Вяло улыбнувшись, он протянул руку навстречу черной толпе. Убрал.
Никто не шелохнулся.
Он всматривался в их лица; должно быть, он видел оружие и веревки, должно быть, чувствовал запах краски, но не придавал этому значения. Все молчали, тогда заговорил он – тихо и медленно, не думая, что кто-то будет перебивать. Никто и не перебивал. И голос у него был очень усталый, старый и бесцветный.
– Неважно, кто я такой. Мое имя все равно ничего вам не скажет. Ваших имен я тоже не знаю. Может, после. – Он помолчал, прикрыв глаза, и продолжил: – Давно, очень давно, двадцать лет назад вы оставили Землю. Для нас это все равно что двадцать столетий – столько всего случилось. После вашего отлета началась Война, – он многозначительно кивнул. – Да, Война с большой буквы. Третья мировая. Она шла все это время и закончилась только год назад. Мы разбомбили все крупные города мира: Нью-Йорк и Лондон, Москву и Париж, Шанхай, Бомбей и Александрию. От них ничего не осталось. А когда закончились крупные города, мы начали уничтожать и жечь маленькие.
И он стал перечислять города, деревни, улицы. С каждым новым названием среди собравшихся поднимался шепоток.
– Мы стерли с лица Земли Натчез…
Перешептывание.
– …затем Коламбус в Джорджии…
Снова перешептывание.
– …сожгли Новый Орлеан…
Вздох.
– …и Атланту…
Еще один.
– …и от Гринуотера в Алабаме ничего не осталось.
Вилли Джонсон вскинул голову, приоткрыл рот, в глазах у него мелькнул огонек узнавания. От Хэтти это не ускользнуло.
– Ничего не осталось, – медленно повторил старик. – Хлопковые плантации – сгорели.
Толпа выдохнула.
– Хлопкопрядильные фабрики – взорваны.
И снова.
– Фабрики радиоактивны. Все радиоактивно. Дороги, фермы, поля и все остальное.
И он продолжил перечислять города и деревни:
– Тампа.
– Так я ж оттуда, – прошептал кто-то.
– Фултон.
– А я – оттуда, – произнес кто-то еще.
– Мемфис.
– Мемфис?! – воскликнули из толпы. – Его тоже сожгли?!
– Взорвали.
– И даже Четвертую стрит?
– Целиком, – ответил старик.
Народ зашевелился. Проснулись воспоминания двадцатилетней давности. Города и деревни, парки и здания, вывески, церквушки и магазины за углом – все всплыло в памяти собравшихся. Каждое название находило у кого-нибудь отклик, и каждый, кто еще видел все это, вспоминал прошлое. За исключением детей.
– Ларедо.
– Я помню Ларедо.
– Нью-Йорк.
– Я держал магазинчик в Гарлеме.
– Гарлем разбомблен.
Разбомблен – какое страшное слово. Знакомые, памятные места – в руинах. Как такое можно представить?
– Гринуотер в Алабаме, – пробормотал Вилли Джонсон. – Я там родился. Я помню.
Ничего не осталось. Ничего. Так сказал этот человек.
– И вот мы взорвали и уничтожили все. Глупцы тогда – глупцы и теперь, – продолжал тем временем старик. – Миллиарды погибли. На всей Земле сейчас наберется не больше полумиллиона человек всех рас и народов. Из обломков нам удалось наскрести металла всего на одну ракету – вот она. Именно на ней мы за месяц долетели до Марса просить у вас помощи.
Он замолчал, пытаясь разглядеть какую-то реакцию на лицах собравшихся, но ничего конкретного не увидел.
Хэтти Джонсон почувствовала, как муж напряг руки и сжал в кулаках веревку.
– Мы – глупцы, – тихо проговорил старик. – Мы погубили цивилизацию и вместе с ней Землю. Города не спасти – они еще лет сто будут радиоактивны. Земле конец, окончательно и бесповоротно. Наша эпоха на ней прошла. У вас остались ракеты, на которых вы покинули Землю двадцать лет назад и с тех пор так и не пытались вернуться. Сегодня я прошу вас снова запустить их. Вернитесь на Землю, заберите выживших и перевезите их на Марс. Помогите нам в эти трудные времена. Мы – глупцы. Перед лицом Господа мы признаем, что были полны злобы и глупости. Мы все: и китайцы, и индийцы, и русские, и британцы, и американцы – просим вас о милосердии. Несчетные века никто не возделывал марсианскую почву. Здесь хватит места всем. Это хорошая почва: я видел ваши поля с высоты. Мы будем обрабатывать и убирать их за вас – для вас. Да, мы готовы даже на это. Делайте с нами что хотите – мы этого заслужили, только прошу, не отрекайтесь от нас. Конечно, я не могу требовать от вас немедленного ответа. Если скажете, чтобы я вернулся в ракету и летел восвояси, то так тому и быть. Больше мы вас не побеспокоим. Но позвольте нам прилететь сюда, и мы будем работать на вас, как вы когда-то: убирать дома, готовить еду, чистить обувь, – и будем вечно молить прощения у Господа за все те беды, которые мы причинили себе, вам и другим.
На этом он закончил.
Повисло вселенское молчание. Такое густое, что его можно было взять в руку; тяжелое, словно грозовые тучи. Черные руки беспомощно повисли, как плети, черные глаза смотрели на старика, а тот не двигался в ожидании чего-то.
Вилли Джонсон перехватил веревку поудобнее. Стоявшие рядом внимательно следили, что будет дальше. Хэтти тоже следила, сжимая мужу локоть.
Она хотела проникнуть в средоточие их ненависти и отыскать слабое место, а затем расшатать тот камешек или кирпичик, на котором все держится, и тогда крепость с грохотом рухнет. Она и так уже шатается. Но где же этот кирпичик и как к нему подобраться? Как достучаться до них и прекратить эту вражду?
В наступившей тишине она посмотрела на Вилли. Да ведь это он подтолкнул всех к этому, своею жизнью, своей обидой, а значит, он и есть тот самый кирпичик. Стоит его расшатать, тогда остальным не за что будет держаться, и все благополучно разрешится – так просто, оказывается.
Хэтти вышла из толпы навстречу белому человеку.
– Мистер?.. – Она не знала, с чего начать. Сотни глаз уставились на нее; она чувствовала это спиной. – Мистер?..
Белый человек устало улыбнулся.
– Мистер, – сказала она, – вы знаете, что сталось с холмом Ноквуд в Гринуотере?
Старик обратился к кому-то внутри ракеты. Через минуту ему подали распечатанный снимок, который он молча протянул Хэтти.
– Там на вершине еще был раскидистый дуб. Вы знаете, что с ним?
Раскидистый дуб. Под ним застрелили отца Вилли, а затем повесили; наутро все увидели, как он болтается на ветвях.
– Да.
– Он по-прежнему там? – спросила Хэтти.
– Его больше нет, – ответил старик. – Взорван. Ни холма, ни дуба, ничего не осталось. Вот, видите? – Он ткнул в снимок.
Вилли выбежал вперед и вырвал распечатку у него из рук.
– Дайте я взгляну.
У Хэтти заколотилось сердце, и она поспешила обратиться к белому человеку:
– Расскажите про Гринуотер.
– Что вы хотите узнать?
– Доктор Филипс еще жив?
Прошла минута, прежде чем щелкающая машина внутри ракеты нашла нужные сведения…
– Убит на войне.
– У него был сын. Что с ним?
– Погиб.
– А что с их домом?
– Сгорел. Как и все остальные дома.
– А что с тем другим деревом на холме Ноквуд?
– Все сгорели. Не уцелело ни единого деревца.
– И то дерево тоже? Вы уверены? – настаивал Вилли.
– Уверен.
Вилли выдохнул:
– А что с домом мистера Бертона и с ним самим?
– Все дома разрушены, все люди погибли.
– А что случилось с домиком-прачечной, где жила и работала моя мама, миссис Джонсон?
– Его тоже не стало. Ничего не осталось. Вот фотографии, смотрите сами.
Фотографии пошли по рукам, все смотрели на них и вспоминали. В ракете было полно снимков с ответами, о чем ни спроси – какой хочешь город, деревня, дом.
Вилли молча смотрел на веревку.
Он вспоминал Землю – ту самую цветущую Землю и цветущий городок, в котором родился и вырос, и пытался представить, что стало с ним, как он обратился в руины и груду обломков, сгинул в огне вместе с памятниками, вместе с надуманным и настоящим злом, вместе с жестокими людьми, с конюшнями, кузницами, лавками, висельными деревьями, холмами в россыпях гильз, с дорогами, коровами, кустами мимоз; вместе с его лачугой и господскими домами у реки, белыми, словно гробницы, вокруг которых, далекие и недоступные, порхали барышни, похожие на бледных и хрупких мотыльков; где жестокосердные люди качались в креслах, попивая виски, вдыхая осенние ароматы и поглядывая на прислоненные к крыльцу ружья, размышляя о смерти. Все погибло, все сгинуло безвозвратно. Теперь он не сомневался, что цивилизация уничтожена, обратилась в прах и этот прах теперь у их ног. Ничего, ничего не осталось: ни ненавистных гильз, ни пеньковых веревок, ни висельных деревьев, ни даже холма для расправ. Никого не осталось, только какие-то чужие люди, которые прилетели на ракете, готовые на все, даже чистить им обувь, ездить отдельно в трамваях и сидеть на галерке…
– Нет, все будет по-другому, – сказал Вилли Джонсон.
Хэтти взглянула на его могучие кулаки.
Он их разжал.
Веревка упала к его ногам.
Народ разбежался по городку сдирать наспех сделанные вывески, закрашивать свежие желтые надписи в трамваях, срезать веревки в театрах, расплетать петли и разряжать ружья.
– Начнем заново – все вместе? – спросила Хэтти, пока они ехали домой.
– Да, – ответил наконец Вилли, собравшись с мыслями. – Господь дал нам выжить: кому-то из нас, кому-то из них. А что будет дальше – решать нам. Но мы больше не будем вести себя как глупцы. Мы изменимся, станем умнее. Я понял это, когда он говорил. Я понял, что теперь белый человек так же одинок, как и мы когда-то, что теперь у него тоже нет дома, как его долгое время не было у нас. Теперь мы в одинаковых условиях и можем начать все с нуля, на равных.
Он затормозил и остался сидеть за рулем, пока Хэтти выпускала детей. Те сразу же бросились к отцу.
– Ну как, видел его? Видел белого человека? – кричали они наперебой.
– Так точно, сэр, – отозвался Вилли, медленно массируя пальцами виски. – Пожалуй, только сегодня я впервые увидел белого человека – таким, какой он на самом деле.
1949 г. Опубликовано в 1951 г.