По ту сторону площади — двухэтажный музей, памятник городской архитектуры восемнадцатого века, охраняется государством.
Но Елена Сергеевна переходить площадь не стала, а у продовольственного свернула на Толстовскую.
На углу встретился провизор Савич, давнишний знакомый.
— Ты слышала, Лена, — сообщил он, отдуваясь и обмахиваясь растрёпанной книжкой, — грузовик провалился?
— А куда, ты полагаешь, я иду? — спросила Елена Сергеевна. — Обследовать финифтяную артель?
— Ну уж, Леночка, — ответил мягко Савич, — не надо волноваться. Если мне не изменяет память, это третий провал за последние годы?
— Четвёртый, Никита, — сказала Елена Сергеевна. — Четвёртый. Я пойду, а то как бы они чего не натворили.
— Разумеется. Если б не такая жара, я бы сам посмотрел. Но обеденный перерыв короток, а моё брюхо требует пищи. Я так и полагал, что тебя встречу. Тебя всё в городе касается.
— Касалось. Теперь я на пенсии. Передай привет Ванде Казимировне.
— Спасибо, мы всё к вам в гости собираемся…
Но последних слов Елена Сергеевна уже не слышала. Она быстро шла к Пушкинской.
Савич поправил очки и побрёл дальше, размышляя, есть ли в холодильнике бутылка пива. Он представил запотевшую тёмно-зелёную бутылку, шипение освобождённого напитка, зажмурился и заспешил.
На Пушкинской, не доходя до универмага, стояла толпа. Толпа казалась неподвижным, неживым телом, и только мальчишки кружились вокруг неё, влетая внутрь и снова выскакивая, как пчёлы из роя. По улице не спеша шёл гусеничный экскаватор. Вблизи толпа распалась на отдельных людей, большей частью знакомых — учеников, друзей, соседей и просто горожан, о которых ничего не знаешь, но здороваешься на улице.
Елена Сергеевна пронзила толпу и оказалась у провала. Асфальт расходился трещинами, прогибался, будто был мягким, как резиновый коврик, и обрывался овальным чёрным колодцем. По другую сторону колодца стоял лесовоз — его уже вытащили из ямы. Брёвна лежали на мостовой рядком.
У провала спорили два человека. Один из них был низок ростом, агрессивен, и лицо его было скрыто под соломенной шляпой. Второй — баскетбольного роста, с нечёсаной шевелюрой, в чёрном пиджаке, надетом прямо на голубую майку, — отступал под натиском низенького, но сопротивления не прекращал.
— Для меня это скандал и безобразие, — уверял низкий.
Елена Сергеевна сразу поняла, что это и есть директор стройконторы.
— Мы окончили асфальтирование участка, рапортовали и ожидаем заслуженной премии — не лично я, а коллектив, — а ты что мне советуешь?
Низенький сделал шаг вперёд, и длинный отступил, рискуя свалиться в пропасть.
— Корнелий, ты забыл о науке, о славе родного города, — протестовал он, балансируя над провалом.
— А люди премии лишатся?.. Эй, Эрик! — Это низенький увидел экскаватор. — Давай сюда, Эрик!
— Подождите, — произнесла Елена Сергеевна.
— А вы ещё по какому праву? — спросил низенький, не поднимая головы. — Давай, Эрик!
— Вот что, Корнелий, — сказала тогда Елена Сергеевна, которая наконец узнала, кто же скрывается под соломенной шляпой. — Сними шляпу и подними голову.
Кто-то в толпе хихикнул. Экскаваторщик заглушил мотор и подошёл поближе.
— Где тут яма, — спросил он, — которая представляет исторический интерес?
Директор стройконторы послушно снял шляпу и поднял вверх чистые голубые глаза неуспевающего ученика.
Он уже всё понял и сдался.
— Здравствуйте, Елена Сергеевна, — сказал он. — Я вас сразу не узнал.
— Дело не в этом, Корнелий.
— Правильно, не в этом. Но вы войдите в моё положение.
— А если бы на Красной площади такое случилось? — спросила строго Елена Сергеевна. — Ты думаешь, Удалов, что правительство разрешило бы вызвать экскаватор и засыпать провал, не дав возможности учёным его обследовать?
— Так то Красная площадь…
— Так его! — пришёл в восторг Грубин. — Я сейчас мигом всё осмотрю.
— Кстати, если не исследовать, куда ведёт провал, — добавила Елена Сергеевна, — то не исключено, что завтра произойдёт катастрофа в десяти метрах отсюда, вон там, например.
Все испуганно посмотрели в направлении, указанном Еленой Сергеевной.
Грубин присел на корточки и постарался разглядеть, что таится в провале. Но ничего не увидел.
— Фонарь нужен, — сказал он.
— Фонарь есть. — Из толпы вышел мальчик с длинным электрическим фонарём. — Только меня с собой возьмите.
— Здесь мы не шутки шутить собрались. — Грубин отобрал фонарь у мальчика. — Я пойду, а, Елена Сергеевна?
— Подождите. Нужно, чтобы туда спустился представитель музея.
— Так там нет никого. А вы отсюда будете контролировать.
Рядом с Еленой Сергеевной возник человек с фотоаппаратом.
— Я готов, — сказал он. — Я работаю в районной газете, и моя фамилия Стендаль. Миша Стендаль. Я окончил истфак.
— Так будем стоять или будем засыпать? — спросил экскаваторщик. — Простой получается.
— Идите, — согласилась с Мишей Елена Сергеевна.
— Тогда и я пойду, — сказал вдруг экскаваторщик. — Мне нужно посмотреть, куда землю сыпать. Да и физическая сила может пригодиться.
И на это Елена Сергеевна согласилась.
Удалов хотел было возразить, но потом махнул рукой. Не везёт, так никогда не везёт.
— Здесь неглубоко, — сказал Грубин, посветив фонариком вглубь.
Он лёг на асфальт, свесил ноги в провал и съехал на животе в темноту. Ухнул и пропал.
— Давайте сюда! — прилетел через несколько секунд утробный подземный голос.
Толпа сдвинулась поближе к краям провала, и Елена Сергеевна сказала:
— Отойдите, товарищи. Сами упадёте и других покалечите.
— Сказано же, — оживился Удалов, — осадите!
Экскаваторщик спрыгнул вниз и подхватил Мишу Стендаля.
— Ну, как там? — крикнул Удалов.
Он опустился на колени, крепко упёршись пухлыми ладошками в асфальт, и голос его прозвучал тихо, отражённый невидимыми стенами провала.
— Тут ход есть! — отозвался снизу чей-то голос.
— Там ход есть, — повторил кто-то в толпе.
— Ход…
И все замерли, замолчали. Даже мальчишки замолчали, охваченные близостью тайны. В людях зашевелились древние инстинкты кладоискателей, которые дремлют в каждом человеке и только в редких деятельных натурах неожиданно просыпаются и влекут к приключениям и дальним странствиям.
3
Сверху провал представлялся Милице Фёдоровне Бакшт чернильной кляксой. Она наблюдала за событиями из окна второго этажа. Пододвинула качалку к самому подоконнику и положила на подоконник розовую атласную подушечку, чтобы локтям было мягче. Подушечка уместилась между двумя большими цветочными горшками, украшенными бумажными фестончиками.
Очень старая сиамская кошка с разными глазами взмахнула хвостом и тяжело вспрыгнула на подоконник. Она тоже смотрела на улицу в щель между горшками.
В отличие от остальных Милица Фёдоровна хорошо помнила то время, когда улица не была мощёной и звалась Елизаветинской. Тогда напротив дома Бакштов, рядом с лабазом Титовых, стоял богатый дом отца Серафима с резными наличниками и дубовыми колоннами, покрашенными под мрамор. Дом отца Серафима сгорел в шестидесятом, за год до освобождения крестьян, и отец Серафим, не согласившись в душе с суровостью провидения, горько запил.
Отлично помнила Милица Фёдоровна и приезд губернатора. Тот был у Бакштов с визитом, ибо обучался со вторым супругом Милицы Фёдоровны в пажеском корпусе. Хозяйка велела в тот вечер не жалеть свечей, и его высокопревосходительство, презрев условности, весь вечер провёл у её ног, шевеля бакенбардами, а господин Бакшт был польщён и вскоре стал предводителем уездного дворянского собрания.
Память играла в последние годы странные шутки с Милицей Фёдоровной. Она отказывалась удерживать события последних лет и услужливо подсовывала образы давно усопших родственников и приятелей мужа и даже куда более давние сцены: петербургские, окутанные дымкой романтических увлечений.
В годы революции Милица Фёдоровна была уже очень стара, и за ней ходила компаньонка из монашек. С тех лет ей почему-то врезалось в память какое-то шествие.
Перед шествием молодые люди несли чёрный гроб с белой надписью «Керзон». Кто такой Керзон, Милица Фёдоровна так и не сподобилась узнать.
И ещё помнился последний визит Любезного друга. Любезный друг сильно сдал, ходил с клюкой, и борода его поседела. Задерживаться в городе он не смог и вынужден был покинуть гостеприимный дом вдовы Бакшт, не исполнив своих планов.
Появление провала на Пушкинской отвлекло Милицу Фёдоровну от привычных мыслей. Она даже запамятовала, что ровно в три к ней должны были прийти пионеры. Им Милица Фёдоровна обещала рассказать о прошлом родного города. Задумала этот визит настойчивая соседка её, Шурочка, девица интеллигентная, однако носящая короткие юбки. Милица Фёдоровна обещала показать пионерам альбом, в который её знакомые ещё до революции записывали мысли и стихотворения.
Шурочку Милица Фёдоровна разглядела среди людей, окруживших провал. На зрение госпожа Бакшт не жаловалась: грех жаловаться в таком возрасте.
Потом Милица Фёдоровна задремала, но сон был короток и непрочен. Нечто необъяснимое волновало её. Нечто необъяснимое было связано с провалом. Ей привиделся Любезный друг, грозивший костлявым пальцем и повторявший: «Как на духу, Милица!»
Когда Милица Фёдоровна вновь открыла глаза, у провала уже командовала известная ей Елена Сергеевна Кастельская, худая дама, работавшая в музее и приходившая лет десять — пятнадцать назад к Бакшт в поисках старых документов. Но Милице Фёдоровне не понравились сухость и некоторая резкость в обращении музейной дамы, и той пришлось уйти ни с чем. При этом воспоминании Милица Фёдоровна позволила улыбке чуть тронуть уголки её сухих поджатых губ. Раньше губы были другими — и цветом, и полнотой. Но улыбка, та же улыбка, когда-то сводила с ума кавалергардов.
Тут Милицу Фёдоровну вновь сморила дремота. Она зевнула, смежила веки и отъехала на кресле в угол, в уютную полутьму у печки.