– Эй, ребята! – говорит Роджер по радио. – Я приближаюсь, подойду с подветренной стороны, так что машите руками и смотрите в оба. Я постараюсь подойти слева от вас насколько смогу медленно.
Он мягко поворачивает румпель, напряженно всматривается в экран. Он заходит по ветру так далеко, что парус превращается в тугую кривую, и столбики исчезают. Роджер смотрит вперед по курсу, но ничего не видит – только белую пустоту. Затем недовольно щурится и подтягивает румпель еще на сантиметр ближе к себе. Парус растягивается и почти теряет свою кривизну; Айлин кажется, что они движутся вперед еле-еле и скоро заглохнут, и их отбросит назад. Но вокруг по-прежнему никого не видно.
А потом они появляются ровно на левый крамбол – два ангелочка, движущиеся среди белизны. Они запрыгивают через борт на бак [83], и Роджер использует остаток инерции буера, чтобы выполнить новый поворот, и уже через несколько секунд они снова летят на восток под ветром и почти не слышат никаких завываний.
К закату их окружает лишь легкая мгла. На следующее утро она совершенно рассеивается, и окружающий мир возвращается на место. Буер стоит на привязи к длинной тени горы Олимп, наклонившись к горизонту с востока. На север и на юг тянется гора-континент, далеко, насколько хватает глаз. Другой мир, другая жизнь.
Они приближаются к восточному побережью Амазонского моря, известного изрезанностью своей линии еще до кризиса. Теперь он весь белый и пустой, как в зимней сказке. Водопад Гордий, тянувшийся на километр с берегового плато к самому морю, превратился в огромную ледяную колонну с гигантской кучей дробленого льда в основании.
Миновав этот ориентир, они въезжают в бухту Ликус-Сульчи, к югу от Ахерона, где поверхность вздымается менее резко, а за низкими обрывами начинаются покатые холмы с видом на ледяную бухту. Здесь они медленно прибиваются к утреннему бризу, дующему с берега, пока не останавливаются у плавучего дока, теперь покосившегося во льду у самого пляжа. Роджер привязывает к нему буер, и они собирают снаряжение, чтобы выйти на сушу. Фрея и Жан-Клод тоже берут свои рюкзаки.
Из лодки на лед. Хрусть-хрусть к берегу, когда вокруг удивительно тихо. Затем поперек морозного пляжа и вверх по тропинке, ведущей к вершине обрыва. Затем начинается другая тропинка, более ровная, – к наклонившемуся простору берегового плато. Здесь те, кто ее построил, выложили плитку – штук по десять в ряд на каждой низкой ступеньке. На более крутых участках тропа больше напоминает лестницу – огромную, бесконечную лестницу, каждый камешек которой идеально помещается на нижележащем. Даже несмотря на слой инея, Айлин замечает, что лестница вырезана невероятно красиво. Кварцитовые плитки тесно примыкают друг к другу и пестрят своими красками – то смесью бледно-желтого и красного, то серебряного и золотого, в разных пропорциях у каждой плитки. Проще говоря – настоящий шедевр.
Айлин смотрит под ноги и шагает вверх, вверх, вверх. Вдалеке впереди над ними виднеется белый склон, за которым высится черный Олимп, будто огромный мир, обособленный от всего прочего.
Над вулканом появляется солнце, свет начинает играть на снегу. Продолжая взбираться по кварцитовой тропе, они вступают в лес. Или, точнее сказать, в оставшийся от него скелет. Айлин ускоряет шаг, чтобы догнать Роджера, она подавлена и даже немного испугана. Фрея и Жан-Клод ушли далеко вперед, остальные сильно отстали.
Роджер уводит ее с тропы, они идут к деревьям. Но те все давно мертвы. Когда-то это был лес из сосен Бальфура и остистых сосен, но на этой широте его граница опустилась к уровню моря и все большие скрюченные деревья погибли. После того как это случилось, прошла песчаная буря, а то и серия песчаных бурь, которая обтерла песком все иголки, ветки и саму кору, оставив лишь обесцвеченные стволы и крупнейшие из нижних веток, искривленные и свисающие, будто сломанные руки вдоль измученных тел. Стволы же отшлифованы ветром так, что блестят в утреннем свете. Трещины в древесине затянуты льдом.
Деревья растут негусто, и они бредут между ними, присматриваясь к некоторым внимательнее и снова продолжая путь. То тут, то там они натыкаются на застывшие пруды и озерца. Айлин все это кажется огромным скульптурным садом или какой-то мастерской, где некий могучий Роден оставил тысячи проб одной и той же идеи – прекрасных и вместе образующих целый парк сюрреалистичной величественности. И в то же время отвратительных – Айлин чувствует укол в груди при мысли о том, как все это напоминает кладбище. Мертвые деревья, освежеванные песчаным ветром. Мертвый Марс, чьи надежды уничтожил холод. Красный Марс, Марс – бог войны, отвоевывающий свою землю жестким морозным ударом. На ледяной поверхности сверкает солнце, планету заливает вязкий свет. Голая древесина сияет оранжевым.
– Красиво, не правда ли? – говорит Роджер.
Айлин качает головой, опускает взгляд. Она вся продрогла, а ветер просвистывает между сломанными ветвями.
– Оно мертвое, Роджер.
– Что?
– «Темнота быстро надвигалась, – проговаривает она, не смотря на него. – Холодными порывами задул восточный ветер…» [84]
– Что ты сказала?
– «Машина времени», – объясняет она. – Конец света. «Нет, невозможно описать это жуткое безмолвие».
– А-а, – говорит Роджер и обнимает ее за плечи. – Английский факультет. – Он улыбается. – Столько лет прошло, а ничего не изменилось. Все такая же студентка с английского факультета в Марсианском.
– Да. – Порыв ветра будто пронизывает ее грудь, словно бы подув с какой-то неожиданной стороны. – Но теперь все кончено, разве ты сам не видишь? Все мертво. – Она обводит деревья рукой. – Все, что мы пытались здесь создать!
Изолированное плато над ледяным морем, лес погибших деревьев – все их старания пошли насмарку.
– Вовсе нет, – возражает Роджер и указывает на вершину холма. Фрея и Жан-Клод бредут по мертвому лесу, останавливаясь, чтобы изучить отдельные деревья, проводя руками по их спиральным волокнам и затем переходя к следующим прекрасным трупам.
Роджер подзывает их, и они поворачивают к ним.
– А сейчас послушай, Айлин, что они скажут, – шепчет он ей. – Просто посмотри на них и послушай.
Молодые, подходя, покачивают головами и лепечут что-то при виде сломанных деревьев.
– Какие они все красивые! – восклицает Фрея. – Такие чистые!
– Слушайте, – перебивает Роджер, – а вас не волнует, что все вокруг исчезнет, как этот лес? Что Марс станет непригодным для жизни? Вы не верите в кризис?
Они удивленно смотрят на него. Фрея качает головой, будто собака, стряхивающая воду. Жан-Клод показывает на запад, где под ними простирается огромное ледяное море.
– Того, что раньше, не будет никогда, – говорит он. – Вы же видите всю эту воду, видите солнце в небе. Видите Марс – самую красивую планету в мире.
– А как же кризис, Жан-Клод? Кризис.
– Мы его так не называем. Просто долгая зима. Все живое остается под снегом, ждет следующей весны.
– Но весны не было уже тридцать лет! Ты не видел ни одной весны за всю свою жизнь!
– Весна это Ls=0°, да? Она бывает каждый год.
– И с каждым годом все холоднее.
– Мы еще отогреемся.
– Но это может занять тысячи лет! – восклицает Роджер, довольный своей провокацией. Он говорит, как все те люди в Берроузе, думает Айлин, – как и сама Айлин, когда впадает в отчаяние из-за кризиса.
– Мне все равно, – заявляет Фрея.
– Но это означает, что вы никогда не увидите изменений. Даже если проживете очень-очень долгие жизни.
Жан-Клод пожимает плечами.
– Главное – сама работа, а не ее результат. Зачем нам так на этом сосредотачиваться? Ведь результат означает только то, что ты уже все сделал. Лучше быть в середине или в начале, когда еще многое предстоит сделать и когда все может повернуться куда угодно.
– В том числе провалиться, – не унимается Роджер. – Может стать еще холоднее, атмосфера может замерзнуть, все живое на планете может погибнуть, как эти деревья. И вообще ничего не останется.
Фрея недовольно отворачивается. Жан-Клод замечает это и, кажется, впервые приходит в раздражение. Они не понимают, о чем говорит Роджер, и это их просто утомляет. Жан-Клод кивает, указывая на безжизненный пейзаж.
– Говори что хочешь, – произносит он. – Говори про свой кризис, что все погибнет, что планета замерзнет на тысячу лет… говори хоть, что звезды упадут с неба! Но жизнь на Марсе будет все равно.
XXVII. «Если бы Ван Вэй жил на Марсе» и другие стихи
Проездом
Каждый на Марсе лишь гость:
Ночи в мотелях, а дни – на дорогах.
Друзья вдали, с большинством
Не увидимся – помним,
У жизни краткие сроки.
Если, за годом год,
Сеть привычек плести,
Делая то же впредь:
В номер – обед, друзья, пути, —
Можно решить, нас не ждет
Смерть.
Чуть тронувшись
Однажды, как сомнамбула в ночи,
Брел к ванной: шкаф, изножие кровати
Оставил за спиной, и за порогом
Хотел стены коснуться – ее нет.
Вневременная жуть. В дыре я, в черной.
Меж звездами зияет пустота.
Ах, в спальню я попал чудную вдруг:
Стены там нет и без шкафов – пустоты.
Вот коридор, ведущий к новой ванной,
И полностью квартира вся – другая.
Я осознал, где я теперь ночую,
Исчез тот сонм ужасных наваждений.
Цвета каньона
В каньон Лазули, вместе в лодке,
И, меж тенями, звучит
Лед под веслами, тонкий.
Вширь – ручей: змеем в лучах,
Впадина древний камень язвит.
Каждый вздох в иней оделся.