— Я понимаю, — сказала Ольга, и Павел чувствовал, что она действительно понимает. Он сжал ее руку…
Коротки ночи в июне. Не успело стемнеть, а полоска зари уже просочилась сквозь редкий сосняк, и бледные, словно бы выцветшие, проступили из сумерек валуны. Белый туман окутал озябшую реку и начал подниматься на берег, цепляясь за ветки кустов, за стволы деревьев.
В этих нищих рассветных сумерках и вышли они к опушке леса. Когда–то здесь стояла лесопилка. Обезображенный лес все еще помнил ее — и покалеченными деревьями, и продавленными траками гусениц шрамами на земле, и мусором догнивающих отходов. Но уже заплывали смолой раны на деревьях, надломленная сосна снова рванулась вверх, вознося в небо свои ветви, а груды мусора зарастали гибкими прутьями малинника. Земля не хотела оставаться испорченной, она сама залечивала себя.
— Здесь раньше так страшно было… — поежившись, сказала Ольга. — Я раньше даже боялась сюда ходить. Здесь совсем, как у меня. Как в моей жизни…
— Все проходит… — сказал Павел. — В жизни все налаживается.
— Да… — рассеянно проговорила Ольга. — Налаживается… А ты… Ты женатый?
— Женатый… — усмехнулся Павел. — А что?
— Ничего… — Ольга снова поежилась. — Холодно… Пойдем?
Тропинка все ближе сводила плечи Павла и Ольги, и идти рядом стало тесно. Павел обнял Ольгу.
— Мне пора! — мягко сказала она, освобождаясь из его рук.
— Что ты будешь завтра делать?
— К тебе приду…
— Придешь?
— Приду…
Утром Павел проснулся от громких голосов, раздававшихся над его изголовьем. Бубнил диктор, рассказывающий о заготовке кормов в колхозах страны.
— Да я–то откуда знаю: кто? — пытаясь перекрыть голос радиоприемника, возмущался кто–то. — Ухожу, он еще спит. Прихожу — нет никого.
— Ну а лицо–то как выглядит? — прозвучал другой, знакомый голос. — Расскажи, как он на лицо?
Павел открыл глаза и, обернувшись, увидел Евгения Александровича. Он стоял на пороге комнаты и разговаривал с длинноволосым парнем в джинсах. Длинноволосый, должно быть, и был неуловимым соседом Павла.
— Серега! — обрадовался Евгений Александрович. — А я ищу тебя! Пошли! У нас же осталось еще!
Вчерашняя ночь, приглушенные звуки музыки, шорох темной листвы, голос Ольги, когда она доверчиво шла рядом в черную глубину парка, — все это еще жило в Павле…
— Пошли! — улыбаясь, сказал он и, потянувшись, сел на кровати.
— Может, тоже… — Евгений Александрович обернулся к парню в джинсах. — За компанию, а?
— А что? — парень снисходительно усмехнулся. — Пить нужно с утра, чтобы уже не отвлекаться… Так, что ли?
Все дальнейшее жутковато напоминало минувший день. Только теперь выпивали «на природе», под кустом, насквозь прохваченным солнцем. Потом снова скидывались, снова Евгений Александрович куда–то исчезал, а потом снова пили, и Евгений Александрович все настраивал свой приемник и отчаянно хвастался похождениями в здешнем доме отдыха. Парень в джинсах, покусывая травинку, рассеянно слушал его и усмехался.
Павел выпил еще один стакан теплого вина и вдруг заговорил сам. Злясь на себя за болтливость, краснея и подмигивая, он рассказал приятелям всю вчерашнюю историю. Какая–то сила заставляла его говорить, и невозможно было остановиться. И получалось по его рассказу так, что в него по уши влюбилась дочка сестры–хозяйки. И вчера — Павел возбужденно потер вспотевшие руки, — ну, когда допили вино, она разыскала его и потащила на танцы, а дальше? Дальше сами понимаете…
Павел неприятно хохотнул и подмигнул вначале Евгению Александровичу, а затем и парню. Разговор на несколько мгновений затих, только хрипел снова сбившийся с волны «Альпинист».
— Так что? — Евгений Александрович многозначительно поднял бровь. — Продинамила она тебя?
Павел не сразу догадался, что это — об Ольге. Догадавшись, хотел было рассердиться, но вместо этого гаденько ухмыльнулся.
— Сегодня не продинамит…
— Ну–ну… — Парень скомкал травинку и, отщелкнув комочек, лег на траву, закинув за голову руки. — Нет, ребята, — проговорил он. — Не знаю, как вы, а лично мне не нравятся все эти приключения. Это же любовь по профсоюзной путевке получается… Противно.
Павел не ждал такой реакции на свои слова.
— А что? — обиженно сказал он. — Ольга, по–моему, ничего девка.
Хмель уже овладел им, и он — сквозь туман — не сразу различил смех. Смеялся Евгений Александрович, хохотал парень.
— А что? — растерянно повторил Павел. — Не понимаю…
— Да она здесь со всеми спала! — отсмеявшись и смахивая с глаз слезинку, сказал Евгений Александрович.
— Да… — подтвердил парень. — На этот счет можно быть уверенным…
Вчера Павел вспомнил про игрушку, которую отняли у него в детдоме. Прошло более тридцати лет, а обида жила, оказывается, и сейчас он почувствовал что–то очень похожее… Помотал головой, пытаясь стряхнуть хмель. Нужно было что–то сказать.
— Эх, Серега! — Евгений Александрович хлопнул его по колену. — Не бери в голову. Бабу тебе надо? Устроим тебе бабу. Я это запросто оформить могу. Плюнься и не переживай.
— Я не Серега! — Павел почувствовал, как в нем поднимается ярость. — Не Серега я! — закричал он и, стряхнув руку Евгения Александровича, вдруг набросился на него, повалил на землю.
Дальше он уже не помнил. Кажется, он ударил неумело, кажется, в ответ ударили его. Смутно помнил Павел, как завели его под руки в комнату и бросили на кровать.
Первое, что почувствовал Павел, когда проснулся, было ощущение стыда. Стыда за все, что он говорил и делал утром. Ему казалось, что все уже знают про это, и ему было стыдно смотреть людям в глаза. Только голод — он еще не ел сегодня — выгнал его в столовую.
За столиком Павел сидел опустив голову.
— А! Вот ты где! — Евгений Александрович поставил на стол свой приемник и сел. — Ну и дурной же ты, когда выпьешь…
Павел виновато кивнул головой. На душе стало чуть легче.
— Не дело так пить, — тихо сказал он. — Я вообще пить не мастак — хмелею быстро.
— Чепуха! — Евгений Александрович усмехнулся. — На то и отпуск, чтобы погулять. В общем, сегодня оформим тебе бабу, и станешь ты стопроцентным отдыхающим.
И снова Павлу неприятна была его усмешка, обнажавшая в слюнявом рту золотой зуб, но снова он ничего не сказал. Вместо этого покорно кивнул.
Ольга — дочка сестры–хозяйки — работала в доме отдыха уже четвертый год. Когда–то давно мечтала она о другой жизни, пробовала поступить в институт, потом в техникум, несколько раз собиралась на стройку, но так никуда и не уехала, а в последнее время позабыла и думать, что надо куда–нибудь уехать… Совсем махнула рукою на свою жизнь и жила теперь, как получалось. Про нее много говорили в доме отдыха и говорили всегда нехорошо. Она знала это, но и злословие уже не беспокоило ее. И сегодня, когда по дороге в кинотеатр дежурная сказала, чтобы она немедленно шла к директору, Ольга только вздохнула и решила зайти после сеанса. Все равно придется выслушивать нравоучение, так уж лучше отмучиться после кино.
В кинозале — показывали «Лимонадного Джо» — она позабыла про вызов на ковер и, наверное, не вспомнила бы про него, но, выходя из кинотеатра, столкнулась с самой директрисой.
— Ты почему днем не зашла? — строго спросила та.
Ольга хотела соврать, но ничего не придумала.
— Мы с девочками «Лимонадного Джо» переглядывали…
— Вот как?! — многозначительно подняв подщипанную бровь, проговорила директриса. — А ну, пошли…
— Значит, в рабочее время кино смотрим?
— Все же ведь смотрят… — Ольга пожала плечами. — А когда еще смотреть?
Директриса ничего не ответила. Она сидела в кресле за столом, закинув ногу за ногу, и, задумавшись, катала ладошкой по полировке стола обручальное колечко. Была директриса примерно такого же, как и Ольга, возраста, но жизнь у нее сложилась иначе, и вот сейчас она, молодая и красивая, сидела в кресле н, чуть морща чистенький лобик, катала по полировке стола свое колечко, а Ольга стояла перед нею и ждала, когда эта красивая, уверенная в себе женщина начнет ругать ее. Уж скорее бы… Уже столько раз ругали Ольгу и в этом кабинете, и на собраниях, и стыдили ее, и пробовали уговаривать, что она привыкла стоять вот так и, не возражая, покорно слушать все, что ей скажут. Да и что толку говорить, если все равно ничего не меняется в жизни от этих разговоров?
— Ко мне мать твоя заходила… — сказала наконец директриса. — Плакала…
Ольга чуть поморщилась — такое она тоже уже слышала.
— Не кривляйся! — директриса хлопнула ладошкой по столу. — Ты где сегодня всю ночь шлялась?
— Гуляла… — Ольга пожала плечами. — А что?
— Ничего! — от удара колечко слетело со стола, и директриса нагнулась за ним. Кофточка на спине выскользнула из–под юбки, открывая незагорелую молочно–белую кожу.
— Ничего! — надевая колечко на палец и успокаиваясь сразу, повторила она. — Но разврата здесь я не потерплю!
Ольга снова пожала плечами.
Откинувшись на спинку кресла и обхватив руками коленку, директриса, прищурившись, смотрела на нее. Перед нею стояла нерадивая уборщица, и зачем было держать ее, если желающих устроиться на эту работу хватало? Если бы не мать, давно надо было бы выгнать эту распутную девку, но мать работала сестрой–хозяйкой, а это…
— Ладно… — директриса порылась в стопке бумаг и вытащила отпечатанный на машинке листок. — Твоя мать просила, чтобы я отправила тебя учиться. Вот… Поедешь в культпросветучилище?
Ольга пожала плечами.
— Мне все равно… Если надо, поеду.
— Надо! — нахмурившись, сказала директриса. — Надо, милочка! Завтра и отчаливай!
Ольга и сама не думала, что она так привыкла к этим желтым корпусам зданий, к здешним аллеям, засыпанным желтыми иголками. Пока она стояла перед директрисой, то готова была согласиться на все, лишь бы поскорее кончился разговор, но вот вышла на улицу, и томительная грусть вечера, последнего вечера, охватила ее. Уже закончился ужин, на танцплощадке гремела музыка.