– Тогда вечером загляни к врачу.
Я киваю – до чего же приятно кивнуть головой! После перерыва в десять тысяч лет приятно делать все. Приятно вдыхать воздух, приятно чувствовать солнце, прогревающее тебя до самых костей, приятно ощущать теплоту собственной плоти, которой ты был так долго лишен, и слышать все звуки четче и яснее, чем из глубины колодца. В упоении я сижу у колодца.
– Очнись, Джонс! Нам пора идти.
– Да, – говорю я, восторженно ощущая, как слово, соскользнув с языка, медленно тает в воздухе.
Риджент стоит у колодца и глядит вниз. Остальные потянулись назад, к серебряному кораблю.
Я чувствую улыбку на своих губах.
– Он очень глубокий, – говорю я.
– Да?
– В нем ждет нечто, когда-то имевшее свое тело, – говорю я и касаюсь его руки.
Корабль – серебряное пламя в дрожащем мареве. Я подхожу к нему. Песок хрустит под ногами. Я ощущаю запах ракеты, оплывающей в полуденном зное.
– Где Риджент? – спрашивает кто-то.
– Я оставил его у колодца, – отвечаю я.
Один из них бежит к колодцу.
Меня начинает знобить. Слабая дрожь, идущая изнутри, постепенно усиливается. Я впервые слышу голос. Он таится во мне – крошечный, испуганный – и молит: «Выпустите меня! Выпустите!» Словно кто-то, затерявшись в лабиринте, носится по коридору, барабанит в двери, умоляет, плачет.
– Риджент в колодце!
Все бросаются к колодцу. Я бегу с ними, но мне трудно. Я болен. Я весь дрожу.
– Наверное, он свалился туда. Джонс, ведь ты был с ним? Ты что-нибудь видел? Джонс! Ты слышишь? Джонс! Что с тобой?
Я падаю на колени, мое тело сотрясается как в лихорадке.
– Он болен, – говорит один, подхватывая меня. – Ребята, помогите-ка.
– У него солнечный удар.
– Нет! – шепчу я.
Они держат меня, сотрясаемого судорогами, подобными землетрясению, а голос, глубоко спрятанный во мне, рвется наружу: «Вот Джонс, вот я, это не он, не он, не верьте ему, выпустите меня, выпустите!»
Я смотрю вверх, на склонившиеся надо мной фигуры, и мои веки вздрагивают. Они трогают мое запястье.
Сердце в порядке.
Я закрываю глаза. Крик внутри обрывается, дрожь прекратилась. Я вновь свободен, я поднимаюсь вверх, как из холодной глубины колодца.
– Он умер, – говорит кто-то.
– От чего?
– Похоже на шок.
– Но почему шок? – говорю я. Меня зовут Сешенс, у меня энергичные губы, и я капитан этих людей. Я стою среди них и смотрю на распростертое на песке тело. Я хватаюсь за голову.
– Капитан?!
– Ничего. Сейчас пройдет. Резкая боль в голове. Сейчас. Уже все в порядке.
– Давайте уйдем в тень, сэр.
– Да, – говорю я, не сводя глаз с Джонса. – Нам не стоило прилетать сюда. Марс не хочет этого.
Мы несем тело назад, к ракете, и я чувствую, как где-то во мне новый голос молит выпустить его. Он таится в самой глубине моего тела.
На этот раз дрожь начинается гораздо раньше. Мне очень трудно сдерживать этот голос.
– Спрячьтесь в тени, сэр. Вы плохо выглядите.
– Да, – говорю я. – Помогите!
– Что, сэр?
– Я ничего не сказал.
– Вы сказали «помогите».
– Разве я что-то сказал, Мэтьюз?
У меня трясутся руки. Пересохшие губы жадно хватают воздух. Глаза вылезают из орбит. «Не надо! Не надо! Помогите мне! Помогите! Выпустите меня!»
– Не надо, – говорю я.
– Что, сэр?
– Ничего. Я должен освободиться, – говорю я и зажимаю себе рот руками.
– Что с вами, сэр? – кричит Мэтьюз.
– Немедленно все возвращайтесь назад, на Землю! – кричу я.
Я достаю пистолет.
Выстрел. Крики оборвались. Я со свистом падаю куда-то в пространство.
Как приятно умирать после десяти тысяч лет ожидания! Как приятно чувствовать прохладу и слабость! Как приятно ощущать, что жизнь горячей струей покидает тебя и на смену идет спокойное очарование смерти! Но это не может продолжаться долго.
Выстрел.
– Боже, он покончил с собой! – кричу я и, открывая глаза, вижу капитана, лежащего около ракеты. В его окровавленной голове зияет дыра, а глаза широко раскрыты. Я наклоняюсь и дотрагиваюсь до него.
– Глупец! Зачем он это сделал?
Люди испуганы. Они стоят возле двух трупов, оглядываются на марсианские пески и видневшийся вдали колодец, на дне которого покоится Риджент. Они поворачиваются ко мне. Один из них говорит:
– Теперь ты капитан, Мэтьюз.
– Знаю.
– Нас теперь только шестеро.
– Как быстро это случилось!
– Я не хочу быть здесь! Выпустите меня!
Люди вскакивают. Я уверенно подхожу к ним.
– Послушайте, – говорю я и касаюсь их рук, локтей, плеч.
Мы умолкаем. Теперь мы – одно.
– Нет, нет, нет, нет, нет, нет! – кричат голоса из темниц наших тел.
Мы молча смотрим друг на друга, на наши бледные лица и дрожащие руки. Потом мы все как один поворачиваем голову и обращаем взгляд к колодцу.
– Пора, – говорим мы.
– Нет, нет, нет, – кричат шесть голосов.
Наши ноги шагают по песку, как двенадцать пальцев одной огромной руки.
Мы склоняемся над колодцем. Из прохладной глубины на нас смотрят шесть лиц.
Один за другим мы перегибаемся через край и один за другим несемся навстречу мерцающей глади воды.
Я живу в колодце. Я живу в нем подобно туману, подобно пару в каменной глотке. Я не двигаюсь, я ничего не делаю, я лишь жду. Надо мной мерцают холодные звезды ночи, блещет утреннее солнце. Иногда я пою древние песни этого мира, песни его юности. Как мне объяснить, кто я, если я не знаю этого сам? Я просто жду.
Солнце садится. На небо выкатываются звезды. Далеко-далеко вспыхивает огонек. Новая ракета приближается к Марсу…
1949 г.
Чума
Посреди ночи марсианин проснулся.
– Я умираю, – подумал он и после скоротечного приступа ужаса сразу же успокоился, не вставая с постели. – Мое имя? Как меня зовут? Я умираю и должен знать, как же меня зовут. Ведь если я не вспомню, то кто же тогда? Запамятовал. Я умер. Уже наполовину омертвел. Ноги. Не могу пошевелить ногами. Левая рука словно одеревенела.
Он повернул голову, чтобы взглянуть на жену. Но она уже умерла. Он это сразу понял, даже не видя ее. Достаточно было прислушаться – ни звука, и он догадался, что она бездыханна и неподвижна. Когда его зрение привыкло к темноте, он увидел, как она, словно мрачная лодочка, покачивается на волнистой мгле опочивальни. На ложе из тумана, на которое они всходили каждую ночь, возлежала его жена, но, боже мой, какого она цвета!
– Она почернела, – думал он. – В жизни не видывал такой черноты. Она так и не догадалась, не поняла. Даже не проснулась. Горячка сожгла ее мгновенно. Она обуглилась, веки завяли, руки иссохли, как черный воск. О, она стала чернее ночи!
– Как же это случилось, – недоумевал он, а потом его осенило.
– Сон, видение, – подумал он. – Да, именно, видение. Как она их называла? Люди с неба! Йорк. Йорк. Натаниел Йорк. Чужаки. С чуждыми именами. Йорк и компания с небес. Вот они-то и убивают нас в наших же постелях. Проникли ночью, тихой сапой, не постучав, и спалили нас черной порчей и лихорадкой в наших спальнях. Боже! Как неудержимо! Вот уже и правая рука! Все тулово мое словно окаменело!
– Но они же умерли, – произнес он вслух, обращаясь к комнате. – Эти люди со звезд мертвы!
– А зараза пережила их и теперь мстит нам, – подумал он. – Ее развеяло ветром по городам. Так? Значит, сказания, слухи, видения, все эти враки и полунамеки были правдивы. Старушечьи россказни и детская трескотня про падучие звезды и диковинных людей – все правда. Сколько их было на звездных кораблях? Я видел только двоих. Но их было больше. Что там говорила та маленькая девочка в городе? Командир и трое подчиненных. Всего лишь молва да кривотолки в устах людей из каменных домов для умалишенных? Нет. Я знаю разгадку тайны. Лишь я один. Интересно, а остальные догадывались? Сколько таких, как я в городах, пробуждаются с воплями, сознавая, что кошмар случился не во сне, а наяву? Как они забавлялись, высмеивая болтовню про людей со звезд! Сколько месяцев продолжались все эти хиханьки да хаханьки! А я знал и помалкивал. А то они упекли бы меня в клетку и ушли бы восвояси, пожимая плечами и посмеиваясь. Теперь они не смеются.
Он уже почти умер. Он пошевелил губами, чтобы убедиться в том, что может ими шевелить, чтобы доказать себе, что хотя бы какая-то толика его самого еще живет. Он ощущал, как помпа у него внутри накачивает его черными чернилами и жаром, сжигающим лицо. Его зрение затуманилось.
– На том краю нашей вселенной, – думал он, – Ваятели Сновидений, вылепленные из другого теста и роду-племени… А что же они? Неужели не догадывались? Не знали? Люди иной породы – привыкшие давать отпор, деятельные, ничему не верящие, все ставящие под сомнение. Они-то сопротивлялись? Что-нибудь предприняли?
– Да, теперь я припоминаю. – Он смежил веки. – К нам просочились слухи. Ужасно любопытные слухи. О другом звездолете и о людях, которые высадились из него среди Ваятелей Сновидений. И они нашли городок, сотканный из их же собственных воспоминаний. И были погребены под музыку, речи и возгласы. Шуточка хоть куда! А теперь слишком поздно. Мы все смеемся. До нас дошло, что это была и не шутка вовсе, не какая-то там небывальщина. Хотел бы я в эту ночь заглянуть в тысячу комнат и узреть в них черных, обугленных людей, с черными губами и черной плотью, и сказать им: «Я знал». Я давно знал. То тут, то там многие из нас догадывались, но ничего не говорили. До многих доносились странные песнопения и музыка, и они не могли спать по ночам. Некоторые занимались любовью в уединении. А один из нас взял ружье и вышел навстречу видению, полуправде и выдумке, выстрелил и убил видение, а теперь видение убивает нас. Видение прокрадывается в каждую комнату, душит и окрашивает нас, и мы мрем. Но мы уже давно мертвы в этом мире. Мы десять тысяч лет как умерли. Города опустели. Лишь немногие выжили в нескольких поселениях. Горстка. Тысяч сто, не больше. Семена, развеянные по пескам, в которых десять тысяч лет тому назад мы были могущественны.