Павел пожал плечами.
— Стерва! — коротко прокомментировал мужчина. — По вечерам тут под каждым кустом…
Наклонившись к Павлу и оглядываясь по сторонам, Евгений Александрович — так знали седоватого мужчину — начал рассказывать про домотдыховских женщин, и дыхание его сделалось частым и шумным.
Павел слушал его и, хотя и пытался иронически усмехаться, но незаметно разговор увлек его, руки стали дрожать, а голос сделался неестественно громким, то и дело срывался в хрипловатый смешок.
— А что… — неожиданно проговорил он. — Оно ни к чему, конечно… Но интересно было бы проверить себя…
Он сказал так и сразу же покраснел. Но Евгений Александрович и не заметил его смущения.
— Сделаем! — он похлопал Павла по плечу. — Я для тебя, Паша, запросто это устрою.
Вдвоем, под бодрую музыку, рвущуюся из «Альпиниста», и вышли из столовой.
Дом отдыха выстроили посреди живого нерубленого сосняка, и все аллеи были засыпаны пожелтевшими иголками. Корпуса и службы дома отдыха неожиданно возникали из–за деревьев, и, пытаясь угадать, куда же они сейчас идут, Павел слушал Евгения Александровича. Тот жил в доме отдыха второй срок и, кажется, знал здесь все. Вышли к центральным воротам. На асфальтированной площадке за оградой стоял, сверкая стеклами, ларек.
Пока Павел покупал себе зубную щетку, Евгений Александрович внимательно изучал засиженную мухами витрину.
— Ты, этого… — спросил он. — Заезд–то свой отмечать думаешь?
— Можно, наверно, отметить… — пожал плечами Павел. — Только ведь нет ничего.
— Я выручу… — сказал Евгений Александрович. — Я знаю место.
— Ну, давай, — Павел вытащил десятку из кошелька. — Хватит?
Евгений Александрович скривился, и Павел, вздохнув, вытащил еще одну бумажку. Евгений Александрович быстро убрал деньги.
— В общем, так! — сказал он. — Я один съезжу. К обеду, наверное, вернусь. Ты где будешь?
— В волейбол постучу пока. — Павел кивнул в сторону площадки, где загорелые парни и девушки легко перебрасывали мяч.
— Постучи, постучи… — одобрительно сказал Евгений Александрович. — В общем, я сейчас. Если на обед не успею, ты захвати мне пожевать чего–нибудь!
Последние слова Евгений Александрович выкрикнул уже на бегу. Он бежал к остановке, где притормозил сейчас автобус.
Как раз в этот момент неумело отбитый мяч подлетел к Павлу. Он успел выставить вперед руки и поднял его почти с земли. Мяч полетел назад в круг.
Так Павел и представлял себе всегда отдых. Гудел в воздухе тугой мяч. Раскрасневшиеся от напряжения лица казались знакомыми. Никого не интересовало, что за люди играют рядом — поднятый в воздух мяч соединял играющих, и важно было одно: не дать ему упасть на землю.
Павел несильно отбил мяч в сторону загорелой девушки, но она лишь неумело подкинула его над головой, и парень в тенниске, что стоял сзади, с трудом сумел отбить его на Павла. Мяч шел слишком высоко, и Павел, развернувшись, перехватил его уже за собой и через голову послал его назад в круг. Он не удержался на ногах и упал. Еще на земле услышал одобрительные голоса и довольно улыбнулся — мяч он отбил красиво. Так, с довольной улыбкой, и поднялся на ноги. Мимо шла молодая накрашенная девчонка. С любопытством посмотрела она на Павла.
— Здравствуйте! — сказала она. — Хорошо устроились?
И только тут Павел узнал свою вчерашнюю спутницу, с которой добирались они в дом отдыха. Но сегодня в коротком клетчатом платьице она казалась совсем девчонкой.
— Устроился… — Павел смущенно посмотрел на свои испачканные землей руки. — Вот… Упал…
— Вы хорошо играете!
Павел хотел было спросить у нее: кто она, что делает здесь, но не успел — снова на него летел мяч, а когда Павел отбил его, женщина уже исчезла.
Так и прошел день.
На обед Евгений Александрович не явился, и Павел унес тарелку с котлетами к себе в комнату. Появился Евгений Александрович часа в четыре. Лицо его раскраснелось, шляпа сдвинулась на затылок, а «Альпинист» совсем сбился с настройки и бормотал что–то невразумительное.
— Пошли! — мрачно сказал Евгений Александрович. — Освежимся.
Евгений Александрович жил в своем номере один. Возле стеклянной двери, выходящей прямо на улицу, стоял стол. На нем в пыли валялись сухие хлебные корки, на подоконнике стояли два немытых стакана. Пол тоже был замусоренным, в углу валялись скомканные газеты, пустые банки из–под консервов, но хозяина беспорядок не смущал.
— Располагайся! — сказал он, пропуская Павла вперед.
Павел работал на заводе, и грязью трудно было удивить его, но все–таки, прежде чем сесть, он провел ладонью по сиденью стула.
Евгений Александрович тем временем достал из–под матраца бутылку плодово–ягодного вина и поставил ее на стол.
— Охладилась, кажется… — пробормотал он. — Ну, так за знакомство, что ли?
В этой полутемной — стекло на двери было покрыто слоем пыли — комнате просидел Павел до вечера.
— Да я тебе, Серега! — говорил Евгений Александрович и хлопал Павла по колену. — Я ж тебе… Да я для кореша… Эх, Серега–а!
Павлу хотелось поправить Евгения Александровича, но тот так задушевно говорил, что неловко было перебивать его.
— Женя! — сказал Павел. — Хорошо, что я тебя встретил, Женя!
— Серега! — Евгений Александрович наполнил стаканы дрожащей, должно быть от волнения, рукой. — Да ты за мной, Серега, как за каменной стеной будешь!
Уже мутилось все в голове, и обещание Евгения Александровича тронуло Павла.
— Женя! — сказал он. — Давай поцелуемся, а?
— Давай, Серега! — Евгений Александрович мокрыми губами припал к щеке Павла.
Уже начало темнеть, когда Павел проснулся. Он лежал в ботинках на кровати Евгения Александровича, сам же хозяин спал, уронив голову на стол. Он громко и как–то очень замысловато храпел. Вначале тихо присвистывая, потом громче, раскатистее, и вдруг, словно бы взорвавшись, испускал оглушительную — так раскрываются заржавевшие металлические ворота — хриплую трель. И тогда снова все смолкало, снова тоненьким свистом прокалывалась тишина комнаты, да еще потрескивал настроенный на бесконечные пространства эфира «Альпинист», что стоял на столе в лесу пустых бутылок.
Пошатываясь, Павел поднялся с кровати, добрался до открытой двери и, обхватив руками голову, опустился на порожек.
Рассеянно помаргивали за стволами деревьев огоньки; знакомая, вчерашняя музыка звучала на танцплощадке. Павел оглянулся назад. Из полутьмы комнаты несло спертым, закисшим воздухом, слышались стоны Евгения Александровича. Павел поднялся и побрел под сосны к умывальнику. Покрутил кран и, услышав, как зазвенела о жестяное корытце вода, подставил под ее струю голову и долго стоял, захлебываясь и фыркая, пока не стих жар.
Стало легче.
Пригладив ладонями мокрые волосы, Павел медленно зашагал в сторону танцплощадки.
Вечер был тихий и теплый.
Смутным светом дрожали в сгущающихся сумерках белые платья женщин и рубашки мужчин, из–за деревьев слышался приглушенный смех, и Павел, уже отрезвевший после ледяного душа, снова почувствовал, как закружилась у него голова.
Музыка становилась все громче, и с каждым шагом прибывало в аллее света. Наконец Павел вышел к танцплощадке. На деревянном настиле, охваченном тоненькими перильцами, кружились пары. Люди здесь были везде. Они сидели на скамеечках, раскачивались на качелях, бродили по аллеям. Из темной беседки неслось приглушенное бренчание гитары. И во всем чувствовалась какая–то перенасыщенность. Всего было больше, чем нужно: и людей, и веселья, и музыки… И Павлу вдруг стало обидно, что у него так бесцельно пропал день, и в результате он совсем один и нет ему места на этом празднике. Павел вспомнил длинный пенал, в котором его поселили, вспомнил пропахшую затхлостью комнату, Евгения Александровича, обиженно засопел и хотел уже спрятаться от этого смеха, музыки и веселья, хотел убрести в черноту парка, скрыться там со своей обидой, чтобы нянчить ее в одиночестве, но тут рядом — «А я ищу вас!» — раздался голос. Павел обернулся, чтобы посмотреть на счастливчика, которого ищут в такой вечер, — рядом стояла его знакомая.
— Ищете?! — изумился Павел. — А зачем?
Он тут же сообразил, что слова его прозвучали глупо и надо немедленно что–нибудь сказать, чтобы замять неловкость, но ничего не сказал. Густо покраснел.
— Пойдемте танцевать! — тихо сказала женщина.
Улыбаясь, она смотрела в сторону танцплощадки.
Павел не помнил, когда он танцевал в последний раз, но послушно пошел вслед за Ольгой — так звали женщину.
Они долго топтались среди танцующих, и Павлу, голова которого уже совсем закружилась от музыки и запаха духов, начало казаться, что он, наверное, не так уж и плохо танцует, и, осмелев, вдруг закружил свою партнершу, и только когда та вскрикнула от боли — Павел отдавил ей ногу, — опомнился. Танцевать он, конечно же, не умел.
— Извините! — сказал он, краснея.
— Ничего–ничего! — торопливо проговорила Ольга, успокаивая его, — Совсем не больно!
Снова, затихая, отдалялась музыка. Снова дрожали рассеянные желтые огоньки за стволами деревьев — в глубину парка, в сокровенную черноту его, уходили Ольга и Павел.
— Я раньше хотела уехать отсюда, — рассказывала Ольга. — Ездила несколько раз поступать в институт, а потом привыкла… Теперь работаю здесь и никуда не хочу…
— Да… — кивнул Павел. — Человек легко привыкает к месту. Вроде бы ничего и не теряешь, а все равно трудно уезжать. Держит что–то… Я в детском доме вырос — какие там радости? — а все равно, когда в училище уезжал, чуть не заплакал. Родным все стало… Так и считаю тот поселок своей родиной…
И, сам не зная зачем, начал рассказывать о своем первом дне, когда его привезли в детский дом.
— Вот странно, — говорил он. — Я ничего не помню уже. Не помню, откуда меня привезли, не помню, кто привез, на чем, а игрушку, которую у меня отобрали ребята, запомнил… На всю жизнь запомнил того зайца с оторванным ухом…