Телефоны на столе секретаря звонили беспрерывно и в промежутках между разговорами о бетоне, о сенаже, об автомашинах секретарь уже в который раз крутил в руках брошюрки в ярких обложках, листочки, покрытые английскими буквами, словно искал в этих брошюрках и листочках нечто такое, чего не заметил сразу и что сделало бы простым и ясным этот непонятный вопрос.
Особенно внимательно разглядывал секретарь брошюрку с отпечатанной на обложке явно религиозной картинкой. Из глянцевой глубины высовывались на этой обложке то ли архангелы, то ли ангелочки, пытливо разглядывая женщин, стоящих на коленях на скалистой земле…
Откладывая брошюрку в сторону, секретарь сам брался за телефонную трубку и пытался выяснить отношение области к съезду мэров в Париже.
Так продолжалось до тех пор, пока не появился в кабинете первого секретаря незнакомый Василию Федоровичу высокий молодой человек в приталенном, не по–здешнему светлом пиджаке.
— Мне сказали, вы просили меня зайти?
— Да, Вячеслав Аркадьевич, — поднялся навстречу ему предрик. — Вы извините за беспокойство. Вот хочу с вами посоветоваться… Вы познакомьтесь, кстати. Это председатель Вознесихинского поселкового совета из нашего района. А это — товарищ Баранцев из области…
Баранцев даже и не взглянул на Шершакова. Небрежно откинулся в кресле и взял протянутые ему бумаги.
— Ого! — сказал он наконец. — Вот это да!
И теперь уже с интересом посмотрел на Шершакова.
— Да… — повторил он. — Все это весьма заманчиво, конечно. Хотя… у вас энциклопедия есть?
— Сейчас будет, — сказал секретарь, включая селектор. — Вам какой том?
— В…
— На букву В, Танечка, принесите энциклопедию! — сказал секретарь в селектор. — Срочно.
Порывшись в темно–буром томе Большой Советской Энциклопедии, Баранцев откашлялся.
— Значит, так… Есть город Вознесенск в Николаевской области, поселок Вознесенье в Ленинградской и поселок Вознесенский в Горьковской… Наша Вознесиха… Н–да… Есть тут еще поэт Вознесенский, но на него, по–видимому, это мероприятие не распространяется. Значит, четырех человек от СССР приглашают. Ну, что ж? — он захлопнул том энциклопедии. — Очень солидно! По–видимому, вы и будете вчетвером представлять все наше государство на этом съезде…
— Все государство?! — вытаращился Василий Федорович. — Но ведь это же…
Он хотел сказать, что он, конечно, справляется с грехом пополам со своими обязанностями председателя сельсовета, но чтобы представлять все государство? Нет…
Но разве подберешь сразу слова, чтобы сказать такое. И вместо этого Шершаков спросил:
— А потерять? Потерять никак нельзя?
— Что потерять? — Баранцев удивленно поднял бровь.
— Ну это… — как–то не похоже на себя засуетился Василий Федорович. — Ну этого… Письмо потерять…
Вячеслав Аркадьевич снисходительно улыбнулся.
— А что? — он повернулся к секретарю. — Вы с Маратом Федоровичем уже консультировались?
— Марат Федорович за! — ответил секретарь. — Марат Федорович лично товарища Шершакова знает. Они еще по партизанскому отряду знакомы. Василий Федорович там вроде сына полка был. Об этом даже в газете писали.
— Вот как? — Баранцев снова внимательно посмотрел на Шершакова. — Ну, тогда, конечно. Надо посылать товарища.
Молодой человек принял чрезвычайно деятельное участие в судьбе Василия Федоровича. Теперь уже он, а не секретарь, названивал в область, и, надо сказать, это получалось у него гораздо лучше.
— Зоечка! — кричал он в трубку. — Привет, дорогуля! Это Баранцев. Как здоровьице? У шефа что? Совещание? А зам? Соедини меня, милая!
В результате этих переговоров Василий Федорович заполнил еще одну, особенно длинную, анкету…
Глава пятая
Прижимая к груди портфельчик с торчащим из него клетчатым носовым платком и коробку с «Юным химиком», Василий Федорович с трудом пробирался по узкому проходу между сиденьями — сзади были свободные места.
И тут — «Батя!» — вырос перед ним, упираясь головой в крышу автобуса, сын. Василий Федорович едва не уронил на пол свою ношу. С тех пор, как сын закончил институт, в поселке его еще не видели.
— Батя! — обрадованно воскликнул Виктор. — А мне маманя телеграмму отбила, что ты в Париж уехал! Что она, сдурела? Я же с работы сорвался!
— Да не ори ты! — стесненно оглядываясь по сторонам, проговорил Василий Федорович. — Еще не известно, поеду ли…
— Батя! — еще громче завопил сын. — Так она не обманула? Дай я тебя поцелую, батя!
И он ткнулся мокрыми губами, пахнущими вином, в колючую щеку отца.
Василий Федорович поморщился.
— Ну–ну, — сказал он, отстраняясь. — Ты давай этого… Садись. Ты ненадолго домой–то?
— Поживу… — ответил Виктор. — Посмотрю, что получится у тебя. Наследство, что ли, в Париже получаешь?
— Какое наследство?!
— Ну, не знаю какое… — смутился сын. — Мы со Стеллой обсуждали, так это она такое предположение высказала… Да бог с ней, батя! Так зачем ты в Париж–то собрался?
— Дома расскажу!
— Да что до дому ждать? — удивился Виктор. — Ты, батя, не стесняйся… Все равно здесь все товарищи пассажиры в курсе дела…
Глава шестая
Поздно вечером, когда уже стемнело, Василий Федорович сидел на пристани рядом с шестиклассником Лешкой и разговаривал.
Тускло поблескивала речная вода.
Летучие мыши возникали из белесых сумерек, и можно было бы спутать их с воробьями, но полет мышей был неровным. Что–то мяукающее, шерстистое и летучее — страшновато! — то пропадая, то возникая, кружилось над головами, а потом бесследно растворялось в белесом воздухе.
— Дак что? Опять, что ли, батька пьяный?
— Пьяный… — вздохнул Лешка. — Выдул пузырь одеколона, а потом набор у меня отобрал, когда узнал, что́ я изобретаю. А у вас, дядя Вася, как? Ехать надо?
— Не знаю, Алексей Арсеньевич. Вроде, говорят, надо.
— А вы не ехайте, дядь Вась, если не хочется…
— Нет, Алексей Арсеньевич… Если велят, придется ехать. Вот видишь, как на старости лет название нашего поселка меня подкузьмило.
— А что? — заинтересовался Лешка.
Василий Федорович, посматривая на реку, коротко пересказал ему содержание письма и заметку из энциклопедии.
Уж совсем стемнело, когда Василий Федорович вошел во двор, только из приоткрытой двери хлева падал на землю свет.
Василий Федорович заглянул в хлевушку и увидел, что сын стоит возле коровьей кормушки и разговаривает с Ночкой, называя ее почему–то маманей.
— Это ж лотерея! Пойми ты, маманя! — покачиваясь, говорил он. — Лотерея. А батя счастливый билет вытянул. Теперь надо ловить удачу, маманя! Знаешь, сколько в Париже этого шмотья? Там фирмой в каждом ларьке торгуют! И стоит она гроши.. А электроника? За десятку можно купить вполне приличный дебильник…
Ночка внимательно слушала его, и изо рта у нее свисали поблескивающие в электрическом свете нити слюны.
Глава седьмая
Василий Федорович, конечно, и знать не знал, какие страсти закипели вокруг его поездки.
Баранцев, случайно зацепившись за это дело, уже не выпускал его из своих рук. Хотя непосредственно по работе он и не имел к нему отношения, но вот сумел все так повернуть и устроить, что сделался, как шутили в исполкоме, главным консультантом по Шершакову.
В результате через два дня его вызвал сам Марат Федорович.
И впервые в просторном кабинете Марата Федоровича сказал Баранцев о том, что так заботило его.
Он сказал, что хотя Василий Федорович Шершаков и достойный вне всякого сомнения человек, тем более… — Вячеслав Аркадьевич значительно выдержал паузу, — он бывший партизан…
— Да–да! — пожевав губами, кивнул Марат Федорович. — Я помню. Славный парнишка.
Люди, с которыми познакомился Марат Федорович на войне, больше уже не взрослели для него, как — Марат Федорович и сам не осознавал это — не взрослел и он сам.
Баранцев знал об этом и, выдержав почтительную паузу, продолжал:
— Василий Федорович — достойнейший кандидат. Но ему… Ему будет трудно за рубежом… Он не подготовлен, и одному ему не справиться…
— Одному? — отвлекшись от своих военных видений, Марат Федорович внимательно взглянул на Баранцева.
— Одному! — Баранцев уверенно выдержал взгляд.
— Может быть, может быть… — Марат Федорович побарабанил пальцами по столу. — Одному, без подготовки действительно трудно там… А как вы думаете, — он снова взглянул на Баранцева, — может быть, кому–нибудь, вот вам, например, поехать вместе с ним?.. Потому, что там… — Марат Федорович не стал тыкать пальцем в потолок или закатывать при этом глаза, но и так было понятно: где это там. — Потому, что там к поездке относятся положительно. Говорят, что это и есть народная дипломатия.
— Я не знаю… — скромно сказал Баранцев, опуская глаза. — Не знаю, сумею ли я справиться.
— Сумеете!
И, не вставая из–за стола, он протянул Баранцеву руку.
Баранцев бережно пожал ее и осторожно вышел из кабинета, чтобы не помешать фронтовым воспоминаниям Марата Федоровича.
Об этом разговоре и о предшествующих ему хлопотах Василий Федорович ничего не знал. Своих хлопот, своих забот хватало ему.
Сын в тот вечер так и не попал домой. Заговорился с Ночкой и заснул в коровьей кормушке.
— У, пьяницы! — ругалась утром жена Шершакова, Дарья Степановна. — Всю стайку в хлеву разворотили…
— Ладно уж… — сказал Василий Федорович, выходя на кухню. — Чего разругалась–то? Ну и своротили стайку, дак что? Поправить, что ли, нельзя?
— Поправить?! А разворачивать зачем было?
— Это уже другой вопрос… — Василий Федорович опустился на табуретку, которая стояла между столом и посудным шкафом. — Ты у самой себя спроси. Если бы посоветовалась со мной прежде, чем телеграмму отправлять, так небось и цела бы стайка была.
Но трудно было в чем–нибудь переубедить Дарью Степановну.
— Телеграмму не надо было давать, да? — воскликнула она. — А сына бы ты когда еще увидел?