Заснеженный южный склон вулкана буквально кишит жизнью. Днем над ними в поисках каких-нибудь отбросов кружат гораки, в сумерках над шатром спускаются совы. На земле – на валунах и буграх – Роджер замечает сурков, а в системе ущелий, прорезающей плато, они находят искривленные группы пихт, длиннохвойных сосен и можжевельников. Артур устремляется за парой баранов Далла с загнутыми рогами, и на снегу обнаруживаются следы, очень похожие на медвежьи.
– Снежный человек, – говорит Дугал.
Однажды в зеркальных сумерках они замечают стаю снежных волков, растянувшая по склону на западе. Стефан проводит свое свободное время на кромках новых ущелий, делая какие-то наброски и вглядываясь в бинокль.
– Да брось, Роджер, – говорит он. – Идем лучше покажу, каких куниц я вчера видел.
– Кучка мутантов, – ворчит Роджер, скорее чтобы поиздеваться над Стефаном.
Но Айлин следит за ним, ожидая ответа, и он с сомнением кивает. А что ему еще сказать? Он идет со Стефаном к ущелью смотреть на животных. Айлин усмехается – нежно, одними глазами.
Вперед и вверх по огромному холму. Уклон – шесть процентов, очень правильный и ровный, если не принимать во внимание ущелья и редкие небольшие кратеры или лавовые бугры. Внизу, где плато обрывается и начинается скала, из щита выпирают крупные столовые горы – как говорит Ганс, возникшие в результате давления, вызвавшего разломы щита. Вверху отчетливо видна коническая форма исполинского вулкана, и нескончаемый холм, по которому они идут, имеет правильные склоны, а вдалеке перед собой они уже видят широкую ровную вершину. Идти им еще долго. Находить путь между ущельями легко, и единственный технический интерес в этом подъеме заключаются для них в том, сколько они смогут пройти за день. Всего от уступа до края кратера – двести пятьдесят километров; они стараются проходить по двадцать пять в день, иногда удается по тридцать. То, что им тепло, кажется странным: после такого холодного восхождения по скале космические скафандры и шатер-гриб значительно отчуждают их от действительности.
Что еще странно, это идти всей группой. По общей частоте ведутся непрерывные беседы, к которым по желанию можно подключаться или отключаться в любой момент. Роджер, даже если не в настроении говорить, находит удовольствие в том, чтобы просто послушать других. Ганс рассказывает об ареологии вулкана и обсуждает со Стефаном генную инженерию, благодаря которой создаются все окружающие их животные и растения. Артур указывает на формы рельефа, в которых остальные не находят ничего особенного. Мари жалуется, что ей скучно. Айлин с Роджером смеются и время от времени вставляют свои комментарии. Даже Дугал однажды подключается к частоте в середине дня и весьма изобретательным образом подстегивает Артура, указывая на все новые и новые потрясающие открытия.
– О, Артур, смотри, снежный человек!
– Что?! Да ладно тебе! Где?
– Вон там, за тем камнем.
А за камнем только что присел Стефан, чтобы облегчиться.
– Не подходи!
– Вот трепло! – обижается Артур.
– Наверное, убежал. Думаю, погнался за лисой Уэдделла [37].
– Да ладно тебе!
– Ага.
Айлин:
– Давай переключимся на другую линию. Я тебя не слышу из-за остальных.
Роджер:
– Хорошо. На частоту 33.
– Почему на нее?
– Э-э… – Это было давно, но почему-то сейчас этот факт всплыл в его памяти. – Возможно, это была наша личная частота в нашем первом походе.
Она смеется. Остаток дня они проводят общаясь по ней.
Однажды утром Роджер просыпается рано, чуть позднее зеркального рассвета. Шатер освещают тусклые горизонтальные лучи квартета ложных солнц. Роджер поворачивает голову, смотрит сквозь прозрачный полог шатра. На камнях – бесплодная почва, в паре метров ниже его уровня. Он садится – пол немного прогибается, как гелевая кровать. Он медленно проходит по мягкому покрытию, чтобы не раскачать остальных, которые спят там, где край шляпки соприкасается с полом. Шатер в самом деле напоминает большой прозрачный гриб; Роджер спускается по прозрачным ступенькам вдоль стебля в туалет, расположенный внизу, где у гриба была бы вольва. Выйдя оттуда, он обнаруживает сонную Айлин, обтирающуюся губкой в маленькой ванночке рядом с воздушным компрессором и регулятором.
– Доброе утро, – говорит она. – Потрешь мне спину?
Она дает ему губку и отворачивается. Он энергично проводит ею по ее твердой спине, ощущая трепет чувственного интереса. Этот изгиб, где спина переходит в ягодицы, – он прекрасен.
Она озирается через плечо.
– Теперь, думаю, я чистая.
– Ага, – усмехается он. – Наверное. – Он возвращает ей губку. – Я хочу прогуляться перед завтраком.
– Хорошо. Спасибо.
Роджер одевается, выходит из шатра и прогуливается по лугу, на которой они расположились. Это субарктический луг– заросший мхом и лишайником и усеянный мутировавшими эдельвейсами и камнеломками. Легкий морозец покрывает все сверкающим белым одеялом, и Роджер слышит, как у него хрустит под ногами.
Его взгляд улавливает движение, и он останавливается, чтобы понаблюдать за белошерстной пищухой, тянущей оторванный корень к себе в нору. Порыв, трепыхание – и снежный вьюрок приземляется прямо ко входу в нору. Маленькая пищуха отрывается от дела, пищит что-то вьюрку и проталкивается мимо него со своей добычей. Вьюрок по-птичьи вертит головой и замирает на месте. Затем следует за пищухой в нору. Роджер раньше слышал о подобном, но сам никогда не видел. Пищуха выходит наружу – искать еще еды. За ней появляется и вьюрок, все так же вертит головой. В одно мгновение поворачивается и смотрит на Роджера. Подлетает к семенящей пищухе, пикирует на нее и отлетает. Та уже исчезла в другой норе.
Роджер пересекает ледяной ручей, проходящий по лугу, хрустит по берегу. Там, рядом с достающим ему до пояса камнем, какая-то странная белая масса с белым шариком по центру. Он наклоняется, чтобы ее осмотреть. Проводит пальцем в перчатке. Похоже на какой-то лед. Необычный с виду.
Солнце встает, и поверхность заливает желтый свет. Желтовато-белое полушарие льда у его ног кажется скользким на вид. И оно дрожит – Роджер на шаг отступает. Поверхность на месте – лед трясется сам по себе. И трескается посередине. Из шарика высовывается клюв и проламывает его. За ним – проворная маленькая головка. Голубые перья, длинный изогнутый черный клюв, черные глаза-бусинки.
– Яйцо? – произносит Роджер.
Но скорлупа явно ледяная – он может растопить ее между пальцами и ощутить ее прохладу. Птица – хотя у нее меховые ножки и грудка, короткие и толстые крылья, а в клюве видны будто бы клыки, – пошатываясь, выбирается из скорлупы и отряхивается, как собака, выбежавшая из воды, – несмотря на то, что выглядит сухой. Очевидно, лед служит ей утеплителем – домиком на ночь, а то и на всю зиму. Да. Образованный из какой-нибудь слюны и установленный в устье мелкой полости в камне. Роджер никогда о таком не слышал и смотрит, раскрыв рот, как птица чуть-чуть разгоняется и плавно улетает прочь.
Новое создание ступает на твердь зеленого Марса.
Во второй половине того дня они покидают и субарктический луг. Никакого больше почвенного слоя, никаких цветов, никаких мелких животных. Только трещины, заросшие борющимися за жизнь мхами и лишайниками. Порой кажется, будто они ступают по тонкому ковру с желтыми, зелеными, красными, черными оттенками – в цветных пятнах, какие бывают на камнях яшмы. И это тянется во все стороны, насколько им хватает зрения. Потрясающий разноцветный ковер, хрустящий по утрам и слегка влажный в свете дневного солнца.
– Изумительно, – бормочет Ганс, тыча пальцем. – Половину нашего кислорода создает этот чудесный симбиоз…
Позднее тем вечером, когда они уже поставили шатер, подвязав его к нескольким камням, Ганс вваливается внутрь, размахивая своим дыхательным комплектом и буквально подскакивая на месте.
– Слушайте, – выпаливает он. – Я только что связался с вершинной станцией и получил подтверждение. Над нами сейчас антициклон. Мы на высоте четырнадцать тысяч километров, но барометрическое давление достигает трехсот пятидесяти миллибар, потому что над склоном на этой неделе проходит большая масса воздуха. – Все молча глядят на него. Ганс спрашивает: – Понимаете, что это значит?
– Нет! – восклицают три голоса хором.
– Зона высокого давления, – пытается предположить Роджер.
– Ну, – подтверждает Ганс, – и его достаточно, чтобы дышать! Как раз впритык, но достаточно, вот как! И конечно, этого еще никто не делал – то есть на такой высоте. Никто не дышал здесь чистым марсианским воздухом.
– Да ладно тебе!
– Так что мы можем здесь и сейчас установить новый рекорд высоты! Это я и предлагаю сделать и приглашаю всех, кто захочет присоединиться.
– Так, погоди минутку, – говорит Айлин.
Но всем не терпится это сделать.
– Минутку, – повторяет Айлин. – Я не хочу, чтобы кто-либо снял шлем и свалился мне тут замертво. У меня заберут лицензию. Мы должны проделать все по старинке. А ты… – Она указывает на Стефана. – Тебе нельзя, я запрещаю.
Стефан громко и длительно протестует, но Айлин непреклонна, и Ганс с ней соглашается.
– От шока у тебя может снова возникнуть отек. Никому из нас не следует оставаться без шлема слишком долго. Но несколько минут, думаю, можно. Только дышите сквозь сетчатые маски, чтобы согреть воздух.
– А ты можешь смотреть и спасти нас, когда мы свалимся замертво, – подтрунивает Роджер над Стефаном.
– Черт! – отзывается Стефан. – Ну ладно. Валяйте.
Они собираются под шляпкой своего шатра, откуда Стефан, случись что, теоретически сможет затащить их внутрь. Ганс в последний раз проверяет свой барометр и кивает остальным. Они стоят неровным кругом, смотрят друг на друга. И принимаются отстегивать шлемы.
Роджер отстегивает свой первым – годы работы гидом по каньонам оставили свой след, который проявляется теперь во многих мелочах, – и снимает его с головы. Когда он ставит его на землю, то сразу чувствует холод и пульсацию в висках. Делает вдох – сухой лед. Он не позволяет себе дышать глубоко, боясь, что легкие слишком быстро охладятся и это их повредит. Обычное дыхание, думает он, вдох-выдох. Хотя рот Дугала закрыт сеткой, Роджер видит, что тот широко улыбается. Забавно, как это становится заметно лишь по верхней поло