным занятием среди французских террористических групп, и бомба Фиески лишила Францию человека, которого ветераны русского похода и испанской войны всегда вспоминали с большим уважением. Мортье однажды едва не был убит бомбой, проломившей крышу его штаб-квартиры в Смоленске, однако эта бомба, как оказалось, не была предназначена для него. Сульт и Бернадот в своей далекой Швеции были очень опечалены случившимся.
В жизнь Сульта некое разнообразие и оживление внесли две торжественные церемонии, происшедшие в 1838-м и 1840 году. Одна была связана с коронацией, а вторая — с погребением. В июне 1838 года, в чудесный безоблачный день девятнадцатилетняя Виктория ехала к месту своей коронации через ряды приветствующих ее кокни. В церемонии принимали участие знаменитости со всего мира: короли, королевы, принцы, послы. Была представлена каждая европейская держава. Бурей аплодисментов был встречен горбоносый железный герцог, самый знаменитый полководец в мире. Немало их, впрочем, досталось и на долю Никола Сульта, представляющего своего монарха Луи-Филиппа.
Старый ветеран украсил себя всеми своими орденами, звездами и прочими знаками отличия. В Лондоне он встретил великолепный прием. Тридцать восемь лет тому назад он сидел в своем шатре на скалах Булони и мечтал о завоевании Лондона. Теперь, по истечении срока, равного половине человеческой жизни, он наконец в этом преуспел, причем не прибегая ни к штыкам, ни к осадной артиллерии. Это был один из самых счастливых дней его жизни.
Два года спустя, в декабре, он узнал новость совсем иного характера, но тоже чрезвычайно его удовлетворившую. Незадолго до Рождества, в метель император вернулся домой и занял место в Доме инвалидов в своей великолепной гробнице из глыб красного гранита, вырубленных в русском карьере теми же самыми русскими, которые чуть было не погубили его в 1812 году. Горечь взаимных обид между традиционными соперниками — Англией и Францией — со временем перелилась во взаимную терпимость. Почти через двадцать лет после кончины императора и его похорон на острове Святой Елены, когда английский губернатор разрешил выгравировать на гробе только его имя, англичане передали останки Наполеона нации, армию которой он водил на победы в пятидесяти сражениях. Церемония была весьма впечатляющей. Несмотря на жестокую стужу, на погребении присутствовал каждый парижский бонапартист. Присутствовала и четверка маршалов: Сульт, Монси, Удино и Груши; их средний возраст составлял шестьдесят семь лет. Виктор, демонстрируя большее чувство такта, чем обычно, от присутствия на церемонии уклонился.
Было бы любопытно знать, какие мысли приходили в головы четырех этих людей, когда гроб Наполеона несли через метель в Дом инвалидов. Вспоминал ли Монси тот момент, когда он присоединился к Нею и Лефевру и они вошли в кабинет Наполеона в Фонтенбло, чтобы потребовать от императора отречения? Вспоминал ли Сульт свое горькое разочарование, когда Наполеон не произвел его в герцоги Аустерлицкие? Думал ли Удино о том моменте, когда Наполеон вручил ему маршальский жезл на поле боя под Ваграмом среди груд тел мертвых и умирающих? Едва ли. Все они постарели, ослабли и могли рассматривать и триумфы и катастрофы с одинаковой отрешенностью.