Возле вершины, – решил отыскать я,
И ничего не боялась ты.
Лишь под вечер отправились в путь.
Воду несли в рюкзаках.
Выше – Хрустальной Цепью во мрак,
Выше – щебенкой, усеянной травами,
Пока вновь не увидели свет.
Лагерь поставили, где желал, —
Меж можжевельников старых, а там
День в колодец ущелья упал,
Небосвод потускнел.
Ужин готовили, к камню прижавшись.
В пронзительно-синий миг – не солгу:
Цвет этот глубже других цветов —
Мы вздрогнули – в ветре мелькнула тень,
И снова в дрожь – сорвалась с небес
Лавина тьмы: они настигли нас,
А их не видно – не взошла луна,
Пронзают воздух в тишине ночной.
Нетопыри? Нет. Больше. Стаю скоп
Услышал бы. Мы, жертвы пары сов,
Пригнулись – нападенья избежать.
Безмолвная атака – чувств разлад:
В строенье крыл секрет – нем их полет,
Внизу трещат дрова, а надо мной
Кружится тьма, как черный стробоскоп,
Его лучи над головой скользят.
Одна внезапно задела меня,
Я поднял горелку, и «Василек»
В небе расцвел, разгоняя тьму,
Синей звездой, вспышкой огня,
И та унеслась на черных крылах.
Мы хохотали, немного нервно —
Нас приняли, видимо, за еду.
Стал Млечный Путь паутиной белой,
Где светлячки горят,
И синий блик, чуть сомкнешь глаза,
В палатке синей уснуть мешал.
Вышла луна из-за синих туч —
Их синева во мне,
В тебе – всегда и везде,
Взгляд мглы и небес,
Где бы мы ни были.
Сколько бы ни прошло лет,
Засыпая, я вижу, как совы кружат,
Мы лежим вместе, там, на камнях,
Или парим в немой синеве.
Тензин
Тензин – не дока в английском.
Редкий сон, жидкий суп —
Вот что важно в его краю.
От чайной к чайной вел нас
Землей, что иссекли
Горные реки – как много их тут!
Он заботился о еде,
Постели стелил,
Указывал путь.
Вверх по ущелью Дудх-Коси:
Свежие листья к ногам пристают,
Мокро – над нами тучи висят,
Под вечер рассеялись, и вдруг
Выше гор в поднебесье встал
Новый хребет над головой.
Мы шли к нему.
Намче-Базар влез на скалу,
Тенгбоче, Пангбоче, Периче —
Стены каньона круты – ползем
До Горакшеп, по камню, в снегу.
В «Мертвой вороне» – последний чай,
Там громоздится Кала-Патар —
Тихо сидим, лица подняв
К Эвересту, чтобы взглянуть,
Как блестит в небесах она —
Сагарматха Джомолунгма,
Матерь Мира и богов.
Путь завершен под Южным Седлом:
(– Последний лагерь, – сказал Тензин.)
Мусор, легенды про мертвецов —
Четыре раза он там бывал,
Скарб альпинистов с шерпами нес
Над бездной, где Кхумбу ледник,
Где мир готов рухнуть во тьму,
В любой момент – как и в любом
Месте планеты, куда ни ступлю:
Тогда лишь Тензин ведал о том,
Что жизнь – прогулка по тонкому льду.
Его древний лик – Гималаев гряда.
Правда морщин в рассветных лучах:
– Над Южным Седлом ветры злы.
Ему пятьдесят пятый год.
Утром тем захворала Лиз,
Он свел ее за руку с горных круч,
Поил водой, как ребенка,
Нас в Периче вернул,
Работал в чайной, пока Лиз с гриппом боролась,
С шерпами готовил весь день,
После к древнему храму отвел нас —
Маски демонов на вратах,
Взял с собой в Тенгбоче по дождю,
Чтобы мандалу показать:
Пять мужчин сидели, смеясь,
Тек песок разноцветный в круг
Из чакпу в пальцах их —
Алый, синий, зеленый и желтый.
Шутки звучали, и всем троим,
В грозу у монахов нашедшим приют,
Казалось, открылся в Шамбалу путь.
Тензин возвратил нас домой,
Вниз к Намче, еще ниже к Лукла,
Где ножи взлетных полос
Режут ущелье – границу границ.
В лавке шерп, на закате дня,
Народ к экрану прилип:
(Гудит генератор – Хонда – в углу),
Концерт «Живой помощи» – кадры бегут
Снова по кругу, но, увидав
Буйство Осборна, все замрут,
А Тензин, что привел нас сюда,
Берег и учил в снежных горах,
Отставил тарелку, приблизился к нам,
Рядом присел и, спросив:
– США? – в Оззи ткнул.
– Нет. Это Англия, – говорю.
Саундтрек
По утрам, до работы – эспрессо и Стив Хау,
«Турбулентность», и сна как не бывало!
«Красный Марс» с «Сатьяграхой» Гласса, «Зеленый»
под «Эхнатона»,
«Голубой» под «Screens» и Мисиму.
С Майей – Астор Пьяццолла, «Полночное танго».
С Энн – Гурецкий, Третья симфония, Пол Винтер,
«Sun singer»
И японская песня Сакура.
С Саксом – струнные квартеты Бетховена и сонаты
для фортепиано.
С Надей – Армстронг пятидесятых, Клиффорд
Браун, им вслед…
Чарльз Мингус.
С Мишелем – Кит Джаррет, «Концерт в Кельне».
С Ниргалом – Наджма.
Вечные Ван Моррисон, Пит Таунсенд и «Yes».
Ван, если я счастлив,
Пит, если я злюсь,
Стив, если в ударе,
Астор, если сдаюсь.
Отчет о первом зафиксированном случае ареофагии Для Терри Биссона
В сорок три я почти бросил Марс,
Наброски листая, медлил —
Прелесть романа и дел любых
Возникает не сразу, ждет момента,
Среди занятий придет, а до —
Хаос и мука, но, помня о том,
Я ощущал, что могу связать их,
Сделать одним – завершатся труды
Чудом, исполненьем желаний.
Странных реликвий настало время —
Марса осколков – архонит
Упал в октябре возле Нигерии,
В шестьдесят втором – миллионы лет
Пробыл в космосе, а потом
В ожерелье жены мерцал.
Сломав оправу, я камешек взял,
На крышу влез на закате:
Вороны к гнездам летят с полей,
В сумерках черен прибрежный кряж,
С запада златорунной отарой
Льнут к нему тучи в сини небес.
Ветер в дельте свеж: я замерз —
Мужик в годах, на балке верхом,
Не фальшивку из Джерси разгрызть готов,
Но, истинно, дольку Нового Света —
Странно даже представить это —
С соседней планеты камень.
Объяснить невозможно, но мне,
Мечтавшем о Марсе, на земле
Открылся, полный трепета мир,
Лучше, чем прежде, я видел его:
Вечер вокруг красотою дышал,
Ночь опускалась, как занавес в театре,
Плыла на восток черных птиц череда,
Мой дом – под ногами. В солнца лучах
Утес купался – и я положил
Камень в рот. Увы! Ничего —
Ни тока по венам, ни языков
Новых в копилку – не разжевать мне,
Не раскусить создание Марса.
Вкуса у камня, видимо, нет,
Скрипит на зубах, как песок,
Коль проглочу – окажется смыт,
Но желудочный сок, касаясь,
Сгладит контуры, унесет
Пару атомов – ведь графит
Остается в костях – у него
Семь лет цикл распада, даже год —
Уже хорошо – так я сидел,
Переваривал Марс, солнце в глаза
Било сквозь Бериессы щель.
Дует ветер – как листья осенью,
Жизни кружит, но невозможные
Эйфория и скорбь – одно:
Пыльный вихрь, игра настроения.
Плыть ли ястребом в небесах,
Виться змеем в прахе земном —
Все – гармония и сплетение
Неких тайн. Чтоб закат такой
Увидать, нужно много лет
Тренировки воли и взгляда:
Чудный день, когда мир пришел
В равновесье с моей душой.
Я глотаю Марс – предо мной
Миражи цветут, притворяясь
Калифорнией.
Красный плач
Этого не понять
Никогда, никому, поверь:
Ни через призму минувшей жизни,
Ни заселяя Марс теперь,
Они не узнают, как здесь было,
Прежде, чем мы изменили мир.
Как небо алело в закатный час,
Как просыпались в солнца лучах,
С бодростью в теле – камни у ног
Всегда на две трети легче земных,
Даже в снах, заветом сочли мы
Этот факт, и путь был открыт
В суматохе дел и событий:
Нить Ариадны, скользя змеей,
Иногда исчезала, чтобы вновь
Появиться и вести за собой,
Мостками над бездной лечь.
Как зависели в эти дни
От скафандров, в которых шли, —
Не добыча пыльных ветров,
Но пилигримы, пьяны
От страсти: смотрели вдаль,
Сгорая в марсианском огне.
В венах, в уме он пульсировал —
Мысль рождалась из тьмы:
«Человек подобен планете,
Поверхность ее и душа —
Близнецы – им не жить
Друг без друга», – с нее