— У них есть рация, вызовут, будем ждать, — сказал дядя Миша.
Райнер узнал Диму и сказал:
— А, студент!
Дима подошел к нему, он многое хотел бы теперь объяснить Райнеру, но глаза у того заволокло пленкой, взгляд ускользал, тяжело вверх-вниз ходила высокая грудь. Дима вернулся к огню. Они сидели близко от больного и тихо разговаривали.
— Какие-то стихи читал в бреду, — рассказывала она. — Ты не знаешь, чьи это: «Я хотел бы быть солдатом, наповал убитым первой…»?
— Не знаю.
— Я так устала. — Она прислонилась лбом к его плечу.
Райнер все видел и слышал. Его не удивило, что они стали так близки, что прилетит вертолет, что люди теперь знают самую его суть — ведь он сам повторял ее и в забытьи и наяву: «Я хотел бы быть солдатом, наповал убитым первой…»
— Это стихи Шарля Вильдрака, французского поэта, — сказал он голосом, который был им незнаком. — Теперь его никто не помнит..
Они смотрели на него с каким-то даже страхом, словно он до этого притворялся, а сейчас воскрес. Нина опомнилась, встала.
— Вам надо поесть, хотя бы немного.
— Много чего мне надо сделать, — ответил Райнер и попытался усмехнуться. — Но теперь поздно.
— Ничего не поздно.
Он по-прежнему полуснисходительно глянул, не ответил, отвернулся. Скоро дыхание его опять отяжелело, заблестел лоб, на глаза надвинулась тень беспамятства.
— Неужели не выживет? — шептал Дима. — Неужели все?
Она сжала его запястье:
— У нас в Карелии об этом не говорят…
Второй раз Райнер очнулся, когда носилки вталкивали в садитар-ный вертолет «Ми-4». Врач, моложавая коренастая баба, вертела в пальцах бумаги Райнера и громко говорила дяде Мише:
— Я понимаю, кто он, ясно мне, но в таких условиях мы не гарантируем. Шестой день! Удивляюсь, как еще не загнулся. Спортивное здоровье. Ну пока! — И она полезла по трапу, показывая ляжки с врезавшимися резинками чулок.
— Эх вы, романтики-психи! — крикнул пилот. — Машину чуть не угробил. Залазь, Сашка!
— Спасибо вам, ребята, спасибо, — говорил дядя Миша пилоту и бортмеханику, — без вас не донесли бы. Заходите, когда в Лоухи будете, спирт есть и рыбки найдем, спасибо вам!
— Не на чем. Отойдите от машины! — Пилот скрылся.
— Счастливо, бродяги! — крикнул механик из люка.
Сдвоенный рев винтов, смерч, клоки ягеля, как пули, по краю плато, незаметный отрыв, зависание, и вот все быстрее пузатый ящер стало боком сносить в высоту.
Прижав щеку к мутному оргстеклу, Райнер увидел каменистую площадку, чадящий костер и трех человечков, машущих руками. Он только схватил их в зрачки и сразу выпустил, чтоб все внимание собрать на белом клубочке, который рывками катился за тенью вертолета, отстал, заметался, замер на краю обрыва. Сквозь грохот и свист он словно услышал жалобный лай собаки.
Холодно и пристально смотрел он теперь на гранитные покатые вершины, на синие ельники, осенние ржаво-охристые пятна болот, на белые жилы порогов и серые лужи озер. Вся его дикая страна на прощанье развернулась под ним от моря, мглистой стеной вырастающего на севере, до поймы Воньги на юге; страна, которой больше не будет никогда.
Они стояли и следили за уменьшающимся вертолетом, за его стихающим стрекотом, пока все не исчезло в сизой дымке на западе.
«Кто такая была Ивонна? — думала Нина. — Надо спросить у Димы, что это за имя. Нет, не надо: мужчине этого не понять». Она посмотрела на него, он все еще вглядывался в тончайшую мглу над грядами пустынных гольцов, он прикусил губу, сжал кулаки. Какой он грязный стал, похудевший и несчастный. Она тронула его за локоть.
— Повезло с погодой, — сказал дядя Миша и стал раскуривать трубочку.
— Да, — сказала она и стала спускаться к палатке.
— Поедим — и обратно, — говорил дядя Миша, осторожно ступая по камням.
Дима шел за ним, опустив голову.
— Может быть, сразу пойдем? — сказал он. — Я есть не хочу что-то…
Дядя Миша остановился и стал опять раскуривать; сквозь дым он внимательно глядел на студента.
— Ничего, захочешь к вечеру, — сказал он. — А где собака?
— Собака?
— Вега. Позови ее.
Они стали свистеть, звать, но старая лайка не появлялась.
— Сходи за ней, а то потеряется. Нет, лучше я: она тебя что-то не любит.