Но все это время Питер медленно отдалялся от своей подруги, пока они не расстались совсем. Причем не с его подачи. После этого он стал брать перерывы в кооперативной работе и проводил их по-разному – лишь бы подальше от Аргира и ПНВХ. Он работал в думе в Мангале, жил на корабле-городе в Северном море, выращивал фруктовые сады на равнине Луна. Но везде его преследовали воспоминания о его подруге из ПНВХ.
Наконец прошло время, он не забыл ее, но чувства его притупились. «Мы смотрим на прошлое в неправильный конец телескопа, – подумал он однажды, – и все, что мы видим, становится слишком маленьким, чтобы доставлять нам боль».
Была холодная северная весна, повсюду, насколько хватало глаз, цвели сады, и он со всей внезапностью вдруг ощутил себя свободным от прошлого, готовым к новой жизни. Он решил пуститься в путешествие, которое задумывал давно, – по южным краям каньонов системы Маринер – Ио, Мелас, Копрат и Эос. Эта долгая прогулка должна была стать для него знаковой, ознаменовать переход в новое состояние. По ее завершении он должен был вернуться в Аргир и в ПНВХ, чтобы решить, работать ему там дальше или нет.
Ближе к концу своего путешествия – которое стало тяжелым преодолением больших снежных наносов, несмотря даже на прекрасные виды, открывавшиеся из каньона, – он набрел на альпийский домик, стоявший над пропастью с видом на Копрат в районе врат Довера. Как и большинство альпийских домиков, он служил большой каменной гостиницей и рестораном, чья терраса у обрыва вмещала несколько сот человек, но сам он располагался вдали от цивилизации, вдали от дорог и железнодорожных путей. И все же тем вечером внутри оказалось немало народу – пешеходы, скалолазы, летатели, – и столики кафе на террасе были заполнены.
Питер прошел сквозь толпу к перилам террасы и глянул вниз. Прямо под домиком огромный каньон сужался, и по всей его ширине, от стенки до стенки, тянулся огромный шрам от давнего наводнения. Серый остаток ледника все еще лежал в самом низком месте каньона, присыпанный гравием и обвалившимися сераками и изборожденный рытвинами и подтаявшими лужицами. Противоположная стена каньона выглядела массивно и делилась на слои, тогда как в послеполуденном свете поблескивали иллюзорные воздушные массы, а сам домик, весь такой маленький, стоял оторванный от мира. Устроившийся на жердочке на самом краю земли.
В ресторане народу оказалось еще больше, чем на террасе, поэтому Питер вернулся на свежий воздух. Он был не против подождать; вечернее солнце освещало проплывающие над домиком облака, обращая их в кружащиеся массы розовой стекловаты. И никто то ли не замечал, то ли не проявлял интереса к одинокому наблюдателю, стоящему у перил, – к тому же было немало и других, кто стоял точно так же.
Ближе к закату начало холодать, но проходившие мимо этого места путники были к этому привычны и подобающе одеты, а все столики на террасе оставались заполнены. Наконец Питер подошел к метрдотелю, чтобы записаться в очередь, и тот указал ему на столик на двоих по правую сторону от перил, почти в самом конце террасы, где уже сидел один мужчина.
– Мне узнать, не возражает ли он, если вы подсядете?
– Конечно, – ответил Питер. – Если он не будет против…
Метрдотель отошел и переговорил с мужчиной, а затем помахал Питеру, чтобы тот подходил.
– Благодарю, – сказал Питер, приблизившись, и сел на стул.
Мужчина напротив него кивнул.
– Не стоит.
Как выяснилось, он потягивал пиво. Затем принесли его блюдо, и он смущенно указал на него рукой.
– Прошу вас, приступайте, – сказал Питер, просматривая меню. Рагу, хлеб, салат. Он кивнул проходящему мимо официанту, указав на меню, и заказал также бокал вина – местный зинфандель [73].
Мужчина не был занят чтением, как и Питер. Они смотрели на проплывающие облака, на распростершийся внизу каньон, на громадную стену напротив, на вытянувшиеся к востоку тени, что подчеркивали глубину каждой впадинки и остроту каждого выступа.
– Вот это текстуры, – начал Питер. Он уже давно ни с кем не болтал просто так.
– Отсюда виден овраг Брайтона, и понимаешь, какой он на самом деле глубокий, – согласился мужчина. – С любого другого места так уже не скажешь.
– Ты туда спускался?
Мужчина кивнул.
– Да, хотя это в основном был пеший поход. А сейчас можно вообще без снаряжения спуститься – там сделали ступеньки, и большинство по ним и ходят.
– Не сомневаюсь, это весело.
Он глянул искоса.
– Если идти в веселой компании – то да.
– Так ты там часто бывал?
Он сглотнул.
– Я гид. – Сглотнул еще раз. – Вожу группы по каньонам. Пеших, скалолазов, на лодках.
– А, вот как. Как интересно.
– Ну да. А ты?
– «Перераспределение нойского водоносного слоя», кооператив в Аргире. Сейчас в отпуске, но скоро вернусь.
Мужчина, с набитым ртом, кивнул и протянул руку. Питер пожал ее.
– Питер Клейборн.
Глаза мужчины округлились, и он сглотнул.
– Роджер Клейборн.
– Ха, милая фамилия! Приятно познакомиться.
– И у тебя. Нечасто мне встречаются Клейборны.
– И мне.
– Имеешь отношение к Энн Клейборн?
– Это моя мама.
– О, не знал, что у нее были дети.
– Я единственный. А ты ее знаешь?
– Нет-нет. Только истории, все такое. Отношения нет вроде бы. Мои родители прибыли во второй волне из Англии.
– А, понятно. Что ж, мы какие-то дальние родственники, уж точно.
– Несомненно. От первого Клейборна.
– Какого-нибудь гончара.
– Может, и так. Ты как пишешь фамилию, через «э» или через «е»?
– «Е».
– Ага, я тоже. А один мой друг через «э».
– Значит, не родственник.
– Или, может, родня из Франции.
– Ну да.
– И на конце «н»?
– Да, конечно.
– И у меня.
Официант принес заказ Питера. Питер принялся есть, а когда Роджер закончил и стал потягивать граппу, Питер попросил собеседника рассказать о себе.
– Я гид, – пожал плечами тот.
Он рассказал, что начал заниматься этим еще в юности, когда планета была настоящей, и с тех пор не бросал своего дела.
– Мне нравилось показывать людям свои любимые места. Показывать им, какими они были красивыми. – Это приводило его в различные группы Красных, хотя он и не воспринимал терраформирование так, как мать Питера. Когда Питер спросил об этом, он пожал плечами. – Становится безопаснее, когда есть атмосфера. И еще вода. Во всяком случае, в некоторых отношениях точно. Скалы обрушиваются на людей. Я старался не позволять затапливать каньоны, потому что вода разрушает стенки и они обваливаются. И мы добились некоторых успехов. Например, дамба в Ганге – наших рук дело. И снос дамбы в Лабиринте Ночи.
– Я не знал, что ее убрали.
– Убрали, да. В общем, это почти все, что я сделал на стороне Красных. Я подумывал заняться этим плотнее, но… так и не дошел до этого. А ты?
Питер отодвинул от себя тарелку с рагу, выпил немного воды.
– Пожалуй, я тот, кого ты назвал бы Зеленым.
Брови Роджера поползли вверх, но ничего говорить он не стал.
– Энн этого не одобряет, разумеется. И из-за этого между нами были проблемы. Но я все детство провел во всяких закрытых помещениях. И теперь, наверное, никогда не надышусь воздухом.
– Удобства тебе не удобны, да?
– Нет, не удобны. А тебе каково со всем этим?
Роджер пожал плечами.
– Мне хотелось бы смириться, – продолжил он. – Хотя то, что сейчас я могу ощущать ветер, мне очень даже нравится. Но первозданный ландшафт… у него был свой дух… – Он покачал головой, пытаясь показать, что это невозможно выразить словами. – Сейчас этого нет.
– Правда? Как по мне, такой же дикий, как был всегда. – Питер указал рукой за перила, где было видно, как в солнечном свете летит к поверхности снег, выпадающий из темного облака.
– Ну, «дикий» – понятие растяжимое. Когда я только начинал работать гидом, тогда действительно было видно, что дикий. Но когда появился воздух, а потом большие озера, я уже этого не чувствовал. Стал просто парк. Вот в чем суть Берроузского протокола, насколько я его понимаю.
– Я об этом ничего не знаю.
– Ну вот это все, про землепользование.
Питер покачал головой.
– Наверное, это давненько уже было.
– Не так уж и давно, – покачал головой Роджер.
– Но Берроуз затапливало, когда…
– Ага. Каждую весну, как по расписанию. Но меня беспокоит, что теперь все это начинается позже и проходит тяжелее. Мне кажется, мы что-то упускаем и в результате имеем эти долгие холодные зимы.
– А я думал, эта зима выдалась довольно теплой.
Затем у их столика расположилась группа музыкантов с инструментами и оборудованием. Пока они устанавливали на небольшой подиум между двумя Клейборнами свои усилители и пюпитры, на террасу начали стекаться люди в масках, словно музыканты готовились провести какой-то необычный парад. Роджер остановил проходившего мимо официанта и спросил:
– Что это?
– О, это Fassnacht, разве вы не знали? Недавно пришел поезд, и сейчас здесь соберется толпа. Сюда придут все, вам повезло, что вы добрались так рано. – Сунув руку в карман, он достал две маленькие белые полумаски из большой стопки и бросил им на стол. – Развлекайтесь.
Питер разлепил их и отдал одну Роджеру. Надев их, они усмехнулись своему странному виду. Как и предсказал официант, терраса и весь комплекс – гостиница, ресторан, прочие строения и кооперативные жилища – стали быстро заполняться людьми. Большинство масок смотрелись куда замысловатее, чем те, которые нацепили Роджер и Питер. Прибывшие, вероятнее всего, были жителями этого региона, в основном швейцарцами, занятыми в туристическом бизнесе и альпинизме. Многие также были арабами из борозды Нектарис, приехавших сюда караванами на ночь. Экваториальный закат проливал свет прямо на огромное ущелье каньона, озаряя весь пейзаж так, что казалось, будто сияние лилось снизу вверх. Терраса представлялась краем земли, а темное небо теперь заполняли похожие на кусочки слюды кружащиеся хлопья снега.