К этому времени только один из будущих маршалов, а именно Мармон, был знаком с Наполеоном, но каждый из них уже шел своим собственным путем. Профессиональные военные из их числа постигали новый способ ведения войны в мучительном процессе проб и ошибок. Новички же вроде Жана Ланна и Мортье изучали военное искусство с такой же радостью, с какой утята устремляются к воде.
Мы оставили лейтенанта Даву и сержанта Виктора скачущими в Париж с приветствиями от проникшегося духом мятежа Королевского Шампанского полка, и надо сказать, что их миссия оказалась вполне успешной. К несчастью для Даву, начальство негативно среагировало на его поступок, и по возвращении в полк он был посажен на гауптвахту как бунтовщик. В конце XVIII века события во Франции происходили очень быстро, но лейтенант Даву опередил события. Революционеры намеревались учредить конституционную монархию, а начальники Даву, видимо, посчитали, что этот молодой человек подает опасный пример и офицерам и рядовым. Если бы они были в большей степени уверены в себе, его могли бы расстрелять на месте. Так или иначе, Даву судили военным судом, уволили со службы и приговорили к шести неделям заключения в крепости. Эти события не испугали его. Оставив полк, он тотчас же завербовался в республиканскую армию, отчаянно нуждавшуюся в опытных офицерах. Через несколько недель он был уже подполковником и сражался на границах.
При известной удаче, казалось, ничто не мешало ему стать генералом, однако Даву вскоре обнаружил, что республиканские лозунги — это одно, а республиканская логика — совсем иное. Отношения между теоретиками революции и боевыми командирами — очень старая история, и «братские» письма из Парижа для боевого командира могут представлять только источник раздражения. Оказалось, что даже революция не в состоянии выбросить мертвый груз бюрократии, и по мере того как дела в Париже шли все хуже и хуже, а экстремисты типа Марата начинали требовать передушить умеренных революционеров, подполковник Даву не мог не оказаться выгнанным из армии вторично, но на этот раз из-за своего аристократического происхождения!
Даву не страдал от избытка чувства юмора. Если бы он был одарен этим чувством, комичность ситуации заставила бы его расхохотаться. Действительно, он предан военному суду роялистами и уволен из армии республиканцами за связи в аристократических кругах. Для любого менее решительного человека этого было бы более чем достаточно, чтобы с отвращением сбросить свою форму и подыскать более благодарное занятие. Мрачный, необщительный и, как осел, упрямый, он дожидался, когда же политики изменят свои взгляды и его шпага потребуется для того, чтобы разить наемников, хозяйничающих к юго-западу от Парижа. Для любого француза, ставящего благо страны выше лозунгов дня, ситуация сложилась просто отчаянная. И в наше время стоящая перед Даву дилемма подвергла бы испытаниям терпение и лояльность многих профессиональных военных — ведь тогдашнее правительство Франции на сто пятьдесят лет опередило в своей практике и режим комиссаров, и режим гестапо. Каждому войсковому штабу был придан политический «советник», а туча доносчиков лезла из кожи вон, чтобы доказать свою нужность подозрительному центральному правительству. Дюмурье, один из самых блистательных французских генералов, прекратил борьбу и перешел на сторону противника, и в каждом войсковом лагере агенты перепуганных террористов выслеживали и выявляли потенциальных изменников. Заподозренные уже начали попадать на парижскую гильотину, и то, что этот ренегат аристократического происхождения не был арестован и казнен, можно считать просто чудом. В конце концов упорство и смелость Даву были вознаграждены, и его, хоть с неохотой, приняли в Мозельскую армию. В течение нескольких последующих лет он будет сражаться на Рейне под командованием знаменитого Моро.
Но никаких таких бед и ударов судьбы не видел спутник Даву, полноватый, розовощекий и болтливый сержант Перрен, по-прежнему настаивавший на том, чтобы его звали Виктор. У него не было связей в аристократических кругах. Через плотную корку, покрывающую военную касту, он продирался, комбинируя блеф и леворадикальный жаргон; по другую сторону корки он вылез запыхавшимся, но невредимым. Рядовые потешались над ним — его звали Le Beau Soleil[5], имея в виду его розовую физиономию, — но слушали его и шли за ним, как пошли бы за любым, кто точно знает, чего хочет. Скоро он становится командиром штурмовой группы под Тулоном, где капитан Бонапарт пробил себе путь в историю огнем батареи шестифунтовых пушек. Конечно, Виктор мог быть хвастуном и фигляром, но сомнений в его храбрости никогда ни у кого не возникало. Он преодолевал завесу вражеского огня с уверенностью человека, абсолютно убежденного в правоте своего дела. Тот же факт, что подлинной причиной этих подвигов были карьерные устремления сержанта Виктора-Перрена, ничуть не убавлял его уверенности в себе. Каждое такое приключение только придавало ему духа.
Некоторые другие офицеры из числа последовавших примеру Даву и примкнувших к революции с самого начала избегали общения с экстремистами. Старый седой Келлерман, которого в последний раз мы встретили восторгающимся сменой власти и заявляющим о своей поддержке нового строя, вышел из революционных войн олицетворением французского патриотизма. Его звездный час пробил в битве при Вальми, где как второе лицо в армии он заменил дезертировавшего Дюмурье. Эта битва стала поворотным пунктом войны с первой коалицией. Именно здесь оборванные, плохо снаряженные волонтеры встретили и отбросили сильную прусскую армию, предварительно заняв чрезвычайно опасную для себя позицию на лесистых аргоннских холмах и словно предлагая интервентам выбить их оттуда.
До рукопашной схватки дело не дошло, и сражение ограничилось длительной канонадой; линией французских войск, подвергающихся большой опасности, командовал сам Келлерман. Все участники битвы, включая Келлермана, ожидали, что патриоты, этот гражданский сброд, сломают строй и побегут при первом же залпе прусских пушек. Однако случилось чудо. Французская линия стояла твердо, как скала, и, когда прусские пехотинцы, подгоняемые руганью и палками своих командиров, вышли на дистанцию штыкового удара, они остановились, заколебались и вдруг сделали поворот кругом и покинули поле боя.
Приглядываясь через пелену дыма, Келлерман едва мог поверить своим глазам. Как это ни парадоксально, победа оборачивалась драмой для его профессионализма: регулярная армия показала спину нескольким тысячам практически безвредных для нее гражданских лиц, большинство которых даже толком не знало, как заряжать ружье. Весть об удивительной победе распространилась вдоль всей границы, а ввиду морального воздействия этой битвы на монархов она вошла в историю как одна из битв, определивших ее ход. Основные почести достались Келлерману, в особенности после известия о бегстве Дюмурье; победа при Вальми сделала его одним из героев республики. Он был близок к своему шестидесятилетию, но у старика оставалось достаточно сил, чтобы и рявкнуть, и схватить врага за горло.
Бывший граф Серюрье, один из офицеров, ставивших интересы страны выше интересов своего класса, не имел причин сожалеть о своем решении. Он был послан командовать дивизией на Итальянский театр военных действий, на котором австрийцы и сардинцы пытались войти во Францию как раз через ту дверь, в которую так трусливо постучал Муссолини в 1940 году. Здесь он принял участие во многих битвах и по-прежнему держался муштры — метода, столь близкого его медлительной и упорной натуре. В ближайшем будущем он получит несколько ударов, но нанесет их отнюдь не неприятель. Их нанесет деловитый маленький корсиканец, которому каким-то непостижимым образом удалось войти в доверие к презренным политикам в Париже и получить под командование полуголодную Итальянскую армию. Возможно, здесь целесообразно подробно рассказать о том, что происходило в Италии в начале весны 1796 года, когда положение Франции, несмотря на ряд военных успехов, было по-прежнему отчаянным.
Среди четырех командиров, которые откликнулись на приказ только что прибывшего генерала Бонапарта явиться в его штаб, было три будущих маршала: убежденный сторонник муштры Серю-рье, бывший контрабандист Массена и важничающий Ожеро, всем своим видом показывающий, что ему на все наплевать. Последний год все они провели, отражая угрозу со стороны австрийцев значительно меньшими силами — войсками, состоящими из не получавших жалованья полуголодных людей.
Бонапарт, полный свежими воспоминаниями о своей победе над толпой парижан и ставший женихом менее двух недель назад, встретил ветеранов в Ницце. Все трое с самого начала не испытывали к этому низкорослому выскочке особого расположения. Серюрье был вдвое старше его. Он уже воевал, когда маленький, болезненный корсиканец еще лежал в колыбели, а здоровяк Ожеро, за спиной которого была уже сотня разных приключений, мог поломать нового главнокомандующего о колено. Андре Массена глубокомысленно осмотрел нового генерала из-под темных бровей и пришел к выводу, что перед ним стоит просто удачливый хлыщ, едва ли способный найти источники быстрого обогащения. Все трое сражались на этом театре достаточно долго, чтобы он успел им опостылеть, и все трое проявили свое презрение к новичку, даже не сняв шляпы, когда он вошел в помещение. Наполеон тотчас же снял свою собственную, так что они вынуждены были последовать его примеру. Он немедленно вернул свою шляпу на место и посмотрел им прямо в глаза. Генералы выдерживали его взгляд в течение нескольких секунд, затем каждый из них потупился и начал изучать пол. Он укротил их, не сказав ни одного слова. Жестко, но вежливо он точно информировал их о том, что собирается делать, дал инструкции и отпустил кивком. За дверьми они довольно глупо посмотрели друг на друга. Их общие чувства выразил психолог Массена, тихо сказав: «А этот маленький мошенник едва меня не напугал!»
Когда Наполеон приехал в Ниццу, чтобы принять командование над Итальянской армией, его сопровождало трое военачальников, с которыми мы уже встречались. Всем им было суждено стать маршалами империи. Во-первых, это был маленький, с отталкивающим лицом щеголь Бертье, с неопределенно вольными манерами и копной жестких волос. Во-вторых, сын трактирщика Мюрат, начинавший соперничать с Бертье великолепием мундиров. Третьим был осторожный артиллерист Мармон, так долго раздумывавший, стоит или не стоит становиться на сторону революции. За плечами у всех троих за прошедшие годы накопилось немало приключений.