Получив заключение Главнауки и не дождавшись ответа Ворошилова, Цандер в сентябре 1927 года пишет письма профессору С. А. Чаплыгину, наркому просвещения А. В. Луначарскому, замнаркомвоенмора С. С. Каменеву. Он использует всякую возможность вовлечь в свои работы как можно больший круг людей. Так, например, о бескарбюраторном двигателе высокого давления с насосной системой подачи компонентов, который он прочит истребителю-перехватчику, но который нужен ему и для разгона космического корабля в земной атмосфере, 16 февраля 1926 года он делает доклад на родном заводе «Мотор», демонстрируя рабочим свои чертежи и схемы.
Это уже совсем другой «Мотор», чем пять лет назад. В 20-е годы произошла реконструкция московской авиапромышленности. Еще в 1912 году в районе нынешней Ткацкой улицы при финансовой поддержке французов был организован завод «Гном-РОН», переименованный после Октября в «Икар-2». В 1916 году на Мееровском проезде возник авиазавод «Сальмсон». В 1918 году он сгорел, а после восстановления получил новое имя — «Амстро». В 1924 году «Амстро» объединили с «Мотором» и он стал называться заводом № 4 «Мотор». После смерти М. В. Фрунзе заводу присвоили имя этого замечательного советского военачальника. (Впоследствии этот завод, объединившись с «Икаром-2», долгое время существовал как завод № 24 имени М. В. Фрунзе.) Вот на этом новом «Моторе» в Мееровском проезде и работал теперь Цандер.
Прощай, Даниловское кладбище! Прощай, отец Лука! Цандер с семьей переезжает на другой конец Москвы. Некоторое время он живет в доме, принадлежавшем управляющему «Сальмсона». Профессор Ю. А. Победоносцев, воспользовавшись приглашением Цандера осмотреть его домашнюю «оранжерею авиационной легкости», был у него дома. Он вспоминает: «Цандер жил тогда в Москве недалеко от Семеновской заставы, на территории завода „Мотор“, во дворе; у него была небольшая квартирка, кажется, две комнаты».
Вскоре, вступив в едва ли не первый советский строительный кооператив, организованный рабочими «Мотора», семья Цандера перебирается в Медовый переулок.
Жили они на четвертом этаже в трех комнатах большой коммунальной квартиры — тогда существовало прочное мнение, что именно коммунальные квартиры, коридорные системы, общие кухни и туалеты способствуют быстрейшему искоренению буржуазной психологии.
Центральная комната с большим круглым столом посередине была столовой и гостиной. Дверь слева вела в спальню Александры Феоктистовны, где стояла кроватка Астры, а с 1926 года и ее братика Меркурия. Справа был кабинет Фридриха Артуровича. У окна с балконной дверью стоял его письменный стол. На противоположной стене — большой ковер, спускавшийся к кровати Фридриха Артуровича. Слева от стола — широкая полка с книгами. Тут же размещался его крохотный ботанический сад «оранжерея авиационной легкости» — с активированным углем вместо земли. Больше ему, собственно, и не надо было ничего.
Новое жилье было не в пример лучше Даниловской богадельни, но Александре Феоктистовне квартира не нравилась. Фридрих Артурович просил не открывать окна, приближая тем самым жизнь «оранжереи авиационной легкости» к условиям космического полета. Но становилось так душно, что Александра Феоктистовна не выдерживала и, дождавшись, когда муж уйдет на работу, окна все-таки открывала. Тогда духоту сменял шум и пыль: напротив стучала новыми немецкими станками фабрика «Шерсть-сукно». Она ходила жаловаться в партком «Мотора», однако остановить суконное производство авиационники были не в силах.
Три комнатки (общая площадь их не превышала 40 квадратных метров) в Медовом переулке выглядели более чем скромно. Однако Фридриха Артуровича это не смущало. Точнее, не интересовало вообще. Так же, как не интересовали его проблемы одежды и питания, хотя в те годы это были серьезные проблемы. Наследуя старинную инженерную гордость и прибалтийскую аккуратность, Цандер старался быть опрятным и элегантным, но сохранять вид, по его представлениям приличествующий инженеру, становилось все труднее. Пальто с черным барашковым воротником совсем износилось, шапка его вытерлась. На его счастье, заслуженным работникам «Мотора» выдали белые кителя и брюки, парусиновые полуботинки с кожаными носами и кожаные пальто-реглан[44]. Это казалось богатством невероятным. Он и сам не замечал, как, все глубже и глубже погружаясь в работу, он становился почти аскетом. Он пришел к простой и великой истине, что для счастья человеку вовсе не нужны вещи и деньги, и вместе с тем год от года он как-то острее воспринимал те простые радости, которые дарит человеку солнце в окне, цветы на поляне, смех ребенка! Отдыхать он не любил, не умел, тяготился отдыхом несравненно больше, чем работой. С трудом весной 1928 года удалось уговорить его отдохнуть на Кавказе. Лишенный своей логарифмической линейки, вырвавшись из красных пустынь Марса, он словно заново открывал для себя красоту Земли. «Здесь наступила прелестная, теплая, солнечная погода, — писал он в письме от 17 апреля из Гагры. — Весь газон покрыт цветочками желтыми, синими, белыми, а также садовой маргариткою. Мы прогуливаемся по окрестности, живописной горными речками, горными тропинками, пластами, видом на далекое море и уже большей частью зеленые горы. Цветет здесь много новых цветочков и растут колючие вьющиеся кусты…»
Во дворе дома в Медовом переулке, обсаженном молоденькими деревцами, был сооружен круглый бетонный фонтан, работавший, впрочем, весьма редко. Вечерами он любил сидеть на скамейке подле фонтана и думать. Иногда соседи видели, как он вскакивал вдруг и, глядя куда-то далеко, за пределы двора, дома, фабрики «Шерсть-сукно», Медового переулка, говорил громко и страстно: «На Марс! На Марс!» Большинство соседей считали его безобидным сумасшедшим, но некоторых он все-таки, непонятно почему, раздражал, и в спину ему шипели с издевкой: «Марсианин…» Но он не слышал.
Глава 7ВПЕРЕД, НА МАРС!
Так мало людей одного поколения, которые соединяют ясное понимание сущности вещей с сильным чувством глубоко человеческих побуждений и способностью действовать с большой энергией. Когда такой человек покидает нас, образуется пустота, которая кажется невыносимой для тех, кто остается.
Дорогой Дмитрий!
Ты просишь меня во всех подробностях рассказать тебе о смерти твоего отца. Ты должен это знать, и я выполняю твою просьбу.
Это случилось 9 февраля днем. С утра Юшахара, Томсон и Убанго уехали на вездеходе, Небург дежурил на Главном пульте, а остальные, как обычно, работали на своих местах. Отец — у себя в химической лаборатории, куда он ушел сразу после завтрака. Выглядел он хорошо, ни на что не жаловался. В обычное время Небург дал гонг на обед. Собрались все, кроме Сириля, тех, кто шлюзовался, и твоего отца. В общем, и раньше случалось, что кто-то опаздывал к обеду, если хотел завершить работу. Но мы уже переходили к десерту, а отца не было. Я встал и позвал его по внутренней громкой связи. Он не ответил. Тогда Индира вскочила и побежала в его лабораторию. И вдруг мы услышали страшный крик и уже все бросились туда. Я вбежал первым и увидел, что отец сидит ко мне спиной за рабочим столом, а рядом на полу лежит Индира. Первая моя мысль была о метеорите, о разгерметизации, быстрой утечке воздуха в пробитую метеоритом дыру, но тут же я подумал: а как же я тогда дышу? Ци Юань и Олафссон поднимали Индиру, а я подбежал к отцу, взял его за плечо, хотел спросить, что же произошло, но, взглянув в его лицо, понял сразу, что он мертв. Лицо было совершенно спокойное, даже не бледное, глаза открыты, он смотрел в иллюминатор. Сидел, как живой, но сразу было видно, что он неживой. И Индира потом говорила мне, что тоже мгновенно это поняла и закричала от ужаса, а что было дальше — не помнит.
Мы отнесли отца в кабинет Греты Крайслер. Она установила, что смерть произошла мгновенно от сердечного тромба.
В истории космонавтики были жертвы, но отец стал первым, кто умер не на Земле своей смертью. 10 января вернулся вездеход, и мы похоронили его в саване из белой ниркилановой пленки метрах в 500 от базы. Его провожали десять человек. Индира попросила оставить ее на Главном пульте. Через неделю мы поставили на могиле стелу из марсианского глинозема, который твой отец научился превращать в очень прочные монолиты… Ну, вот и все…
На этом грузовике мы отправляем на Землю его личные вещи — их очень немного. На его рабочем столе стояла маленькая золотая фигурка тапира, которую твоя бабушка привезла отцу с Амазонки, когда он был еще маленьким. Он говорил, что тапир приносит ему счастье. Возьми его на память.
Дмитрий! Отец был самым близким моим другом. Он часто рассказывал мне о тебе. Однажды он признался, что ему очень хочется, чтобы ты стал марсологом. «Я бы дождался его здесь, и мы бы работали вместе», — сказал он мне тогда. Тебе он об этом никогда не говорил, так как очень боялся всякого нажима, всякого принуждения и считал, что ты должен сам выбрать себе дело по душе, а династии тогда хороши, когда возникают от сердца, а не от ума. Но теперь ты должен знать, о чем он мечтал.
Я возвращаюсь на Землю в апреле будущего года. Я сразу прилечу в Москву, заберу тебя и Марину, и тогда уже мы все вместе полетим ко мне в Хьюстон. Если мама сможет, мы возьмем и ее. Мы будем плавать на яхте по морю. Будет много света и ветра, и я расскажу тебе о твоем отце, об этом замечательном, умном, добром и благородном человеке, все, что я знаю о нем. А я о нем много знаю.
Мои товарищи просят передать тебе, что, кроме московского дома, у тебя на Земле есть еще одиннадцать родных домов, где тебя будут ждать всегда, потому что всегда будут помнить базу Цандер.
Сердечно твой
Томас Фицджеральд Датл.
Марс. 1 марта 2033 года.
Москва, июль 1928 года. Цандер работает уже не на «Моторе», а в Центральном конструкторском бюро Авиатреста, которое, впрочем, базируется на заводе. По-прежнему мысли его пленены космическим кораблем. Чем больше раздумывает он над ним, чем больше вникает в самую суть этой небывалой, никаких исторических аналогов не имеющей конструкции, тем яснее видит, как все нервы этого живого для него механизма стягиваются в один узел, который и дает ему жизнь, — в двигатель. В конечном счете, от того, какой будет двигатель, зависит все — и размеры самого корабля, и вес его полезного груза, и проблемы питания, и даже безопасность межпланетного путешественника. Все эти «оранжереи авиационной легкости» и даже траектории перелетов — все это вторично, и решать эти проблемы надо уже после того, как все станет ясно с двигателем. Да, двигатель — это ключ, которым заперта дверь Марса!