Счет принесли общий. Пока Лева соображал, что ему теперь в этой ситуации делать, пока судорожно дергался, вытаскивая из кармана бумажник — раньше ковбои в такой с–ситуации хватались за кольты, кто быстрее вытащит, а теперь за бумажники, — Петруша не спеша выложил на стол десятирублевку,
— Сдачи не надо… — усмехаясь, сказал он.
— П–подождите… — запротестовал Лева. — Я не с–согласен… В–возьмите мою половину.
И Лева вытащил из бумажника пятерку. Петруша даже не посмотрел на нее.
— Пошли… — сказал он Ольге.
— Не ссорьтесь, мальчики… — попросила та. — Пойдем кофе пить!
Она протянула руку Петруше, чтобы тот помог ей встать, но кошачьими глазами смотрела на Леву.
— П–прекрасно… — убирая пятерку, проговорил тот. — П–пойдемте пить кофе. Только, чур, я угощаю.
Кофе пили в открытом кафе на набережной. Народу здесь было немного. За угловым столиком под пальмой сидело трое местных парней и две девушки в коротеньких сарафанчиках. Похоже, что они так и не попали в кафе, раз оказались здесь. Парни, окружавшие их, были местные. Они уговаривали «красавыц» поехать на прогулку в горы. «Красавыцы» посмеивались возбужденно и согласно.
Кофе здесь варили по–восточному. Правда, от Востока была только лень, с которой готовилась кофейная бурда, да цена. Кроме того, Лева взял еще и мороженое, и ему пришлось сделать три ходки, а этот Петруша даже не встал, даже не предложил помочь. Нет. Как сидел за столом, так и продолжал сидеть, что–то негромко втолковывая Ольге. Лева со злостью подумал, что Петруша мало чем отличается от субчиков за угловым столиком. Такие же манеры, такой же культурный уровень.
«С–спокойно… С–спокойно. Все п–прекрасно. Я на юге. Мы сидим в кафе на берегу теплого моря и пьем кофе. Сидим с красивой девушкой, которая улыбается мне. Все замечательно. Я в отпуске. Я отдыхаю…»
Ольга действительно улыбалась Леве.
— Спасибо! — она подвинула вазочку с мороженым. — Здесь так красиво. Сидишь на берегу моря и пьешь кофе… Как в кино!
И снова, зеленовато вспыхивая, восторженно светились кошачьи глаза, и, когда Лева заглядывал в них, уже не нужно было уговаривать себя, что он счастлив. Господи! Да о чем угодно можно забыть, все что угодно сделать, когда смотрят на тебя так!
За угловым столиком между тем продолжался прежний разговор.
— Ай! Нэт, ты слушай, слушай! — говорил чернявый паренек. — Ты знаешь, как я еду?! На меня боятся смотреть, когда я выезжаю на трассу. Мне не жалко ничего. Разобьется машина — тьфу! Новый купим. Меня все милиционер знают и все понимают, что в гробу я буду учить правила движения. Меньше, чем восемьдесят километров, я не езжу. А на трассе — сто! У меня такой правило — уступи дорогу и подожди, пока я проехал!
Девочки повизгивали, и непонятно, зачем чернявый продолжал хвастаться — девочки были уже согласны на все. Ехать в горы, мчаться по горной трассе со скоростью сто километров в час, пить вино и закусывать шашлыком, отдаться этому чернявому абхазцу, или любому его приятелю, или всем вместе сразу, на поляне, в машине, мчащейся под сто, где угодно. Для этого они и шили свои сарафанчики, для того и приехали сюда, чтобы было море, страстные абхазцы, машина, летящая по горной дороге со скоростью сто километров. Девочки были согласны. Это были еще те девочки. Не они боялись предстоящей эскапады, а, кажется, сами мальчики.
Лева подумал об этом и засмеялся.
— Ты чего? — удивленно посмотрел на него Петруша.
— Нич–чего… — ответил Лева. — Т–так… Не обращай в–внимания… П–просто я очень люблю Абхазию! П–прекрасная страна, п–прекрасный язык. Абазар… Амагазин… Акорабль… Или так, слушай, дарагой! Пойдем на абазар, купим барашка, п–пойдем в горы. Ты видел, какой море оттуда? Зачем не видел?
— Вломят тебе сейчас… — ухмыляясь, сказал Петруша.
— Ай, зачем гаваришь такое?! — возмутился Лева. — Какой слово нехороший сказал. Ай–ай! 3–зачем так? Дэвушка! — он схватил Ольгу за руку. — Ты знаешь, дэвушка, я недавно в Сухуми ехал. Ты знаешь, какой у меня машина… Жму под сто. Навстречу этот! — Он кивнул на Петрушу. — Тоже жмет под сто. М–может, немного меньше. Ай–ай, думаю, з–зачем так быстро ездит? Дорога узкий, гора высокий. Не жалеет себя, думаю, но с–скорость не сбрасываю. Ай, думаю, как жалко! Такой хороший человек, а на таран идет. Ай, п–пачему, думаю, мама не рассказал ему, какой у меня машина. Страшный человек. Камикадзе. Айятала Хамени! Дарога узкий. Не разъехаться двоим на такой скорости. Ой, его бедный мамочка! Написал ли тебе твой сын п–письмо, сказал ли до свидания, когда садился за руль своей уцененной машина?! Такой плахой, такой нехароший! Маме письмо не написал, а за руль сел. Но уже совсем близко. Уже поздно, если он и вспомнит о свой мама, все равно не успеть уступить мне дарога! Такой глупый, панимаешь?
— А дальше, дальше что было? — задыхаясь от смеха, спросила Ольга, и снова Леве показалось, что кто–то встряхнул шкаф с фарфоровой посудой. — Дальше–то что?
— Д–дальше? Дальше: хрясть, лязг, крики, с–скрежет, огонь… Дальше не помню ничего. Как доехал до Гагра, тоже не помню. В Гагра вышел, пасматрел машину — весь капот поцарапан. Ай–ай, думаю. Какой нехороший человек был. С мамой не простился, весь капот на моей машина исцарапал… Где такой нехороший человек родился?
Когда Лева увлекался, почти исчезало заикание. Он ничего не замечал, не замечал, даже, что давно смолкли парни за столиком под пальмой, и хмуро прислушиваются к его рассказу, забыв про девушек в коротеньких сарафанчиках.
— Хватит! — вставая, сказал Петруша. — Еще один такой рассказ, и два часа драки без перекуров.
Только тут и заметил Лева хмурые взгляды местных джигитов. Но не испугался. Вернее, сообразил, что сейчас пугаться нечего. Не такие дураки эти юные джигиты, чтобы ввязываться посреди дня в драку с двумя мужиками. Ничего. Перехмурятся. Перебьются. Он победно — один ноль в его пользу! — взглянул на Ольгу.
Ах, Оля–Оленька… Ну какой же она молодец! Она–то еще не сообразила, что никакой драки не будет. В ее зеленоватых глазах был испуг и еще… Что же еще? Ну, конечно, восхищение Левиной смелостью. Т–так что простите, уважаемые рефери. Не один ноль. П–простите…
А дальше воображаемый рефери и не сумел бы сосчитать все очки, зарабатываемые Левой. Игра шла в одни ворота. Море, солнце, сияющие глаза Оленьки — этот праздник солнечного юга не могла омрачить Петрушина хмурость. Лева видел, что Петруша пытается что–то втолковать Ольге, но Ольга не слушала его, не могла услышать… Петруша, правда, попытался взять реванш, провел запрещенный, как говорится, удар ниже пояса — предложил завалиться в какой–нибудь коктейль–бар, скоротать там два часа, а потом рвануть всем в ресторан.
Но сейчас–то Лева не растерялся. Как говорится, карты брошены, господа. Руки на кольтах! Лева достойно встретил этот запрещенный в его кругу удар. Быстро прикинув свои возможности и приплюсовав к ним всемогущество антиалкогольного законодательства, небрежно кивнул головой.
— Прекрасно! — Ольга захлопала в ладошки. — Какие вы молодцы, мальчики! Но тогда мне нужно идти. Собираться.
— 3–зачем? Вас, Оленька, и в купальнике в любой ресторан пустят!
— Не стыдно? — Ольга шутливо стукнула Леву ладошкой по лбу. — Вы меня проводите до дому, мальчики?
— Я не могу, — хмуро ответил Петруша. — Я должен за фотками зайти.
— К–к вашим услугам… — готовно встал Лева. — Что п–прикажете делать, мадемуазель?
Он был счастлив. И второй раунд остался за ним. А в исходе третьего можно не сомневаться. Конечно, в кольте, то бишь в бумажнике, у соперника больше патронов, но не та выбрана дистанция, чтобы количество ассигнаций решило дело. Схватка выиграна. Третий, как поступают интеллигентные люди, должен уйти. Вот так–то, уважаемый П–петруша…
По дороге в гору, волоча тяжело нагруженную пляжную сумку — и чего она туда напихала? — Лева, конечно, сделал все, чтобы упрочить свою победу.
— С–странный какой–то П–петя… — осторожно сказал он.
— Да ну его! — ответила Ольга и нахмурилась, — Дурак! Поэтому и странный!
— М–может, одни п–пойдем? Б–без Пети…
Ольга с интересом взглянула на него.
— Ты очень скандала хочешь?
Скандала Лева не хотел. Ни очень, ни вообще. Он хотел, чтобы все обошлось мирно.
— П–правильно… — сказал он. — Р–раз договорились — нехорошо человека б–бросать. П–пойдем вместе.
Все складывалось прекрасно.
Вернувшись к себе в сарай, Лева успел поспать два часа, а потом — когда везет, то везет во всем! — уговорил хозяйку пустить его под душ. Под душем вспомнил вчерашний разговор с Петрушей на берегу ночного моря, недомолвки, но тут — «К–какого черта Оля должна достаться этому таксисту?» — позабыл о благоразумном и мудром решении и принялся яростно растирать мочалкой тело. П–приятно, черт возьми, что загар прямо впитывается в него. Он всего третий день здесь, а никаких признаков ожогов, не то что у этого Петруши с веснушчатыми руками.
Ольга, как и договаривались, ждала под пальмами на набережной. Боже мой, до чего хороша она была в коротенькой плиссированной юбочке, в блузке, под которой топорщатся — без ничего–то! — соски крепких грудей.
Н–нет… Это д–дураком надо быть, чтобы упустить такую женщину!
И в ресторане, и в коктейль–баре Лева выложился. Он то танцевал с Ольгой, а танцевать он любил, то рассказывал ей о современном музыке, а эту музыку он знал, то вдруг сам полез — это был его коронный номер — на сцену и самолично под одобрительные кивки отдыхавших музыкантов сбацал на пианино канкан.
Ольга уже в не смотрела на хмурого Петрушу, только для Левы сияли ее глаза, а Петруша быстро и молча, поглощал безалкогольные коктейля. Но даже если он и решил разорять Леву, то выбрал, надо сказать, самоубийственный способ.
— Левочка! — смех Ольги звенел как фарфор, который расставляют на праздничном столе. — Левочка! Ну откуда ты все знаешь?
— В школе х–хорошо учился… — отвечал Лева, косясь на разбухшего от коктейлей Петрушу. Он дождался–таки, пока тот сорвется. Петруша сорвался, когда Лева, поглаживая Олину руку (как бы и невзначай, как бы для лучшего усвоения объяснений), рассказывал, что надо любить классику. Неважно какую, но классику. Можно Бетховена и Чайковского, можно с–современные рок–группы, можно ретро, но всегда, непременно — классику. Классику — в серьезной музыке, классику — в рок–музыке, классику — в ретро… Классику и только классику. Только классика способна облагородить душу человека. Так вот, когда Лева, поглаживая Олину руку, рассуждал о классике, Петруша взорвался: