Он застегивает молнию на входе в шатер и забирается в свой мешок.
– Еще чая?
– Определенно да.
– Держи, подкатывайся сюда, быстрее согреешься, да и мне тепло бы не помешало.
Роджер кивает, дрожа, и катит свой мешок к ее спальнику, и они оказываются локтем к локтю.
Они болтают, потягивая чай. Роджер согревается, перестает дрожать. Испытывает приятное ощущение от пустого мочевого пузыря, от соприкасания с ней. Они допивают и некоторое время дремлют в тепле. Без кислородных масок – чтобы не впасть в глубокий сон.
– Скоро зеркала выйдут.
– Ага.
– Так, подвинься чуть-чуть.
Роджер вспоминает время, когда они были любовниками. Очень давно, будто в прошлой жизни. Она жила в городе, он лазил по каньонам. Теперь же… от всего этого комфорта, тепла и прикосновений он почувствовал эрекцию. Он раздумывает, замечает ли она ее через их спальники. Вряд ли. Хм. Вдруг он вспоминает ту ночь, когда они впервые занялись любовью в шатре. Он ушел спать, а она пришла прямо в его огороженную спаленку в общей палатке и запрыгнула к нему! Все эти воспоминания только поддерживают эрекцию. Он думает, получится ли проделать подобное и здесь. Они тесно прижаты друг к другу. И все эти их совместные восхождения – Айлин сама ставит их в паре, значит, ей это тоже должно нравиться. А совместное восхождение – это командное взаимодействие, как парный танец – каменный балет с веревочной связью и постоянными прикосновениями, вносящими определенную чувственность. Несомненно, их взаимодействие можно назвать физическим. Конечно, все это может быть так, но восхождение подразумевает чисто несексуальные отношения – ведь им есть о чем подумать и кроме этого. Но сейчас…
Сейчас она снова дремлет. Он думает о ее лидерстве. О том, что она говорила ему в нижних лагерях, когда он был так подавлен. Пожалуй, в некотором смысле ее можно назвать учителем.
Эти мысли приводят его к воспоминаниям о прошлом, к его неудачам. Впервые за многие дни его память устраивает ему парад былого, театр призраков. Как он вообще мог иметь такую длинную и тщетную историю? Это вообще возможно?
К счастью, тепло от чая и само ощущение лежания на ровной поверхности делают свое дело, и он погружается в дремоту.
Настает день. Небо наливается цветом старой бумаги, солнце, будто крупная бронзовая монета, показывается внизу на востоке. Солнце! Это чудо – видеть солнечный свет, отбрасываемые повсюду тени. Освещенная скала будто бы отклоняется еще на несколько градусов назад, и где-то вдали ощущается ее вершина. Айлин и Роджер находятся в среднем лагере и собирают груз в верхний, чтобы выйти в извилистый путь по узким уступам. Ровная поверхность, солнечный свет, разговор на рассвете, такие далекие равнины Фарсиды – все объединяется воедино ради удовольствия Роджера. Он взбирается увереннее, чем когда-либо, чуть ли не скачет по уступам, наслаждаясь разнообразием форм, которыми изобилует скала. Такая красота – и в грубых, угловатых, разрушенных породах!
Скала продолжает отклоняться назад, и наверху одного из выступов они обнаруживают дно гигантского амфитеатра, засыпанного снегом. А поверх этой белой получаши – небо! Очевидно, это вершина уступа. За ним больше ничего нет – только небо. Дугал и Мари рвутся вперед, и Роджер присоединяется к ним. Айлин остается позади, чтобы собрать остальных.
Технически сложные участки подъема остались позади. Верхний край огромной скалы в результате выветривания был закруглен и разбивался на чередующиеся хребты и ущелья. Они стоят на дне большой чаши, разломанной пополам, – у подножия склона примерно в сорок градусов, примыкающего к последней стене, тянущейся под уклоном градусов в шестьдесят. Но на дне чаши – глубокие наносы легкого сухого зернистого снега, покрытого твердым настом. Идти по нему оказывается тяжело, поэтому они часто сменяют ведущих. Ведь тому, кто идет впереди, приходится пробиваться сквозь наст, погружаясь по колени, а то и по пояс, а затем поднимать над ним ногу и пробиваться снова – и все это в гору. Они привязывают веревку к анкерным столбикам – в данном случае это пустые кислородные баллоны, зарытые глубоко в снег. Роджер становится ведущим и, подогреваемый солнцем, быстро начинает потеть. Каждый шаг требует усилий – и дается тяжелее, чем если бы он шел по поверхности с возрастающим уклоном. Через десять минут он пропускает вперед Айлин. Еще через двадцать очередь снова возвращается к нему – остальные двое выдерживают не больше его самого. Вскоре крутизна последней стены приносит облегчение – там меньше снега.
Они останавливаются, чтобы пристегнуть к ботинкам кошки. И продолжая путь, вскоре входят в медленный, размеренный ритм. Пинок, шажок, пинок, шажок, пинок, шажок. Солнечные блики на снегу. Вкус пота.
Когда Роджеру в десятый раз выпадает вести, он видит, что вершина стены уже совсем рядом, и решает дойти до конца. Снег под настом мягкий, и Роджеру приходится наклоняться вперед, немного подкапывать ледорубом, тянуться к новой точке опоры, опять подкапывать – и так снова и снова, глотая кислород в своей маске, обильно потея в неожиданно ставшей слишком теплой одежде. Но он приближается к цели. Дугал за ним.
Роджер опять входит в ритм и держит его. Все вокруг словно перестает существовать – есть только ритм. Двадцать шагов, отдых. Еще раз. Еще. И еще. Пот струится по спине, даже ногам уже жарко. На крутом заснеженном склоне сверкает солнце.
Вдруг он оказывается на плоской поверхности. Это будто какая-то ужасная ошибка, как если бы он свалился куда-то со склона. Но он стоит на краю гигантского плато, которое тянется вверх, образуя широкий, невероятных размеров конус. Затем замечает валун, почти свободный от снега, и ковыляет к нему. Дугал идет рядом, сдвигает свою кислородную маску набок.
– Похоже, мы одолели скалу! – говорит он удивленно.
Роджер, хватая ртом воздух, смеется.
Как и всегда, когда взбираешься на скалу, достижение вершины приносит необычное ощущение. После месяца в вертикальной реальности все кажется неправильным – особенно эта снежная плоскость, что тянется широким веером во все стороны. От неровного обрыва, из-за которого они пришли, она простирается по пологому склону необъятного конуса впереди. В этом месте уже сразу верится, что они стоят на склоне крупнейшего вулкана в Солнечной системе.
– Думаю, самое сложное закончилось, – констатирует факт Дугал.
– Как раз когда я стал набирать форму, – отвечает Роджер, и оба смеются.
Снежное плато усеяно черными скалами и крупными столовыми горами. На востоке – ничего, только леса Фарсиды далеко внизу. На северо-западе – склон бесконечно уходит вверх.
Мари появляется и танцует джигу на камне. Дугал возвращается к стене и спускается обратно в амфитеатр, чтобы поднять еще один груз. Там осталось немного: еды у них уже почти нет. Затем приходит Айлин, и Роджер пожимает ей руку. Она сбрасывает поклажу и обнимает его. Они достают немного еды и перекусывают, следя, как Ганс, Артур и Стефан начинают подъем со дна чаши, и Дугал уже почти рядом с поднимающимися.
Когда небольшая вереница, возглавляемая Дугалом, добирается до вершины, начинается настоящее празднование. Они бросают сумки, кричат, обнимаются, Артур носится кругами, пытаясь увидеть все сразу, пока у него не начинает кружиться голова. Роджер не может припомнить, чтобы испытывал что-либо подобное раньше.
– До склада несколько километров на юг, – говорит Айлин, сверившись с картами. – Если успеем дойти сегодня вечером, можем открыть шампанское.
Они идут по снегу колонной, время от времени меняя ведущего. Идти по такой плоской земле – сплошное удовольствие, от чего все находятся в приподнятом настроении. Позднее в тот день – первый солнечный день с того времени, как они были в базовом лагере, – они добираются до склада. Это такой странный лагерь, где полно накрытых брезентом и припорошенных снегом груд вещей, в конце лавового пути, что заканчивается примерно в километре над уступом.
Посреди всех этих вещей стоит большой шатер-гриб. Они надувают его и забираются внутрь, чтобы устроить себе вечеринку. Оказавшись внутри гигантского прозрачного гриба, они начинают прыгать на его мягком прозрачном полу, будто дети на перине, – неумеренная, нелепая, нетрезвая радость. Пробки от шампанского вылетают и ударяют о прозрачный купол шатровой крыши, и они быстро пьянеют в теплом воздухе. Каждый рассказывает, каким великолепным выдалось восхождение, какое они испытали удовольствие… И неудобство, истощение, холод, отчаяние, опасность, страх уже рассеялись в их сознании, обернувшись чем-то совсем другим.
На следующий день выясняется, что Мари совершенно не воодушевлена оставшейся частью восхождения.
– Это же просто – как подняться на чертов холм! Причем это долго!
– А как ты собираешься здесь спускаться? – резко спрашивает Айлин. – Прыгать будешь?
Это правда: они договаривались взойти к конусу вулкана. От северного края кальдеры к Фарсиде и цивилизации спускается железная дорога, проложенная по одному из крупных разливов лавы, стерших уступ на севере. Но до нее нужно было сначала добраться, и самый быстрый и, несомненно, интересный способ это сделать – подняться на конус.
– Ты могла бы спуститься по скале сама, – язвительно добавляет Айлин. – Первый одиночный спуск…
Мари, из которой явно еще не выветрилось вчерашнее шампанское, лишь ощеривается и раздраженно уходит, чтобы запрячься в одну из тележек. Их новое снаряжение помещается в колесную тележку, которую нужно тянуть вверх по склону. Для удобства они уже надели космические скафандры, которые станут им попросту необходимы на большей высоте: во время подъема им предстоит практически покинуть новую атмосферу Марса. В серебристо-зеленых костюмах и прозрачных шлемах они смешно смотрятся, думает Роджер; это напоминает ему время, когда он водил группы по каньонам, когда в таких нарядах требовалось ходить по всей планете. Благодаря общей частоте шлемных радио это восхождение становится более коллективным мероприятием, чем подъем по скале. Четверо тянут тележку, трое шагают свободно – впереди или позади тех. После восхождения – поход, поэтому первый день кажется слегка разочаровывающим.