Мы станцевали сиртаки-вальс два раза подряд, а потом, вспотевшие и красные, растянулись на полу.
– А давайте еще под какую-нибудь музыку попробуем, – сказал Денис, когда мы немного отдышались.
– Рэпчик? – хихикнула Лусинэ.
– Хардкор, – фыркнул Денис.
– Хэви-метал! – сказала я.
– Панк!
– Майкл Джексон!
– «Гражданская оборона»!
– Цой жив!
– Лил Пип умер!
– «Пошлая Молли»!
– Буэ!
– А что?!
– «Дайте танк (!)»!
Переговариваясь и дурачась, мы перебрали пластинки в шкафу, потом стали перебирать треки в телефонах и танцевать под что попало. Майкл Джексон подошел неплохо (“Billy Jean” и “Smooth Criminal”), «Дайте танк (!)» тоже («Спам» и «Друг»), а Лил Пип и «Пошлая Молли» – никак. Очень просто оказалось танцевать вальс под «Восьмиклассницу» и «Группу крови» Цоя и «Мою оборону» «Гражданской обороны». Эксперимент с SOAD (“Toxicity”) также вышел удачным. Потом Лусинэ попросила Эда Ширана, Шакиру и Бейонсе, и мы станцевали, но уже из последних сил. Ширан показался нудным, Шакира – слишком роготрясной, а Бейонсе постоянно декламировала стихи и ломала ритм.
– Тут у меня японка одна была, – пробормотала Лус, шаря пальцем по экрану телефона.
– Не надо японку! – запротестовали мы с Денисом. – Завтра!
Покидали мы кабинет музыки страшно довольные репетицией и друг другом.
46
– В моей старой школе после четвертого класса всех делят на умных, средних и слабых. Умные идут в «А» класс, средние – в «Б», слабые – в «В». Говорят, что ашек учат по спецпрограмме, но на деле их только нагружают математикой, так что логарифмы из ушей лезут. У меня с математикой всегда окей было, и я без труда попала в «А», что, конечно, немного потешило мою гордость. Но со временем математики становилось все больше, а смысла все меньше. Ради чего мы всё это проделываем – чтобы в Академию управления попасть? Так себе цель. Мы даже не знали, чему там учат, в этой Академии – управлять, но чем? И как? И для чего? Какое это отношение к реальной жизни имеет? С началом десятого класса со мной что-то произошло. Я поняла, что не хочу больше тратить время на алгебру с геометрией, не хочу идти в Академию управления, не хочу учиться в «А» классе. Мама сказала, что у меня это пройдет, а папа сказал, что, раз я учусь там, где на самом деле не хочу учиться, я занимаю место другого человека – того, кто хотел бы там учиться, но не попал, потому что место оказалось уже занято мной. «Что за бред», – сказала мама, но я решила, что папа прав. Я написала заявление на имя директора, чтобы он разрешил мне перейти в «Б» или даже «В», без разницы, – мне это деление на сильных и слабых уже казалось тупостью. К моему изумлению, директор ответил, что не разрешит мне перейти и я окончу школу, как мне и положено, в «А». Родители предположили, что я испорчу директору хорошую картинку – с какой стати успевающая ученица собирается покинуть элитный класс и по своей воле присоединиться к отстающим? Так в «панкратовке» не делают! Честно говоря, я до сих пор не понимаю, почему Домкрату так важно было держать меня в «А». Но его отказ меня раззадорил. Я поговорила с папой (уже без мамы), и он посоветовал забастовать и перестать делать домашнее задание. Так я быстро стану двоечницей, и им придется меня перевести. Я так и сделала.
Денис и Лусинэ смотрели на меня круглыми глазами. Мы сидели на детской карусели в одном из дворов и ели пиццу («маргарита» за полцены, скидка до 17:00).
– Вот ты шизанутая, – проговорил Денис. – И папаша твой.
– Про папу молчи, а то получишь, – предупредила я.
Денис поднял ладонь в примиряющем жесте.
– А что дальше-то было? – спросила Лусинэ.
– План сработал: я быстро нахватала двоек и перестала понимать, о чем на уроках алгебры идет речь. Директор вызвал маму и устроил скандал, обозвал меня избалованной, сказал, что я верчу родителями и они мне все позволяют, и под конец сообщил, что переведет меня в «В», но аттестат у меня будет такой, что меня никуда не возьмут, если только я немедленно не возьмусь за ум.
– Ой, бедная твоя мама, – протянула Лусинэ, прижав ладони к щекам.
Я на секунду запнулась – первым моим желанием было возразить, что вовсе она не бедная, а хорошо приспособляющаяся, ведь она послушно внимала Домкрату, пока он разорялся, и даже звука поперек ему не сказала. Но потом я подумала: а вдруг Лусинэ права, и выносить ругань директора маме было мучительно? Ведь он ее, считай, обвинил в том, что она меня избаловала и позволяет собой крутить.
– А дальше? – нетерпеливо спросила Лус.
Я выдохнула и продолжила:
– Дальше мне было так противно там оставаться, что я попросила папу пойти и забрать мои документы. Домкрат, когда ругался, обещал, что меня не возьмет ни одна ближайшая школа, потому что они все уже присоединены к «панкратовке» и он ими сам рулит. Мы с папой погуглили и нашли вашу школу, которая никуда не присоединена.
– Потому что не нужна никому, – пробормотал Денис. – И вообще, ее закроют скоро, наверное.
– Не закроют! – горячо возразила ему Лусинэ.
Денис скептически сморщил нос.
– Короче, я взяла документы, пошла к вашей Татьяне Геннадиевне, и она меня сразу взяла, – закончила я рассказ.
– Она всех берет, – кивнула Лусинэ. – И это ее достоинство.
47
Попрощавшись с Денисом и Лусинэ, я сделала круг по району – надо было подумать. С одной стороны, я почувствовала некоторое облегчение, рассказав им эту историю с моей старой школой и Домкратом. Произошедшее уже не казалось таким кошмарным и унизительным – скорее, дурацким. Наверное, если я расскажу свою историю еще кому-нибудь раз десять, моя обида окончательно растает.
С другой стороны, реакция Дениса и Лусинэ меня задела. Денис сказал, что согласен с Домкратом: я избалованная, привыкла делать что хочу – сразу видно, что родители мне много чего позволяют. Лусинэ сказала, что понимает меня, но правила есть правила, их надо выполнять, в жизни часто приходится делать то, что не нравится, без этого все бы рассыпалось. «А если бы все стали делать что им захочется, что тогда?» Меня от этого праведного благоразумия перекосило, но я решила, что с вероятностью 90% это не собственные убеждения Лусинэ – она просто повторяет то, что говорят ей родители. Даже нравоучительную интонацию их повторяет и покачивает успокоительно головой, как будто я буйно помешанный из гнезда кукушки.
С третьей стороны, полезно узнать, как ты со своими поступками выглядишь в глазах других людей. Потому что в голову соседу не залезешь и все его мысли и резоны не прочтешь. И вообще, я начинаю подозревать, что сильно заблуждаюсь насчет своей способности понимать окружающих.
А с четвертой, мой рассказ и последующие реплики Дениса и Лусинэ, пусть даже и не слишком лестные, помогли мне окончательно убедиться в том, что я поступила тогда правильно, несмотря на несуразность забастовки. Ведь речь шла о моей жизни и моем выборе, что делать дальше со своей учебой, и у Домкрата не было никакого права решать это за меня.
«Неблагодарная! – тут же взревел в голове чей-то голос. – Школа столько тебе дала, столько усилий в тебя вложила, чтобы воспитать из тебя успешную всесторонне развитую личность и выпустить в жизнь, а ты плюнула своим учителям в лицо!» Подобную тираду могла произнести завуч, но мой мозг и без ее помощи неплохо справился. Я даже упивалась, говоря самой себе все эти вещи. Но потом приказала себе заткнуться, пнула подвернувшийся камешек и повторила, что мое настоящее и будущее – это только мое дело, а учителям я очень благодарна, и так будет всегда.
48
Мама не оставляла надежды познакомить меня со своим многолетним другом и пустилась на хитрость. Пригласила вечером в кафе неподалеку от башни «Восхождения», как будто бы один на один, а сама поджидала меня там с этим скромным Николаем, который приветливо сиял голубыми глазами и покоился в мягком кресле, как пшеничный каравай, – светловолосый, пухлощекий, с округлыми очертаниями лица и туловища. Я, пока ехала на эту встречу, представляла, как буду рассказывать маме про газировку и суп и спрошу ее, не думает ли она, что газировку на меня вылила та же Маша, что окатила меня щами. Но как только я увидела рядом с мамой ее пшеничного товарища, всякая охота что-либо обсуждать у меня пропала.
Мама представила нас друг другу, сообщила, что Николай раньше тоже был журналистом (как и она), но бросил это дело (как и она) и теперь собирается стать адвокатом («как и я», подумала я) и даже поступил на вечернее отделение юридического факультета.
– А что вы сдавали? – спросила я.
– Смотри, Марта, – Николай подался вперед и положил руки на столик. – У меня это второе высшее образование, поэтому я сдавал только обществознание и показывал свой первый диплом. Но если бы у меня его не было и я бы поступал после школы, – он сделал паузу и посмотрел на меня, – то мне нужны были бы хорошие результаты ЕГЭ по русскому, истории и обществознанию, плюс я бы сдавал дополнительный письменный экзамен по обществознанию.
Мама сидела вся очень прямая и вглядывалась в мое лицо.
– Тебе что, папа сказал, что я на адвоката хочу? – мрачно спросила я, метнув сердитый взгляд в ее сторону.
– Ну-у… да, – призналась мама. – По телефону.
Хорошая новость – они иногда разговаривают, плохая – папа выбалтывает мои секреты. Хотя я не говорила ему, что это секрет. Но мог бы догадаться!
– У тебя еще полтора года в запасе, так что если поднажмешь… – начал Николай, но я не дала ему договорить.
– Спасибо, – сказала я, ни на кого не глядя и вставая со стула. – Мне пора.
– Подожди! – ахнула мама. – Сейчас штрудель принесут!
– Вы его можете съесть сами, – проговорила я и, устыдившись своей резкости, добавила: – Мне правда пора. Я должна бабушке на ночь почитать, а то у папы дедлайн.
Николай уставился на свои руки, а мама уставилась на меня с возмущением и мольбой. Я обошла столик и ткнулась в ее ухо губами, что должно было означать поцелуй.