И вот неизвестные строки Пушкина, сами, без всяких усилий со стороны Степанова, оказавшиеся перед ним.
Степанов грузно поднялся со стула, держа на вытянутой руке альбом в сафьяновом переплёте, и подошёл к окну, к свету, чтобы под солнцем убедиться в том, что счастье в самом деле посетило его, что одно из решающих открытий в пушки нистике второй половины двадцатого века сделано именно им.
— Сядь, — догнал его голос Малюжкина. — Послушай: «Однако в отдельных хозяйствах темпы прополки недостаточно высоки». Или, может, написать просто «невысоки»? Или «низки»?
— Кто та девушка? — спросил Степанов.
— Какая девушка?
— Девушка, которая к тебе приходила. С Мишей Стендалем.
— Так ты у неё и спроси. Почему у меня? Не знаю я никакой девушки.
Малюжкин тоже был одержимым человеком. Он был одержим желанием сделать газету самой лучшей в области.
— Так, — сказал Степанов, стряхнул пепел с мятых брюк, с трудом стянул на обширном животе расстегнувшуюся пуговицу и, громко запев: «Оставь меня, персидская княжна…», ушёл из кабинета главного редактора, убыстряя шаги, протопал по коридору и выскочил на улицу.
Малюжкин посмотрел ему вслед и обиделся до слёз.
29
Милица со Стендалем доплелись до пивного ларька, у которого под разноцветными пляжными зонтиками стояли шаткие столики с голубым пластиковым верхом.
Миша отстоял в очереди, поставил на столик две кружки с шапками тёплой пены. Он был разочарован в жизни и в идеалах.
— Что же, не оценили нас? — спросила Милица.
— Я совершил тактическую ошибку, — признал Стендаль, не зная ещё, в чём она заключалась.
— Сначала я ему понравилась, — произнесла Милица.
Стендаль пил пиво, морщился.
— Придётся прямо в Москву, — сказал он. — И Великий Гусляр останется никому не известным, заштатным городком. И они будут кусать себе локти. Пускай кусают.
— Немного он всё-таки прославится, — сказала Милица. — Я же здесь жила. — Она улыбалась. Она шутила, хотела развеселить Стендаля. — Всё уладится.
— И никто не верит, — сказал Стендаль. — Даже в милиции Удалову не поверили. А мне в газете. Что мы, проходимцы, что ли? Вот Грубин побежал опыты ставить, чтобы ничего не упустить. И вы тоже не только о себе думаете. Ведь правда?
— Ага, — подтвердила прекрасная Милица. — Смотрите, тот смешной дядька бежит.
По площади бежал, вертел головой мягкий, колышущийся мужчина, голый череп которого выглядывал из войлочного венца серых волос, как орлиное яйцо из гнезда. У мужчины были толстые актёрские губы и нос римского императора времён упадка. Под мышкой он держал большой альбом.
Весь он, от нечищеных ботинок, за что его журил Малюжкин, до обсыпанного пеплом пиджака, являл собой сочетание неуверенности, робости и фантастической целеустремлённости.
— Мой альбом несёт, — сказала Милица.
— Это Степан Степанов, — сказал Миша Стендаль. — Они спохватились. Они поняли и разыскивают нас. Сюда! — махал рукой Стендаль, призывая Степанова. — Сюда, Степан Степаныч!
Степанов протопал к столику. Очень обрадовался.
— А я вас ищу, — сказал он, придавливая к земле стул, — вернее, вашу спутницу. Я уж боялся, что не найду, что мне всё почудилось.
— Вас Малюжкин всё-таки прислал? — спросил утвердительным тоном Стендаль.
— Какой Малюжкин? Ни в коем случае. Он, знаете, резко возражал. Он не осознаёт. Девушка, откуда у вас этот альбом?
— Это мой альбом, — ответила Милица.
Степанов подвинул к себе кружку Стендаля, отхлебнул в волнении.
— А вы знаете, что в нём находится? — спросил Степанов, сощурив и без того маленькие глазки.
— Знаю, мне писали мои друзья и знакомые: Тютчев, Фет, Державин, Сикоморский, Пушкин и ещё один из земской управы.
— Пушкин, говорите? — Степанов был строг и настойчив. — А вы его читали?
— Конечно. У вас, Мишенька, все в редакции такие чудаки?
— Если Степаныч не убедит главного, никто этого не сделает, — сказал Миша, в котором проснулась надежда.
— И не буду, — сказал Степанов. — А вы знаете, девушка, что это стихотворение нигде не публиковалось?
— А как же! — удивилась Милица. — Он же мне сам его написал. Сидел, кусая перо, лохматый такой, я даже смеялась. Я только друзьям показывала.
— Так, — проговорил Степанов задыхаясь, допивая стендалевское пиво. — А если серьёзно? Откуда у вас, девушка, этот альбом?
— Объясни ему, — попросила Милица. — Я больше не могу.
— Альбом — это только малая часть того, что мы пытались втолковать Малюжкину, — начал Стендаль, подвигая к себе кружку Милицы. — Дело не в альбоме.
— Не сходите с ума, — произнёс Степанов, — дело именно в альбоме. Ничего не может быть важнее.
— Степан Степаныч, вы же знаете, как я вас уважаю. Никогда не шутил над вами. Послушайте и не перебивайте. Вы только, пожалуйста, дослушайте, а потом можете звонить, если не поверите, в сумасшедший дом или вызывать «скорую помощь».
Когда Стендаль закончил рассказ о чудесных превращениях, перед ним и Степановым стояла уже целая батарея пустых кружек. Их покупала и приносила Милица, которой скучно было слушать, которая жалела мужчин, была добра и неспесива. Продавщица уже привыкла к ней, отпускала пиво без очереди, и никто из мужчин, стоявших под солнцем, не возражал. И странно было бы, если бы возразил, — ведь раньше никто из них не видал такой красивой девушки.
— А альбом? — спросил Степанов, когда Миша замолчал.
— Альбом заберём в Москву. Как вещественное доказательство. Как только соберём деньги на билеты.
— К Андроникову?
— Там придумаем, может, и к Андроникову.
— Он его получит от меня, — сказал Степанов. — Я еду с вами.
— Как можно? — удивился Стендаль. — Неужели вы нам не верите?
— Я буду предельно откровенен, — ответил Степанов, поглаживая сафьяновый переплёт. — Мне хотелось бы встретиться, чтобы развеять последние сомнения, с Еленой Кастельской. Имею честь быть с ней знакомым в течение трёх десятилетий. Если она ваш рассказ подтвердит, сомнения отпадут.
— Вы её можете не узнать, ей сейчас двадцать лет. Как и мне.
— А я задам ей два-три наводящих вопроса. К примеру, кто, кроме неё, голосовал в прошлом году на депутатской комиссии за ассигнования на реставрацию церкви Серафима. Я тоже не лыком шит.
— Вы голосовали, — сказала Милица. — Пива ещё хотите?
— Я, — сознался Степанов и очень удивился. — Спасибо. Пойдём?
— А не кажется ли вам, — спросил осмелевший и преисполнившийся оптимизмом Стендаль, — что всё это сказочно, невероятно, таинственно и даже подозрительно?
— Послушайте, молодой человек, — ответил с достоинством Степанов, — на моих глазах родились телефон и радио. Я собственными глазами видел фотокопию пушкинского письма, обнаруженного недавно в небольшом городе на Амазонке. Почему я не должен доверять уважаемым людям только потому, что чувства мои и глаза отказываются верить реальности? Человеческие чувства ненадёжны. Ими не постигнешь даже элементарную теорию относительности. Разум же всесилен. Обопрёмся на него, и всё станет на свои места. В таком случае стихотворение получает хоть и необычное, но объяснение, а это лучше, чем ничего.
30
— Елена Сергеевна, — произнёс от двери Стендаль, пропуская Милицу и Степанова вперёд, — скажите, кто, кроме вас, голосовал в прошлом году на депутатской комиссии за срочные ассигнования на реставрацию церкви Серафима?
— Степанов, — ответила Елена Сергеевна.
— Узнал, — сказал Степанов. — Я бы и без того узнал. Вы вообще мало изменились. Здравствуйте, Елена Сергеевна. Поздравляю с перевоплощением.
— Степан Степанович, как я рада! — воскликнула Елена. — Хоть живая душа. А то мы очутились в каком-то ложном положении.
— По ту сторону добра и зла, — сказал Алмаз Битый с полу.
Он строил вместе с Ваней подвесную дорогу из ниток, спичечных коробков и различных мелких вещей. Ноги Алмаза упирались в стену, ему было неудобно лежать, но иначе не управишься.
Степанов заполнил комнату объёмистым телом, положил на стол альбом.
— Весьма сочувствую, — сказал он. — Только что был свидетелем очередной неудачи наших юных друзей в редакции. Одно дело мечтать о журавле в небе, лёжа на диване, другое — догадаться, что это именно он опустился к тебе на подоконник, и протянуть руку.
— Битый, — представился Алмаз, поднимаясь с пола, как молодой дог: медленно подбирая под себя и распрямляя могучие члены. — Один из виновников происшедшего. Но не раскаиваюсь.
— Как же, как же, — согласился Степанов. — С вашей стороны благородно было поделиться таким интересным секретом.
— Не хотел я сначала, — сказал Алмаз. — Думал, произойдут от этого только неприятности.
— А сейчас? — спросила Елена.
— Сейчас поздно раскаиваться. Но кто мне ответит, нужна ли людям вечная молодость? К ней тоже привыкнуть надо.
— А вы привыкли?
— Не сразу. Настоящая молодость бывает только один раз. Пока ты не знаешь, что последует за ней.
— Это правильно, — согласилась Елена.
— Но ты не расстраивайся, — сказал Алмаз. — Я тебя увезу в Сибирь. Дело найдётся. Вот вы, — обратился он к Степанову, — вы уже всё о наших приключениях знаете, согласились бы сейчас, если бы зелье сохранилось, присоединиться к нам?
— Не знаю, — произнёс медленно Степанов. — Нет, наверное. Меня вполне устраивает мой возраст. Может, только чтобы похудеть немного. Лишний вес мешает.
— Ну, это ничего, — сказал Стендаль. — В Москве устроим вас в Институт питания. Станете Аполлоном. У нас будут большие связи в медицинском мире. И вообще, все великие открытия сначала вызывали возражения, столкновения, споры и так далее. Может быть, в Москве, когда мы явимся с рецептом вечной молодости, хотя и с неполным рецептом, нам не все поверят. И даже те, кто поверит, поверят не сразу.
— Но я же поверил. Больше того, зная о ваших временных финансовых затруднениях, согласен пойти навстречу. Человек я одинокий, и есть у меня кое-какие сбережения. Потом, будете при деньгах, отдадите.