Космонавты шагнули наружу.
Они оказались в одиночестве.
Тридцать человек с командиром очутились в краю, где вечно дул ветер над морями пыли и мертвыми городами, вымершими, когда Земля еще только распускалась, словно цветок джунглей за трижды по двадцать миллионов миль отсюда. Небо было неправдоподобно прозрачным, будто кристально чистый спирт из куба, и на нем не мерцая горели звезды. Воздух щекотал горло и легкие как ножом. Его приходилось хватать ртом. Он был разреженный, призрачный, неуловимый; требовал за собой погони. Люди почувствовали головокружение и тягучую тоску. Песок завывал над ракетой. Дайте срок, говорил ночной ветер, и я похороню вас, если будете стоять не двигаясь, как я похоронил каменные города и запрятанные там человеческие мумии, запорошу, заровняю, как иголку с ниткой – и следов своих оставить не успеете.
– Внимание! – вмешался командир.
Ветер унес его голос, словно кувыркающийся лоскут невидимой газеты.
– В одну шеренгу становись! – скомандовал он назло одиночеству.
В движениях людей чувствовалась заторможенность. Они беспорядочно толклись, пока наконец не встали на свои места.
Командир встал к ним лицом. Планета лежала у них под ногами и повсюду. Они стояли на дне пересохшего моря. Приливные волны многих лет и столетий обрушились на них. Они были здесь единственными живыми существами. Марс был безжизнен и так далек ото всего, что у них аж забегали мурашки по коже.
– Ну, – жизнерадостно воскликнул командир, – вот мы и здесь!
– И здесь, – отозвался призрачный голос.
Люди оглянулись. У них за спиной – стены города, наполовину занесенного пылью, песком и древними мхами, стены города, погрязшего во времени по самые высокие шпили, ответили эхом. Черные стены расплывались, как песок под струей воды.
– Каждый из вас знает, что делать! – кричал командир.
– Что делать, что делать, – вторили ему городские стены.
Командир был заметно раздражен. Экипаж не стал снова оборачиваться, но по их затылкам пробежал холодок, и они почувствовали каждый свой вставший дыбом волосок.
– Шестьдесят миллионов миль, – прошептал в конце шеренги капрал Энтони Смит.
– Разговорчики в строю! – закричал командир.
– Шестьдесят миллионов миль, – повторил про себя Энтони Смит, оборачиваясь.
В вышине холодного темного неба сияла Земля – звезда, ни дать ни взять – звезда, далекая, прекрасная, но всего лишь звезда. Ничто в ее очертаниях или свечении не выдавало существования морей, стран, городов.
– А ну, тихо! – гневно заорал командир, сам удивившись своей злости.
Все посмотрели на Смита в конце шеренги.
А он смотрел в небо. Они перехватили его взгляд и узрели Землю, недосягаемо далекую, на расстоянии полугода во времени и в миллионах миллионов миль. Их мысли беспорядочно заметались. Много лет назад человечество на судах и кораблях, аэростатах и самолетах вышло на арктические просторы Земли. Брали храбрейших, как на подбор, энергичных, несгибаемых, чистых душой, притертых друг к другу. Но сколько ни отбирай, кто-то ломался, погружался в арктическую белизну, в долгие ночи, безумие суток, тянувшихся месяцами. Было так одиноко. Одиноко. Стадный человек, оторванный от жизни, от женщин, мнил, будто мозг его размякает. Как все гнусно и тоскливо!
– Шестьдесят миллионов миль! – произнес Энтони Смит уже громче.
А теперь возьмем тридцать человек. Сколотим, выстроим по ранжиру, расфасуем, разложим по полочкам. Впрыснем им противоядие в душу и тело, рафинируем, пропсихоанализируем, зарядим этими крепкими орешками пистолет и – огонь по мишеням! И что получим в конечном счете? Тридцать человек в шеренге, один из которых сначала забормотал себе под нос, потом заговорил громче. Тридцать человек вперились в небеса и видят далекую звезду, зная, что Иллинойс, Айова, Огайо и Калифорния канули в бездну. А ты очутился в каком-то жутком мире, где ветер никогда не перестает, где все умерло, где командир пытается строить из себя добряка. И тут, как будто тебе это раньше не приходило в голову, ты говоришь себе: «Черт возьми, я же на Марсе!»
А Энтони Смит это сказал вслух.
– Я не у себя дома. Я не на Земле. Я на Марсе! Где Земля? Вон она! Видишь, светится чертова булавочная головка? Так это она и есть! Какая глупость! А тут мы что делаем?
Люди напряглись. Командир резко повернулся к психоаналитику Уолтону. Они быстро прошлись вдоль шеренги, пытаясь выглядеть непринужденно.
– Ну что, Смит, какие проблемы?
– Я не хочу здесь находиться. – Смит побледнел. – Боже праведный, ну зачем я сюда прилетел? Это же не Земля.
– Ты же сдавал все экзамены. Ты знал, что тебя ждет.
– Нет, я закрывал на это глаза.
Командир метнул сердитый взгляд на психиатра, как будто доктор был виноват. Последний пожал плечами.
«Каждый может ошибаться», – хотел было он сказать, но сдержался.
Молодой капрал готов был расплакаться.
Психиатр мгновенно сориентировался.
– Все за работу! Развести костер! Ставить палатки! Не терять времени!
Люди расходились и роптали. Они уходили нехотя, оглядываясь назад.
– Вот чего я опасался, – сказал психиатр. – Этого! Космические путешествия, черт бы их побрал, штука новая, слишком новая. Никому не дано знать, что могут сделать с человеком шестьдесят миллионов миль.
Он взял в оборот молодого капрала.
– Так вот. Все в порядке. Вам лучше приниматься за свою работу, капрал. Займите себя чем-нибудь, да поскорее.
Капрал закрыл лицо руками:
– Это жуткое ощущение – знать, что ты так далеко от всего. И вся планета мертва. Никого, кроме нас.
Ему поручили разгружать коробки с замороженным провиантом.
Психиатр и командир стояли невдалеке на песчаной дюне, наблюдая за работой людей.
– Конечно, он прав, – сказал психиатр. – Мне тут тоже не нравится. Это опустошает, совершенно подавляет. Здесь одиноко. Все до чертиков мертво и далеко. Еще этот ветер. Опустевшие города. Мне паршиво.
– Я и сам не в своей тарелке, – сказал командир. – Что вы думаете насчет Смита? Выдержит или загнется?
– Я присмотрю за ним. Ему сейчас нужны друзья. Если он загнется, то, боюсь, потянет со собой остальных. Мы все связаны одной веревкой, даже если она незримая. Я только уповаю на то, что вторая ракета прорвется. Увидимся позже.
Психиатр удалился; ракета стояла в ночи на морском дне посреди Марса, и тут, без предупреждения, выскочили две белые марсианские луны, словно кошмарные воспоминания, и понеслись по небу, вдогонку друг за другом. Командир стоял, глядя в небеса, где сияла Земля.
Ночью Смит свихнулся. Рассудок у него помрачился, но он никого не потянул за собой. Он изо всех сил дергал за эту веревку, всю ночь вызывая потаенные страхи, крики, вопли, предсказания ужасной погибели. Но остальные держались крепко, трудились, обливаясь потом, в темноте. Он никого не смог увлечь за собой в свое убежище у подножия высоченного утеса. Он падал всю ночь. Утром долетел до дна. Под воздействием успокоительных средств Смита, с закрытыми глазами, свернувшегося калачиком, уложили в постель на корабле, откуда его вопли доносились как шепоты. Воцарилась тишина. Трудились только ветер и люди. Психиатр раздавал дополнительные пайки еды, шоколада, сигарет и бренди. Они с командиром неусыпно вели наблюдение.
– Не знаю, что и сказать. Я начинаю подозревать…
– Что?
– Человек не был создан для того, чтобы забираться так далеко, в одиночестве. Путешествия в космосе требуют слишком многого. Изоляция, оторванность совершенно противоестественная; космос сам по себе, если призадуматься, – сумасшествие наяву, – сказал командир. – Будьте начеку – я и сам слетаю с катушек.
– Не молчите, – сказал доктор.
– Что скажете? Выдержим мы здесь?
– Справимся. Признаю, людям тошно. Если в течение суток не будет улучшения и спасательный корабль не появится, нам придется уходить в космос: одно осознание того, что мы летим домой, выведет людей из этого состояния.
– Боже, все пойдет прахом. Какая досада! Миллиард долларов – в трубу. Что мы скажем сенаторам, когда вернемся, – что струсили?
– Иногда трусость – единственное, что нам остается. Человек способен выдерживать до определенного предела. Потом нужно убегать. Если только не найдется никого, кто побежит вместо него. Посмотрим.
Взошло солнце. Две луны исчезли. Но и при дневном свете Марс оказался ничуть не гостеприимнее, чем ночью. Кто-то выстрелил в животное, которое ему померещилось за спиной. Кто-то бросил работу из-за ослепляющей головной боли и ушел на корабль. Хотя большую часть дня они проспали, сон их только измотал. Многие просили доктора дать им успокоительное и бренди. С наступлением темноты доктор и командир подвели итоги.
– Нам лучше сматываться отсюда, – сказал Уолтон. – Еще один случай – Соренсон. Бернард – то же самое. Очень жаль. Оба – отличные ребята. Замечательные. Но мы не смогли воспроизвести Марс в наших лабораториях на Земле. Никакое испытание не может воспроизвести незнаемое. Шок от изоляции, от одиночества. В тяжелой форме. Что ж, это была достойная попытка. Лучше быть счастливыми трусами, чем бесноватыми психами. Что до меня, так мне здесь плохо. Как сказал тот бедняга, я хочу домой.
– Итак, должен ли я отдать приказ? – спросил командир.
Психиатр кивнул.
– Боже мой, я не хочу сдаваться без борьбы.
– Не с чем бороться – только ветер и пыль. Мы могли бы дать настоящий бой, если бы прибыл спасательный корабль, а его все нет и нет…
– Капитан, сэр!
– Да? – командир и психиатр обернулись.
– Взгляните, сэр! В небо! Спасательный корабль!
Ничего, кроме правды. Люди высыпали из корабля, из палаток. Солнце село, и подул холодный ветер, но никто не расходился, все до рези в глазах смотрели, как в вышине разгорается огонь. Вторая ракета возвестила о своем прибытии длинным шлейфом красного пламени, которое ширилось, и ширилось, и ширилось. Она приземлилась. Она остыла. Люди из первой ракеты с криком побежали к ней по морскому дну.