Кассирша тоже оглянулась на окно и — уж лучше бы она не улыбалась — оскалила свои похожие на клыки зубы.
Она отложила назад счеты, и касса снова застрекотала под ударами костлявых пальцев.
— Сколько? — спросила старуха, обращаясь к Тане. Женщина с ребенком, сжимая в руке чек и счастливо улыбаясь, уже спешила к прилавку.
— Три килограмма… — еле слышно проговорила Таня.
Старуха выбросила серый чек с едва различимыми на нем цифрами и решительно отгородилась счетами от поникшей очереди.
— Спасибо… — через эти счеты сказала Таня и поплелась к прилавку.
Больше всего ей хотелось сейчас, чтобы сосисок не хватило. Вот тогда бы она вернулась к кассе, бросила бы на черное блюдечко этот чек и сказала бы:
— Чего вы пробиваете, раз нету уже у вас ничего! Шли бы домой спать. И магазин бы закрыли свой!
Да–да! Именно так она и сказала бы. Но хотя она и решила сказать так, уже через несколько мгновений начала считать: хватит или не хватит сосисок. Продавщица откидывала к выходу в подсобку пустые пластмассовые ящики. Синяя гора их быстро росла.
Тем не менее сосисок не хватило.
— Я же говорила, касса, сосиски не пробивать! — отчаянно крикнула продавщица и вытащила откуда–то из–под прилавка полупустой ящик.
— Я уже давно ничего не пробиваю! — отвечала из кассы горбоносая старуха.
— Нате! Нате! Забирайте все! — ожесточенно сказала продавщица. — Еще кто с чеками? Все?
— Я! — сказала Таня.
Она и забрала оставшиеся сосиски.
Прижимая к груди тяжелый пакет, вышла на улицу.
Остановилась, оглядываясь по сторонам. Увы…
Отважный защитник не выдержал ее стояния в этой очереди за сосисками. Бежал…
«Значит, не дождался все–таки… — подумала Таня. — Не дождался, голубчик!»
Но хотя правота ее и подтвердилась, странно — она не доставила Тане никакой радости. Как–то совсем не к месту подумала она. что молодой человек был бы сейчас весьма кстати. Помог бы тащить тяжелый пакет с сосисками… Таня вздохнула и медленно побрела назад, к дому.
Она не стала звонить. Прижимая пакет к груди, открыла дверь своим ключом.
Сева сидел в коридорчике и курил. Пепельница, которую он держал в руках, доверху была завалена окурками.
— Ты где была? — гася сигарету, спросил он. Встал.
— За сосисками в очереди стояла! — ответила Таня.
Не сбросив туфель, сразу прошла на кухню. Положила пакет на стол. — Будешь сосиски?
— Буду…
— Тогда воду поставь на огонь! — приказала Таня, распаковывая сосиски.
— Ага… — сказал Сева. — Сейчас…
Пока Таня аккуратно складывала сосиски в холодильник, вода уже закипела. Таня бросила в кипяток пять сосисок. Три для мужа и две для себя. Вытащила из шкафчика тарелки и разложила сосиски. Сева тем временем нарезал хлеб, достал горчицу.
— А я погулять хотела… — сказала Таня, усаживаясь напротив мужа.
— Ну, так и погуляла бы… — ответил Сева, уплетая сосиски.
— С сосисками, что ли, гулять?
— А, ну да… — не поднимая головы от тарелки, кивнул Сева. — Зато вкусные они, Молодец.
— Редко бывают… — вздохнула Таня и откусила кусочек уже почти остывшей сосиски. Почему–то сосиска ей показалась совсем невкусной.
— Сева, ты еще одну съешь?
— А ты что? — удивился тот. — Не будешь?
— Не хочется… — Таня переложила оставшуюся сосиску в тарелку мужа. — Совсем ничего не хочется.
И она вздохнула.
Десятка
К трактористу Федору Громову приехал из города младший брат Колян, работавший в городе таксистом. Приехал на собственном бежевом «Жигуленке», и долго, хоть Федор и доказывал, что никто не тронет машину, возился, устанавливая противоугонное устройство.
— Ну и чего теперь? — насмешливо спросил Федор, когда вошел Колян в избу с большой, похожей на репродуктор коробкой. — Теперь, значит, с колом сядешь в засаде?
— Тебя бы обокрали, тоже бы сел! — огрызнулся Колян, водружая коробку на комод. — А я наученный уже.
Пять лет уже жил Колян на городских хлебах, и, встретившись, Федор не сразу и узнал его — изменился от городской жизни братан. Хмурым стал, дерганым.
— Ладно… — заминая неловкость, проговорил Федор. — Садись давай, а то выстынет все.
Сидели за столом долго, но и здесь, хотя и выставила жена выпивку, разговор не клеился. Рассказывал Колян скучно, будто отчитывался. Мешал разговору и «сторож». Он уже дважды подавал голос, и дважды срывался Колян из–за стола, но оба раза напрасно. Один раз нарушительницей покоя оказалась соседская свинья, а в другой — «сторож» заревел на дедку Васю — семидесятилетнего, шибко охочего до новостей и дармовой выпивки старика. Сразу идти в избу дед постеснялся, задержался у «Жигуленка», где и засек его Колянов «сторож».
— Зови, раз поймали! — велел Клавдии Федор, а Колян угрюмовато взглянул на бутылку и тяжело вздохнул. Взгляд его Федору не понравился. Похоже, жадноват стал Колян на выпивку..
Дедку Васю не пришлось уговаривать. Не прошло и минуты, как он уже сидел за столом и закусывал, насверливая Коляна своими остренькими, ребячьими глазенками. Но и деду Васе не удалось растормошить его. Оживился Колян только, когда начал рассказывать про городских хапуг, про то, сколько и кому удалось хапнуть.
Глаза Коляна при этом заблестели, голос сделался громче и воодушевленнее.
— В гараже еще что… — говорил он. — А вот на автостанции что делается, а? Жулик на жулике. Или в барах, например. Один бармен знакомый говорил, что без двух сотен он домой не уходит. Вот как умеют люди устраиваться. А вы говорите…
Про хапуг за столом еще ничего не говорили, но упоминание о двухстах рублях сразило всех.
— Это что же, каждый день, да? — хлопнув ресничками, спросил дед Вася.
— Конечно, каждый! — Колян потер от возбуждения руки. — Да разве только бармены воруют? Как же! Все тащат!
— Господи… — перекрестилась Клава. — Да ведь у меня и в месяц столько не всегда выходит, а я на ферме работаю, три раза в день на дойку хожу…
— А на фиг и работать! — снисходительно усмехнулся Колян. — По–честному сейчас и не живет никто.
— Ну а сам–то? — прищурившись, Федор смотрел на брата. — Сам–то сколько имеешь?
— Чего я? — пожал плечами Колян. — Я ж, как вы, полоротый. Ну, полтинник, конечно, выгоняю за день…
— Это сколько же, если на наши деньги перевести? — поинтересовался Федор.
— Пятьдесят…
— Больше, чем пенсия у меня! — восхитился дед Вася.
— Сравнил! — сказал Колян. — Только чего у меня остается от этих денег. В гараже — этому дай, тому сунь. Хапуги один на другом сидят. И все к тебе в карман заглядывают.
— Так у меня тоже от пенсии чистыми меньше остается… — вздохнул дед. — То за свет, то за дрова заплатишь… А сегодня вон еще на Чернобыль рубель пришлось дать. Хорошо, если сорок рублей чистыми выходит…
— Не расстраивайся, дед… — похлопал его по плечу Федор. — У нас с Клавой двадцатку на Чернобыль состригли, и то ничего.
И он, вздохнув, наполнил рюмки.
— А я не дал! — сказал вдруг Колян.
— Чего не дал? — удивился Федор.
— Да у нас тоже на этот Чернобыль собирали. Подъехали ко мне — пиши, говорят, заявление. Дневной заработок в фонд Чернобыля перечислим… А я им кукиш. Вот, говорю, вам, а не заработок. У нас демократия теперь, шиш платить буду.
— Так ведь у них беда такая… — нерешительно проговорила Клавдия. — Ведь такое у них там, что без вещей уезжать приходилось, и с ребенками, и со стариками… Ведь и вправду им трудно без помощи.
— Вот государство пусть и помогает! — перестав улыбаться, ответил Колян. — А с меня тянуть нечего. Мне никто не помогал…
— Так–то оно так… — сказал дедка Вася. — У государства, конечно, на многое средства имеются… Богатое оно у нас.
— Чай–то, мужики, сразу пить будете или как? — спросила Клавдия, оглядывая стол.
— Или как… — ответил Федор, разливая остаток водки. — Выпьем сейчас и покурим пойдем.
Вечер был теплый и ясный…
Уже стемнело, и крупные звезды высыпались на небо, великое множество больших и малых звезд. Направо от крылечка наклонила свой ковшик Большая Медведица, налево растопырился Лебедь, а прямо над головой светилась Полярная звезда.
— Хорошо ты устроился, Федя… — похвалил дедка Вася. — Выйдешь на крылечко и все небо обозревать можешь.
— Н–да… — Федор закурил, заслоняя рукой огонь спички. — Это да… Чего–чего, а этого добра у нас хватает.
— Батька ваш любил посидеть здесь, посмотреть на звезды… — сказал дед. — Идешь, бывает, по улице, а он на крылечке сидит. Чего, спрашиваю, сидишь, Петрович? А он: звезды, говорит, считаю…
— Досиделся, досчитался… — подал свой голос Колян. — Когда помер, по соседям бегали, деньги занимали на похороны.
— Зато добрый был, душевный очень человек. Когда ни попросишь чего, обязательно поможет.
— Вот и помер как нищий! — упрямо повторил Колян.
— Не все ли равно, кем помирать? Богатому–то смерть, наверно, еще тяжелее. Жалко небось богатств, которые накопил… А налегке чего же? Еще и улыбнуться можно, когда помрешь. А похороны? Добрые люди похоронят. Не оставят в избе валяться.
— Н–да… — сказал Федор. Он затянулся, и на мгновение его кулак, в котором пряталась папироска, сделался похожим на фонарик. — Отец и правда любил звезды показывать. Помнишь, Колян, он же их все знал, которая как называется…
— Помнишь… — угрюмо проговорил Колян и встал. — А чего у тебя. Федор, там за сараем–то?
— Орел… Батька, кажется, говорил, что Орел.
— Какой Орел?!
— Звезда…
— Тьфу! — плюнул Колян. — Я про огород спрашиваю, а ты про звезды. Чего, спрашиваю, посажено там, за сараем?
— А черт его знает… Чего–то ведь есть посажено…
— Что–то… — передразнил его Колян. — Вот так и живем, что–то посажено, а чего — не знаем. А еще жалуемся, что денег мало… Зато сидим и звезды считаем.
— Да когда я тебе на деньги жаловался? — обиделся Федор. — А что растет, так черт его знает. Клавдия огородом занимается, устраивает разные фокусы…