– Это двадцатичетырехлетний Бартон. Прошла еще пара лет. Ожидание. Одиночество чуть сильнее. Я читал «Войну и мир», пил шерри и ходил по ресторанам, где сам был и посетителем, и официантом, и поваром. Вчера вечером я был кинозвездой в «Тиволи» – Эмиль Бартон исполняет все роли в «Бесплодных усилиях любви»; часть из них в париках!
– Перестань звонить мне, а не то я убью тебя!
– Как же ты меня убьешь? Сначала найди меня!
– Найду!
– Ты же забыл, где прятал меня. Я везде: в коробках, домах, проводах, вышках, подвалах! Ищи! И как ты это назовешь? Телефоноцид? Самоубийство? Может быть, ты завидуешь? Завидуешь мне, которому только двадцать четыре года, ясноглазому, сильному, молодому. Ладно, старик, пусть будет война! Между нами. Между мною! Целый полк нас, всех возрастов, против тебя, одного настоящего. Валяй, объявляй войну!
– Я убью тебя!
Щелчок. Тишина.
Он выбросил телефон в окно.
Прохладной полуночной порой по глубоким ложбинам катился автомобиль. На полу под ногами Бартона лежали револьверы, ружья, динамит. В его тонких усталых костях отдавался рокот мотора.
«Я найду их, – думал он, – и уничтожу всех до одного. Господи, как же он может так поступать со мною?»
Он остановил машину. Под припозднившейся луной лежал незнакомый город. Воздух был неподвижен.
Он сжимал ружье холодными руками и разглядывал столбы, башни, коробки. Где же прячется голос этого города? В этой вышке? Или вон в той? Столько лет прошло. Он крутил головой, пристально глядя то туда, то сюда, во все стороны.
Поднял ружье.
Вышки повалилась от первого же выстрела.
«Все, – думал он. – Нужно снести все вышки этого города. Какие именно, я не помню. Слишком давно это было».
Автомобиль катился по тихим улицам.
Телефонный звонок.
Он посмотрел на заброшенную аптеку.
Телефон.
Выстрелом из пистолета он прострелил замок и вошел.
Щелк.
– Эй, Бартон? Просто чтобы предупредить… Не пытайся посшибать все башни и взорвать все на свете. Сам себе глотку перережешь. Пожалуй, все…
Щелк.
Он медленно вышел из телефонной будки и пошел по улице, прислушиваясь к жужжанию телефонных вышек высоко над головой – целых и невредимых. Некоторое время он глядел на них, а потом понял.
Вышки, и впрямь, нельзя уничтожать. Предположим, с Земли прилетит ракета – немыслимо, конечно, но допустим, что она все же прилетит этой ночью, завтра, через неделю? И приземлится на другой стороне планеты, возьмется за телефон, чтобы позвонить Бартону, и обнаружит, что сеть не действует?..
Бартон выронил ружье.
– Ракета не прилетит, – негромко сказал он, убеждая себя, – Я стар. Слишком поздно.
А если прилетит, а ты так и не узнаешь об этом? Нет, телефонные линии придется сохранить.
Телефон снова зазвенел.
Он глухо застонал. Он поплелся обратно в аптеку и поднял трубку.
– Алло! – Незнакомый голос.
– Прошу вас, – сказал старик, – не приставайте ко мне.
– Кто это, кто это? Кто вы такой? Кто это говорит? – удивленно вскричал голос.
– Погодите минутку. – Старика шатнуло. – Я Эмиль Бартон, а вы кто?
– Я капитан Рокуэлл, ракета «Аполлон-48». Только что прибыли с Земли.
– Нет, нет, нет.
– Мистер Бартон, вы слушаете?
– Нет, нет, не может быть.
– Где вы находитесь?
– Вы лжете! – Старику пришлось облокотиться на стенку будки. Он ничего не видел. – Бартон, это опять ты лжешь и издеваешься надо мною!
– Говорит капитан Рокуэлл. Мы только что совершили посадку в Нью-Чикаго. Где вы находитесь?
– В Грин-Вилле, – прохрипел он. – В шестистах милях от вас.
– Послушайте, Бартон, вы можете приехать сюда?
– Что?
– Мы ремонтируем ракету после полета. Не могли бы вы приехать и помочь?
– Да, да.
– Мы на посадочной площадке возле города. Завтра сможете приехать?
– Да, но…
– Что?
Старик погладил телефон.
– Как там Земля? Как Нью-Йорк? Война закончилась? Кто сейчас президент? Что происходит?
– Когда вы приедете, у нас будет неограниченное время для разговоров.
– Но все хорошо?
– Отлично.
– Слава Богу. – Старик прислушался к далекому голосу. – А вы точно капитан Рокуэлл?
– Черт возьми, сэр!
– Прошу прощения!
Он повесил трубку.
Невероятно, но они прилетели, спустя много лет, – соотечественники, которые отвезут его к земным морям, небесам и горам.
Он включил мотор. Придется ехать всю ночь. Опасно, и тем не менее стоит рискнуть, чтобы поскорее увидеть людей, пожать руки, снова услышать голоса.
Автомобиль, рыча, пробирался по холмам.
Этот голос… капитан Рокуэлл… Это просто не может быть он сам сорокалетней давности. Он никогда не делал подобной записи. Или делал? Не мог ли он в одном из припадков депрессии или под воздействием пьяного цинизма все же сделать лживую запись о вымышленной посадке на Марс ракеты с придуманным капитаном и несуществующим экипажем? Он яростно мотнул головой. Нет. Он просто дурак, со своими подозрениями. Сейчас не время для сомнений. Нужно мчаться всю ночь наперегонки с марсианскими лунами. Какой же праздник они устроят!
Поднималось солнце. Он ужасно устал, все тело ломило, сердце билось с перебоями, пальцы на руле дрожали, но он радовался, представляя себе последний телефонный разговор: «Эй, молодой Бартон, это говорит старый Бартон. Я сегодня улетаю на Землю! Я спасен». И он слабо улыбался.
Он миновал перечеркнутые длинными тенями пределы Нью-Чикаго на закате. Вышел из машины, уставился на асфальт ракетной посадочной площадки, потер покрасневшие глаза.
Поле было пусто. Никто не бежал ему навстречу. Никто не жал ему руку, не кричал, не смеялся.
Сердце у него в груди оглушительно рокотало. Глаза заволокло тьмой; он чувствовал себя так, будто рушился с небес наземь. Он устало поплелся к домику конторы.
Внутри аккуратным рядком стояли шесть телефонных аппаратов.
Он ждал, хватая ртом воздух.
И наконец звонок.
Он поднял тяжелую трубку.
– Я все думал, доедешь ты живым или нет.
Старик стоял молча, прижимая трубку к уху.
А голос продолжал:
– Капитан Рокуэлл докладывает о готовности. Какие будут приказания, сэр?
– Ты… – простонал старик.
– Как твое сердечко, старина?
– Нет!
– Тебя надо было каким-то образом убрать, чтобы я мог жить, если, конечно, можно назвать жизнью существование в форме магнитных записей.
– Я ухожу отсюда, – перебил его старик. – И плевать, что будет. Я взорву все подряд и уничтожу тебя!
– У тебя сил не хватит. Зачем, по-твоему, я заставил тебя так далеко и так быстро ехать, а? Это твоя последняя поездка!
Старик почувствовал, как сердце у него в груди затрепыхалось. Ему не добраться до других городов. Война проиграна. Он рухнул в кресло, натужно, со всхлипами дыша ртом. Посмотрел на пять других телефонных аппаратов. И, как по сигналу, они хором заголосили! Гнездо отвратительных визгливых птиц!
Автоматика включила сразу все динамики.
– Бартон, Бартон, Бартон! – разнеслось по кабинету.
Он стиснул трубку ладонью. Он душил ее, а она продолжала смеяться над ним. Он ударил ее. Он пнул ее ногой. Он сгреб горячие провода пальцами, как серпантин, и принялся рвать их. Обрывки падали под его дрожащие ноги.
Он уничтожил еще три телефона. Внезапно наступила тишина.
И, как будто его телу открылся давний заветный секрет, оно словно обвисло на усталых костях. Сморщенные веки упали, как цветочные лепестки.
Его рот расслабился. Мочки ушей расплылись, как восковые. Он ударил себя ладонями в грудь и упал ничком. Он лежал неподвижно. Он не дышал. Его сердце не билось.
После продолжительной паузы два телефона разразились звоном.
Где-то щелкнуло реле. Телефонные голоса заговорили между собой.
– Алло, это Бартон?
– Да. Бартон?
– Мне двадцать четыре.
– Мне двадцать шесть. Мы оба молоды. Что случилось?
– Не знаю. Послушай.
В комнате тишина. Старик на полу не пошевелился. Ветер ворвался в разбитое окно. Сразу похолодало.
– Поздравь меня, Бартон, с моим двадцать шестым днем рождения!
– Поздравляю!
Голоса пели дуэтом поздравительную песенку, звуки которой вылетали сквозь выбитое стекло и гасли где-то в мертвом городе.
1949 г.
Синяя бутылка
От каменных солнечных часов осталось лишь мелкое белое крошево. Птицы покинули поднебесье и навеки смолкли, распластав крылья среди скал и песка. По дну мертвых морей перекатывались волны пыли. Стоило ветру уговорить их снова сыграть древнюю мистерию потопа, как они вздымали сухие валы и серые пыльные потоки заливали все окрест.
Города замерли в немоте уснувшего времени, стихли фонтаны, не плескалась вода в озерах… Только тишина и древняя память.
Марс был мертв.
Потом на границах огромного безмолвия в невообразимой дали родился звук – словно бы еле слышно стрекотало какое-то насекомое. Звук приближался, нависал над красноватыми холмами, противно зудел в пронизанном солнцем воздухе. Дрогнуло древнее шоссе, шевельнулась и пошла перешептываться пыль в давным-давно заброшенных городах.
Звук замер.
В сияющей полуденной тишине Альберт Бек и Леонард Крейг сидели в латаном-перелатаном стареньком вездеходе и разглядывали мертвый город. Город с трудом выдержал человеческий взгляд и будто сжался, ожидая крика.
– Привет!
Хрустальная башня вздрогнула и осыпалась мягким шелестящим дождем мелких обломков.
– Эй, вы там!
Еще одна… Потом башни начали рассыпаться одна за другой. Голос Бека приказывал им умирать.
Каменные химеры с огромными гранитными крыльями ныряли вниз. Короткий полет заканчивался неизменным тяжким ударом о плиты двориков и края фонтанов. Голос приказывал им, словно цирковым животным, и они с протяжными стонами отрывались от каменных фронтонов, наклонялись, заглядывали в пустоту, вздрагивали, сопротивляясь, и рушились вниз с разинутыми пастями, выпученными каменными глазами, оскаленными клыками. Осколки разлетались вокруг, как шрапнель по черепице.