…— Так как же с единым нарядом? — спрашиваю я у Марка Николаевича Бурикова.
— Пока держимся.
— Что значит — пока?
— Знаешь, какое это дело? Никому не хочется, чтоб других на себе тянуть. Если все будут стараться, будет и единый наряд.
— Марк Николаевич, вы теперь скоро будете на печи самым старшим, самым опытным, самым заслуженным. На вас ложится вся ответственность — партийная ответственность — за судьбу замечательного начинания.
Нет, мне это не показалось. Я увидел, как посерьезнели глаза сталевара при слове ответственность. Наверное, он уже много думал об этом и помнит о своем долге перед молодыми напарниками, перед заводом и всей его славной историей.
Что касается Петракова, то он смотрит на продолжение своего дела с завидным оптимизмом:
— Было бы очень больно, если бы забыли о хорошем начинании. Больно, потому что этому отдана большая часть жизни. Но на днях я прочитал, что во втором мартеновском нашего завода сталевары вновь перешли на единый наряд. Нет, теперь это не умрет и не забудется. Хорошее люди крепко помнят…
Есть у златоустовцев красивая легенда о «коренной тайности», иначе — о тайне булата. Булат — это визитная карточка города. Всякий, кто к нам приезжает, первым делом спрашивает:
— А что, могут на вашем заводе булат отлить?
Звоню однажды начальнику центральной лаборатории металлургического завода доктору технических наук Г. А. Хасину, договариваюсь о встрече и сразу же задаю ему вопрос о том, что такое булат и можно ли его получить сегодня на заводе. Каким анахронизмом прозвучал мой дилетантский вопрос, я понял сразу, войдя в этот заводской храм науки, где электронный микроскоп, лаборатории со сложными названиями, возглавляемые кандидатами наук…
— Булат всегда представлял и загадку, и большой интерес, — начал разговор Г. А. Хасин. — Наверное, это оттого, что доля его выплавки в общем производстве стали во все времена, в том числе и при Аносове, была крайне незначительной. Почему? Да потому, что строгой технологии его получения не существовало. Аносов и его последователи поняли принцип, но при плавке у них всегда был элемент случайности.
Дело в том, что булат — типичный выразитель неоднородности структуры металла. Именно этим определяется и его рисунок и физические свойства — твердость, упругость, острота булата. Структура его такова, что кристаллические составляющие живут своей жизнью. Мягкие как бы армируют очень твердые, но хрупкие, а в единстве получается уникальный материал.
Очень длительное время, по сути весь наш век, господствует мнение, что главное в стали — ее однородность, а неоднородность воспринимается как зло. Само существование булата, как представителя неоднородной структуры, опровергает это мнение. И мы уже неоднократно доказали, что в некоторых случаях в металле неоднородность более предпочтима. Важно понять закономерности и научиться управлять неоднородностью, получая желаемые свойства.
А что касается выплавки булата, то, думаю, особой сложности сейчас это не представляет. На заводе есть такая технология. Но булат сегодня не нужен. Он в 90 случаях из 100 неконкурентоспособен по сравнению с современными марками стали. Даже сверло из него сгорит через считанные минуты. Так что речь может идти только об историческом интересе, о традициях златоустовских мастеров…
Но, честно признаться, все, что говорилось дальше, уже проходило мимо меня. В сознании застряли слова о неоднородности структуры, о ее праве на жизнь, о ее исключительной прочности при определенных условиях, о том, что главное — постичь тайну управления такой структурой. Но ведь и любая бригада, любой коллектив — это тоже… неоднородная структура.
Может быть, это объясняется моим особо пристрастным отношением к сталеварам печи имени газеты «Правда», но я тут же вспомнил о ней и поразился: все, что говорилось сейчас о тайне прочности булата, без натяжек относится и к этому уникальному человеческому сплаву, сплаву друзей, коммунистов, который удалось им получить совместно. Правда, я склонен полагать, что главным мастером, получившим такой сплав, все-таки остается М. А. Петраков.
Но сейчас не о славе речь, которую, как известно, не в пример тульским пряникам, нельзя раздаривать.
Речь о твердости и активности жизненной позиции этих коммунистов, которая, как сказал Л. И. Брежнев на XXV съезде нашей партии, наряду с сознательным отношением к общественному долгу, когда единство слова и дела становятся нормой поведения, как ничто другое возвышает личность.
Илья ШевяковСТИХИ
* * *
Уходит день,
пустеют проходные,
Закат по сопкам
пламя разметал.
И моет парень
руки трудовые,
И кажется,
что плещется металл.
ТЮЛЬПАНЫ
Забылись далекие страны,
Но снятся по-прежнему мне
Пропахшие дымом
Тюльпаны
На танковой пыльной броне.
* * *
Опять приходят
Зори ветровые,
И земляникой
Пахнет по утрам.
Идут, как прежде,
Ливни озорные
И утопают
В многоцветье трав.
Я в ту войну
Прошел почти полсвета,
Но и в огне
Смертельной полосы
Напевы лета
Слушал до рассвета
И выживал
От ягод и росы.
ЧЕРЕМУХА
Опять
Я вспомнил о войне…
Слепая смерть
Крушила все подряд,
И тупорылый вражеский
Снаряд
Скосил черемуху
У Ржева по весне.
Мне это часто
Видится во сне.
Она упала
Ветками вразброс,
А рядом с ней
Упал матрос,
Окрасив кровью
Лепестковый снег.
Владимир БухарцевХЛЕБСтихотворение
Не знаю я, с каких времен
По русскому широкополью
Пошел неписаный закон:
Гостей встречают хлебом-солью.
И не считали б на земле
Россию крепкою державой,
Не будь нелегкий черный хлеб
Ее основой, силой, славой.
В извечном сельском ремесле
Хранится издревле стремленье
Передавать любовь к земле
Из поколенья в поколенье.
Я вспоминаю тяжкий час:
Запахло дымом с хлебных пашен.
В то лето многие из нас
Пошли на бой. Тот бой был страшен.
И не от этого ль огня
Нам дорог стал в сердца запавший
Сухарь, что крепок, как броня,
Землей и порохом пропахший.
И вечный мир, как вечный хлеб,
Мы сохраним для наших пашен.
Недаром наш державный герб
Пшеничным колосом украшен.
Виктор СавинЧАРУССКИЕ ЛЕСОРУБЫ[7](Главы из романа)
Грузовая машина плавно бежала по деревянному настилу лежневой дороги к далеким синеющим горам. По сторонам мелькали леса, болота, крутые овраги, на дне которых струились светлые, точно хрустальные, ручьи. В кузове машины ехали на лесозаготовки рабочие. Народ разный, набранный с бору да с сосенки: в деревнях, в городах, на железнодорожных станциях, на пристанях. Люди молча поглядывали на незнакомые места, у каждого были свои думы, надежды.
На замусоленном сундучке спиной к шоферской кабине сидел угрюмый, давно не бритый мужчина в сером стеганом ватнике. Во всей фигуре чувствовалось что-то суровое, нелюдимое. Он хмуро поглядывал на пестрое скопище пассажиров, чаще всего взгляд его останавливался на немолодой, но еще довольно свежей и красивой женщине в солдатской гимнастерке, расположившейся с двумя белокурыми девочками посредине кузова. За спиной женщины на ящике примостился молодой, сильно загорелый парень с бойкими глазами, одетый в грязный измятый костюм. Он запустил руку в чужую сумку, и мужчина, сидевший на сундучке, свел брови.
— Брось, Гришка!
Парень, точно подстегнутый кнутом, съежился. Убрал руку.
Как ни в чем не бывало, потуже натянув клетчатую кепку на лоб, начал насвистывать мотив песни «Далеко в стране Иркутской».
Лежневая дорога, вначале прямая, как стрела, стала извилистой: ныряла под горки, вздымалась на крутые подъемы, огибала каменистые сопки-шиханы. По обеим сторонам громоздились штабеля бревен, поленницы дров.
С высокого увала, куда поднялась машина, открылся вид на озеро, окруженное домиками.
— Вот и Чарус, наш леспромхоз! — махнув рукой в сторону озера и поселка, сказал парень с темно-рыжими бакенбардами на впалых щеках, уполномоченный по оргнабору Иван Шевалдин.
Зырянов позвал Богданова к себе в кабинет.
— Садитесь! — показал он ему на диван.
— Я постою. — Харитон привалился плечом к косяку двери.
— О чем хочешь со мной разговаривать?
— Хочу поближе познакомиться с вами.
— Что со мной знакомиться?
— Мне только что говорили о ваших организаторских способностях. Может, бригадиром вас назначить? Первое мое впечатление о вас, надо прямо сказать, неважное.
Богданов прошел к дивану, сел, снял шапку, положил на колени.
— А куда бы ты мог поставить меня бригадиром?
— В списке, я вижу, вы записались плотником. Где вы плотничали? Что строили?
— Все приходилось делать: дома, клубы, школы, промышленные здания. Словом, что придется.
— Сами-то сибиряк?
— Нет, российский.
— А как в Сибирь попали?
— Дело прошлое. Зачем тебе об этом знать?
— Интересно все же.
— Не стоит вспоминать о старом — что было, то уплыло, быльем поросло.