И хотя сам Угрюмов тысячу раз видел кабину–мансарду, сейчас после осмотра места происшествия он решил, что кабины здесь никогда не было. На основании этого он вывел, что камнеметание не имело места. Как же можно кидать камни в то, чего нет?
Не могло, следовательно, и состояться предумышленное нанесение тяжелых увечий. Тем более что и близнецов нигде отыскать не удалось.
На основании всего вышеизложенного Угрюмов решил дело не заводить.
Пыталов как–то тихо и незаметно прожил несколько дней после происшествия, а потом пропал, и только на девятый день нашли его во дворе ильинского дома.
Ильина попыталась сложить пыталовские руки на груди, как это положено покойнику, но руки почему–то не сгибались. Приехал для осмотра поселковый врач, и тут–то обнаружилось, что это не Пыталов совсем, а просто железная статуя, на которую натянуты штаны и пиджак Пыталова.
Сам же Пыталов, как и его сыновья–близнецы, бесследно исчез.
И опять–таки неизвестно, какие нехорошие слухи породило бы это происшествие в поселке, но спасла всех знаменитая проницательность пенсионера Малыгина.
— Это он меня испугался, мошенник! — объяснил он. — Испугался, когда узнал, что я раскусил его аферу с кабиной, вот и дал деру. Я всю эту породу мошенническую, не зря почти полвека бухгалтером работал, насквозь вижу. Но башковитый, башковитый, доложу я вам, мошенник. Он еще, попомните мое слово, натворит делов!
Рассуждения Малыгина показались весьма правдоподобными и участковому Угрюмову. На всякий случай он съездил в райцентр и доложил своему непосредственному начальству об опасности, грозящей всему району.
Статуя же долго стояла во дворе ильинского дома, пока местные пионеры — одноклассники братьев–близнецов — не утащили ее в металлолом.
Вот, кажется, и все…
На этом и закончилась эта странная история, потому что в райцентре хода заявлению участкового Угрюмова не дали, не до того стало. На редкость засушливое выдалось лето, и все местные районные учреждения были брошены на сельхозработы.
Как ни странно, и на следующий год природа не побаловала местных земледельцев. Вымерзли в суровую зиму все сады в поселке, да и в окрестностях его. И как–то стремительно начали скатываться по своим показателям гремевшие последние годы местные колхозы и совхозы.
Впрочем, это, по–видимому, уже не имеет прямого отношения к странной истории, случившейся в семье Пыталовых. Ведь даже проницательный пенсионер Малыгин не обнаружил никакой связи между исчезновением близнецов и засухами, обрушившимися на район.
Хотя, может быть, просто не до того стало пенсионеру. Недавно непутевая, не пожелавшая уехать из поселка внучка Малыгина родила двойню.
Пенсионер Малыгин грозится всем, что обязательно отыщет проходимца–отца, а пока нянчит правнуков. Хорошие мальчишки растут. Только глаза у них какие–то странные, нездешние.
А недавно, я в газетах читал, район снова пошел вверх по показателям… И хлеба много собрали, и яблок столько уродилось, что их теперь и девать некуда.
Нештатная ситуация
Говорят, много в нашей жизни непонятного и таинственного. Не знаю… Всякое, конечно, встречается, но очень часто покровы таинственности спадают, едва начинаешь обдумывать загадочное происшествие, исходя не из абстрактных представлений, а из логики самой нашей жизни. Более того, оказывается, что только так и могло быть, а ждать другого развития событий — романтика, чушь…
Вот и эта история, когда у нас в городе забрали в вытрезвитель памятник Ленину… Только на первый взгляд выглядит она необычной и дикой, а если обдумать ее как следует, то поймешь, что удивительно другое. Дивно, почему раньше–то эти памятники в вытрезвитель не забирали, ведь не может быть, чтобы в нашей развороченной бульдозерами стране никогда с этой нештатной — как шофер Гоша выразился — ситуацией не сталкивались!
Впрочем, расскажу все по порядку.
В тот памятный день прораб Григорий Миронов получил наряд. Приказано было снести дом номер сорок шесть по проспекту Розы Люксембург…
Хотя прораб Григорий Миронов недавно работал в СМУ, но человеком в строительстве считался опытным. Еще будучи студентом, выезжал он со стройотрядом не то в Польшу, не то в ГДР. (Куда он конкретно ездил, я сказать не могу. Говорят, что следователь, основательно копавший под гражданина Миронова на предмет связи его с западными спецслужбами, доподлинно установил это, но с материалами следствия я — увы! — ознакомиться не смог…) Мне известно только, что прораб Григорий Миронов действительно весьма скептически относился к культуре отечественного строительства. Между прочим, и в тот памятный день, получая наряд, на вопрос начальника участка: справится ли он с порученным делом? — Миронов только хмыкнул и сказал, что на Западе, мать–перемать, и не такие развалюхи сносят и никто, мать вашу за ногу, не спрашивает у дипломированного специалиста, справится ли он…
После этого, выйдя из вагончика, где располагалось управление участка, Григорий Миронов залез в кабинку самосвала и приказал Гоше Сапунову возглавить маленькую, но внушительную мехколонну.
Почесывая обтянутую грязной тельняшкой грудь, Гоша Сапунов пожаловался на чесотку, которая — чего бы это? — нечаянно напала на него.
— Почему к бане? — удивился он, выруливая на проспект. — Мыться, конечно, надо, но нервы, Григорий Яковлевич, тоже свое значение имеют.
И всю дорогу до дома номер сорок шесть по Розе Люксембург Гоша крутил головою, удивляясь, как не может понимать такой простой вещи вроде бы культурный с виду человек, тем более побывавший за границами.
Скоро, окруженный грудами битого кирпича и скалами из засохшего бетона, показался назначенный на снос дом.
В этом до боли знакомом пейзаже было, конечно, много широты, столь характерной для строительной культуры СССР, но ничего необычного не замечалось, пока из зарослей кустов не выступил наперерез самосвалу маленький, как первоклассник…
— Мать твою за ногу! — давя на тормоза, закричал Гоша. — Ленин!
Вытирая рукавом пот со лба, прораб Григорий Миронов вылез из кабины и оглянулся на дом, который буквой П охватывал памятник. Сердце у прораба тихонько заныло — снести здание, не задев монумент, не сумели бы, мать–перемать, и японцы.
Между тем втягивались во двор отставшие погрузчики и бульдозеры.
— Чего это? — спросил из–за спины пожилой экскаваторщик Дима. — Ленин–то чего тут делает, а, Григорий Яковлевич?
— Хрен его знает чего! — ответил прораб.
Услышав о памятнике, начальник участка так посмотрел на Григория Миронова, словно это Миронов и поставил монумент.
— Да ты что?! Нам в этом квартале нули надо сдавать! Ты что, Миронов?! Пальцем тебя делали, да?!
— А может… — прораб Григорий Миронов испытующе посмотрел на начальника.
— Нет! — испуганно воскликнул он. — На! — он толкнул к Миронову телефон. — На! Звони сам Флешину. Флешин тебя на работу принимал, у него и спрашивай.
— Стоит?! — весело удивился начальник управления Юлий Францевич Флешин. — Да ты что?! Вот дает, а!
Впрочем, веселое удивление схлынуло, едва только Миронов начал объяснять, что вместе с домом придется сносить и памятник.
— Ты это, Миронов, брось! — быстро сказал он. — На метр передвинуть такой памятник и то надо из Москвы разрешение получать, а ты: снести…
Прораб Григорий Миронов сказал, что дом номер сорок шесть в плане напоминает… что если… что жмут нули… — он не договорил, ледяное молчание висело в трубке.
— Так что же делать теперь? — робко спросил прораб Миронов в эту ледяную тишину. — Какие будут указания, Юлий Францевич?
— Поступайте, товарищ Миронов, сообразно обстановке! — холодно ответила телефонная трубка, и из нее посыпались короткие злые гудки.
Миронов растерянно поднял глаза на начальника участка, но того уже не было в кабинете.
— Его на совещание вызвали! — объяснила секретарша, и Миронов снова схватился за телефон, но оказалось, что и Флешин уехал в Москву, в главк, и вряд ли вернется до выходных.
— Ну вот… — сказал водитель Гоша, когда прораб Григорий Миронов снова оказался в кабине самосвала. — Я же чувствую, что от нервов у меня грудь чешется. А вы: ба–ня… Тоже мне. Еще культурный человек, называется.
Между тем во время отсутствия прораба Григория Миронова обстановка во дворе дома номер сорок шесть резко изменилась.
Дымя папиросками, сидели работяги вокруг вождя мирового пролетариата, а тот словно бы что–то объяснил им, размахивая кепкой. И такие лица были у работяг, что казалось, слышат они оратора, более того — западают его слова в души, и сейчас встанут они, и пойдут, и сделают… Что–нибудь такое сделают, что еще семьдесят лет не разобраться будет. Да… Вот такие одухотворенные лица были у работяг, совсем не похожие на озлобленное лицо прораба Григория Миронова. Одухотворенность эту почувствовал и водитель Гоша:
— Суки! У меня все утро на нерве, а вы… — И он катнул сапогом пустую бутылку.
— Маленько еще есть… — сказал бульдозерист Ременьев. — Маленько мы тебе, Гоха, оставили…
Он вытащил из себя семисотпятидесятиграммовую бутылку, на дне которой покачивалась темная жидкость. Однако передать ее не успел. Бутылку выхватил прораб Григорий Миронов.
— Да вы что? Бы что, мать–перемать, думаете, я отлучился, так и пить можно?! Да я…
И он быстро оглянул работяг, высматривая, на ком бы сорвать злобу. Но работяги знали своего прораба.
Набычившись, опустили они головы, ожидая дальнейшего развития событий, и только Ильич открыто и безбоязненно встретил взгляд. Миронова. Ильич даже как бы и шагнул вперед, словно приглашая прораба высказаться, открыто сказать народу, что он о нем думает… И такая ехидная усмешка гуляла по бронзовому лицу, что помутилась голова у Миронова, не помня себя, запустил он бутылкой в памятник.
Брызнуло по сторонам разбитое стекло, монумент картаво загудел, по темному липу покатились черные, плодово–ягодные слезы, а работяги словно бы онемели от этого чудовищного святотатства.