Применять это новое знание к частично разрушенным мусорным ДНК ископаемых, конечно, было непросто. Но он видел в своем микроскопе нуклеотидные последовательности – или, если точнее, характерные минеральные замены пар аденин-тимин и цитозин-гуанин, хорошо описанные в литературе и легко идентифицируемые. По сути, это были наноокаменелости, но вполне постижимые для тех, кто умел их читать. А прочитав, можно было воссоздать идентичные им последовательности нуклеотидов – точно такие же, как у ископаемых животных. Теоретически это позволяло воссоздать и самих этих животных, но на практике никогда не удавалось раздобыть целый геном, так что это было невозможно. Хотя были и те, кто все равно пытался это сделать с более простыми организмами, либо воссоздавая его целиком, либо по методу гибридной ДНК добавляя участки ДНК современных существ – потомков тех ископаемых.
В частности, в случае с этим ископаемым дельфином, почти наверняка пресноводным (хотя многие из них неплохо переносили и соленую воду, живя в устьях рек), полное оживление было невозможно. Но Смит и не пытался это сделать. Ему было интересно найти фрагменты, у которых не было бы аналогов в геноме ныне живущих потомков, потом синтезировать их, вставить в современные ДНК и провести на получившихся животных опыты – скрестить их, поместить в различные среды. И посмотреть, чем они будут отличаться.
Также он при возможности проводил митохондриальные тесты, которые в случае успеха позволяли ему точнее определить время появления новых видов. Он мог найти каждому конкретное место в родовом дереве морских млекопитающих, хотя для раннего плиоцена [65] это было очень непросто.
Оба пути исследований были достаточно трудоемкими, отнимали много времени и сводились практически к бездумной работе – одним словом, идеальное занятие. Он корпел над ними по многу часов каждый день, на протяжении недель, потом месяцев. Нередко у него получалось ездить домой на трамвае с Селеной. Она вместе с соавторами, в основном с Марком, уже писала о результатах своих последних исследований и теперь работала нерегулярно. Смит, пока был занят делом, об этом не задумывался – поэтому и работал постоянно. Это ни решало проблем, ни представляло хорошей стратегии – напротив, даже усугубляло ситуацию. Его охватывало все возрастающее чувство отчаяния и потери, но он все равно это делал.
– Что думаешь об этом ахеронском проекте? – спросил он как-то Фрэнка, указав на свежую стопку распечаток из лаборатории Коль, лежащую у того на столе.
– Очень интересно! Похоже, гены наконец-то превращаются для нас в полноценную инструкцию.
– Если, конечно, такое возможно.
– Уж должно быть, а? Хотя я не уверен, что лаборатория Коль подставит достаточно высокие значения доли быстро адаптирующихся мутантов. Ота и Кимура предложили установить верхний предел десять процентов, и это вполне согласуется с тем, что видел я.
Смит довольно кивнул.
– Наверное, они просто слишком консервативны.
– Несомненно, но нужно же как-то соответствовать данным.
– Так… в этом контексте… думаешь, мне есть смысл заниматься этой мусорной ДНК ископаемого?
– Да, конечно. О чем ты? Это обязательно покажет нам что-нибудь интересное.
– Только это будет невероятно долго.
– Почему бы тебе не прочитать какую-нибудь длинную последовательность, дополнить ее, вставить и посмотреть, что получится?
Смит пожал плечами. Секвенирование полных геномов «методом дробовика» представлялось ему делом небрежным, пусть и куда более быстрым. Чтение небольших кусочков одноцепочных ДНК, называемых экспрессирующимися маркерными последовательностями, позволяло быстро идентифицировать большинство генов в человеческом геноме. Однако некоторые оказывались пропущены – игнорировались даже регуляторные последовательности, ответственные за протеин-кодирующие сегменты генов, не говоря о самой так называемой мусорной ДНК, заполняющей длинные промежутки между последовательностями, имеющими более явное значение.
Смит выразил Фрэнку свои сомнения, тот кивнул, но ответил:
– При нынешних данных это будет уже другое дело. Теперь у тебя есть столько точек привязки, что свои сегменты ты уже не потеряешь даже в большой последовательности. Достаточно загрузить свои результаты в аппарат Ландера – Уотермена, провести окончательную обработку с учетом изменчивости Коля и тогда, даже если получится много повторений, будет все равно хорошо. А эти твои сегменты, ну, они же так плохо сохранились. Так что попробовать тебе стоит.
Смит кивнул.
Тем вечером он ехал домой вместе с Селеной.
– Что, думаешь, будет, если секвенировать синтезированные копии, которые у меня есть, «методом дробовика»? – смущенно спросил он.
– Грязновато, – ответила она. – Двойной риск ошибки.
Они стали жить по новому распорядку. Он работал, плавал, возвращался на трамвае домой. Селены, как правило, еще не было. На автоответчике часто оставались сообщения от Марка, рассказывавшего что-то по работе. Или сообщения Смиту от нее – она предупреждала, что задержится допоздна. Тогда он, бывало, ходил ужинать с Фрэнком и другими товарищами по бассейну. Один раз в кафе на набережной они заказали несколько бокалов пива и пошли гулять по пляжу – в итоге закончили тем, что бегали по мелководью и, смеясь, плескались в темной теплой воде, так сильно отличающейся от той, что у них в бассейне. Было весело.
Но когда он вернулся тем вечером домой, его ждало новое сообщение на автоответчике от Селены – она предупредила, что они с Марком перекусили и продолжают работать над статьей, так что она придет еще позже.
Она не шутила: два часа ночи, а ее все не было. В долгие минуты после временного сброса Смит понял, что никто не задерживается на работе из-за статьи до такого времени, не позвонив домой. Значит, это было сообщение иного толка.
Он почувствовал боль, начал злиться. Скрытность Селены показалась ему трусостью. Он заслуживал правды, признания, сцены. В эти долгие минуты он злился все сильнее и сильнее, пока вдруг не испугался, что с ней могла приключиться беда или что-то еще. Но это было не так. Ее не было, потому что она где-то развлекалась. И вдруг его охватила ярость.
Он достал из кладовки картонные коробки, распахнул все ее ящички и принялся как попало запихивать в коробки всю ее одежду. От вещей исходил характерный запах хозяйственного мыла и самой Селены – и, почуяв его, он издал стон и сел на кровать, ощутив слабость в коленях. Если он завершит начатое, то никогда больше не увидит, как она надевает или снимает эту одежду. С этой мыслью простонал еще раз – совсем как дикий зверь.
Но люди – не животные. Он побросал оставшиеся вещи в коробки, вынес их к входной двери и поставил там.
Она вернулась в три. Он услышал, как она пнула ящик ногой и что-то сдавленно воскликнула.
Он распахнул дверь и вышел к ней.
– Это что такое? – Она была изумлена от такой неожиданности и теперь начинала сердиться. Она – и сердиться! Его это привело в еще бо́льшую ярость.
– Сама знаешь, что.
– Что?
– Ты и Марк.
Она пристально посмотрела на него.
– Так ты заметил, – проговорила она наконец. – Спустя год после того, как это началось. И это твоя первая реакция. – Она указала на коробки.
Он ударил ее по лицу.
В следующее мгновение он наклонился к ней и помог ей сесть.
– Господи, Селена, прости, прости, я не хотел! – Он хотел только дать ей пощечину за ее пренебрежение, которое он не смог заметить раньше. – Не могу поверить, что я…
– Убирайся!.. – кричала она, плача и отмахиваясь от него кулаками. – Убирайся, убирайся… Ты ублюдок, жалкий ублюдок, да как ты посмел меня ударить! – Она чуть ли не вопила во все горло, но старалась не слишком повышать голос, помня, что ее мог слышать весь комплекс. Она поднесла к лицу ладони.
– Прости, Селена. Прости меня, я очень разозлился, когда ты сказала, но я знаю, это не так, что не… прости.
Теперь он злился уже на себя не меньше, чем на нее. О чем он себе думал, почему вот так отдал ей моральный перевес, ведь это она нарушила их узы, это она должна чувствовать себя виноватой! Она – которая теперь всхлипывала, отвернувшись, а потом резко встала и ушла в ночь. В паре окон загорелся свет. Смит остался стоять у коробок с ее милыми вещами, чувствуя, как пульсируют костяшки пальцев на правой руке.
С этой жизнью было покончено. Он жил один в квартире у пляжа и продолжал ходить на работу, но остальные, зная, что случилось той ночью, теперь его сторонились. Селена не выходила на работу, пока не сошел синяк, а после не стала ни подавать в суд, ни говорить о случившемся, а просто переехала к Марку и, насколько могла, избегала Смита на работе. А кто бы не избегал? Изредка она заглядывала в его угол и беспристрастным голосом решала некоторые логистические вопросы их разрыва. Он не мог смотреть ей в глаза. Как и всем остальным, с кем работал. Даже странно, как можно было общаться с людьми и будто встречаться с ними взглядом, тогда как на самом деле не они не смотрели на него, а он не смотрел на них. Это была хитрость приматов, отточенная за миллионы лет жизни в саваннах.
Он потерял аппетит, лишился былых сил. По утрам он просыпался с вопросом, ради чего ему вставать с кровати. Потом смотрел на голые стены спальни, где когда-то висели распечатки Селены. Иногда он начинал сердиться, и доходило до того, что на шее и во лбу неприятно пульсировала кровь. Это заставляло подняться с постели, но идти ему было некуда, кроме как на работу. А там все знали, что он бил жену, что он домашний тиран, что он мерзавец. Марсианское общество не выносило таких людей.
Стыд или гнев, гнев или стыд. Грусть или унижение. Обида или сожаление. Потерянная любовь. Обращенная ко всему ярость.
Теперь он почти не плавал. Смотреть на пловчих теперь было ему слишком больно, хотя они и вели себя с ним, как всегда, дружелюбно – они не знали из лаборатории никого, кроме него и Фрэнка, а Фрэнк ничего не рассказывал о случившемся. Но все равно – он отрезал себя от них. Он знал, что должен плавать больше, но сам плавал все меньше. А когда решал наконец взяться за дело, то мог позаниматься два-три дня подряд, а потом снова бросал.