| Stendahl turned. | Стендаль повернулся. |
| "Now, Pikes, we send the remainder of the invitations for tonight. | - Ну, Пайкс, теперь разошлем оставшиеся приглашения на сегодняшний вечер. |
| I think we'll have a jolly time, don't you?" | Полагаю, будет весело. Как вы думаете? |
| "Considering we waited twenty years, quite jolly!" | - Учитывая, что мы ждали двадцать лет, - даже очень весело! |
| They winked at each other. | Они подмигнули друг другу. |
| Seven o'clock. | Ровно семь. |
| Stendahl studied his watch. | Стендаль взглянул на часы. |
| Almost time. | Теперь уж недолго. |
| He twirled the sherry glass in his hand. He sat quietly. | Он сидел в кресле и вертел в руке рюмку с хересом. |
| Above him, among the oaken beams, the bats, their delicate copper bodies hidden under rubber flesh, blinked at him and shrieked. | Над ним, меж дубовых балок попискивали, сверкая глазками, летучие мыши, тонкие медные скелетики, обтянутые резиновой плотью. |
| He raised his glass to them. | Он поднял рюмку, приветствуя их. |
| "To our success." | - За наш успех. |
| Then he leaned back, closed his eyes, and considered the entire affair. | Откинулся назад, сомкнул веки и мысленно проверил все сначала. |
| How he would savor this in his old age. This paying back of the antiseptic government for its literary terrors and conflagrations. | Уж отведет он душу на старости лет... Отомстит этому антисептическому правительству за расправу с литературой, за костры. |
| Oh, how the anger and hatred had grown in him through the years. Oh, how the plan had taken a slow shape in his numbed mind, until that day three years ago when he had met Pikes. | Годами копился гнев, копилась ненависть... И в оцепенелой душе исподволь, медленно зрел замысел. Так было до того дня три года назад, когда он встретил Пайкса. |
| Ah yes, Pikes. | Именно, Пайкса. |
| Pikes with the bitterness in him as deep as a black, charred well of green acid. | Пайкса, ожесточенная душа которого была как обугленный черный колодец, наполненный едкой кислотой. |
| Who was Pikes? | Кто такой Пайкс? |
| Only the greatest of them all! | Величайший из них всех, только и всего! |
| Pikes, the man of ten thousand faces, a fury, a smoke, a blue fog, a white rain, a bat, a gargoyle, a monster, that was Pikes! | Пайкс - человек с тысячами личин, фурия, дым, голубой туман, седой дождь, летучая мышь, горгона, чудовище, вот кто Пайкс! |
| Better than Lon Chaney, the father? Stendabi ruminated. | "Лучше, чем Лон Чени, патриарх?" - спросил себя Стендаль. |
| Night after night he had watched Chaney in the old, old films. Yes, better than Chaney. | Чени, которого он смотрел в древних фильмах, много вечеров подряд смотрел... Да, лучше чем Чени. |
| Better than that other ancient mummer? What was his name? Karloff? | Лучше того, другого старинного актера - как его, Карлофф, кажется? |
| Far better! | Гораздо лучше! |
| Lugosi? | А Люгоси? |
| The comparison was odious! | Никакого сравнения! |
| No, there was only one Pikes, and he was a man stripped of his fantasies now, no place on Earth to go, no one to show off to. | Пайкс - единственный, неподражаемый. И что же, его ограбили, отняли право на выдумку, и некуда податься, не перед кем лицедействовать. |
| Forbidden even to perform for himself before a mirror! | Запретили играть даже перед зеркалом для самого себя! |
| Poor impossible, defeated Pikes! | Бедняга Пайкс - невероятный, обезоруженный Пайкс! |
| How must it have felt, Pikes, the night they seized your films, like entrails yanked from the camera, out of your guts, dutching them in coils and wads to stuff them up a stove to burn away! | Что ты чувствовал в тот вечер, когда они конфисковали твои фильмы, вырывали, вытягивали, подобно внутренностям, кольца пленки из кинокамеры, из твоего чрева, хватали, комкали, бросали в печь, сжигали! |
| Did it feel as bad as having some fifty thousand books annihilated with no recompense? | Было ли это так же больно, как потерять, ничего не получив взамен, пятьдесят тысяч книг? |
| Yes. | Да. |
| Yes. | Да. |
| Stendahl felt his hands grow cold with the senseless anger. | Стендаль почувствовал, как руки его холодеют от каменной ярости. |
| So what more natural than they would one day talk over endless coffeepots into innumerable midnights, and out of all the talk and the bitter brewings would come - the House of Usher. | И вот однажды - что может быть естественнее -они встретились и заговорили, и разговоры их растянулись на бессчетные ночи, как не было счета и чашкам кофе, и из потока слов и горького настоя родился - Дом Эшера. |
| A great church bell rang. | Гулкий звон церковного колокола. |
| The guests were arriving. | Начался съезд гостей. |
| Smiling he went to greet them. | Улыбаясь, он пошел встретить их. |
| Full grown without memory, the robots waited. | Роботы ждали - взрослые без воспоминаний детства. |
| In green silks the color of forest pools, in silks the color of frog and fern, they waited. | Ждали роботы в зеленых шелках цвета лесных озер, в шелках цвета лягушки и папоротника. |
| In yellow hair the color of the sun and sand, the robots waited. | Ждали роботы с желтыми волосами цвета песка и солнца. |
| Oiled, with tube bones cut from bronze and sunk in gelatin, the robots lay. | Роботы лежали, смазанные, с трубчатыми костями из бронзы в желатине. |
| In coffins for the not dead and not alive, in planked boxes, the metronomes waited to be set in motion. | В гробах для не живых и не мертвых, в дощатых ящиках маятники ждали, когда их толкнут. |
| There was a smell of lubrication and lathed brass. | Стоял запах смазки и латунной стружки. |
| There was a silence of the tomb yard. | Стояла гробовая тишина. |
| Sexed but sexless, the robots. | Роботы - обоего пола, но бесполые. |
| Named but unnamed, and borrowing from humans everything but humanity, the robots stared at the nailed lids of their labeled F.O.B. boxes, in a death that was not even a death, for there had never been a life. And now there was a vast screaming of yanked nails. | С лицами, не безликие, заимствовавшие у человека все, кроме человечности, роботы смотрели в упор на прошитые гвоздями крышки ящиков с надписью "Франкоборт", пребывая в небытии, которого смертью не назовешь, потому что ему не предшествовала жизнь... Но вот громко взвизгнули гвозди. |
| Now there was a lifting of lids. | Одна за другой поднимаются крышки. |
| Now there were shadows on the boxes and the pressure of a hand squirting oil from a can. | По ящикам мечутся тени, стиснутая рукой масленка брызжет машинным маслом. |
| Now one clock was set in motion, a faint ticking. | Тихонько затикал один механизм, пущенный в ход. |
| Now another and another, until this was an immense clock shop, purring. | Еще один, еще, и вот уже застрекотало все кругом, как в огромном часовом магазине. |
| The marble eyes rolled wide their rubber lids. | Каменные глаза раздвинули резиновые веки. |
| The nostrils winked. | Затрепетали ноздри. |
| The robots, clothed in hair of ape and white of rabbit, arose: Tweedledum following Tweedledee, Mock-Turtle, Dormouse, drowned bodies from the sea compounded of salt and whiteweed, swaying; hanging blue-throated men with turned-up, clam-flesh eyes, and creatures of ice and burning tinsel, loam-dwarfs and pepper-elves, Tik-tok, Ruggedo, St. Nicholas with a self-made snow flurry blowing on before him, Bluebeard with whiskers like acetylene flame, and sulphur clouds from which green fire snouts protruded, and, in scaly and gigantic serpentine, a dragon with a furnace in its belly reeled out the door with a scream, a tick, a bellow, a silence, a rush, a wind. | Встали на ноги роботы, покрытые обезьяньей шерстью и мехом белого кролика. Близнецы Твидлдам и Твидлди, Телячья Голова, Соня, бледные утопленники - соль и зыбкие водоросли вместо плоти, посиневшие висельники с закатившимися глазами цвета устриц, создания из льда и сверкающей мишуры, глиняные карлики и коричневые эльфы. Тик-так, Страшила, Санта-Клаус в облаке искусственной метели. Синяя Борода - бакенбарды словно пламя ацетиленовой горелки. Поплыли клубы серного дыма с языками зеленого огня, и будто изваянный из глыбы чешуйчатого змеевика, дракон с пылающей жаровней в брюхе протиснулся через дверь: вой, стук, рев, тишина, рывок, поворот. |