Бургдорф замолк, тяжело дыша. Кребс пытался успокоить его, призывая его поостеречься Бормана. Но Бургдорф потребовал, чтобы Кребс оставил его в покое, что он должен высказаться, поскольку, возможно, в последующие сорок восемь часов уже будет слишком поздно это делать. Бургдорф возобновил свой резкий разговор с Борманом.
«Наши молодые офицеры начали войну с верой и энтузиазмом, уникальными в истории. Сотнями тысяч они шли на смерть с гордой улыбкой. Но во имя чего? Во имя любимого немецкого Отечества, во имя нашего величия и будущего? Во имя доброй, чистой Германии? Нет. Они умирали за вас, за вашу роскошную жизнь, за вашу жажду власти. С верой в благое дело молодежь восьмидесятимиллионного народа погибла на полях сражений в Европе. Миллионы невинных людей были принесены в жертву, пока вы, руководители партии, обогащались за счет достояния нации. Вы пировали, скапливали огромные состояния, грабили чужое имущество, купались в роскоши, обманывали и угнетали людей. Наши идеалы, мораль, вера, души были затоптаны вами в грязь. Люди были для вас лишь средством вашего ненасытного стремления к власти. Вы уничтожили немецкий народ. В этом ваша ужасная вина!»
Прежде никто не смел говорить так резко с Борманом, когда же Бургдорф закончил, его последние слова прозвучали «почти как проклятие». Воцарилось напряженное молчание, прерываемое лишь звуком тяжелого дыхания Бургдорфа. Затем Болдт услышал «бесстрастный, логичный и вкрадчивый» голос Бормана. Он ответил в лаконичной и непривычно мягкой манере: «Мой друг, вам следовало бы быть разборчивей в обвинениях. Если кто-то и обогащался, то я, по крайней мере, к этому непричастен. Могу поклясться всем святым. Ваше здоровье, приятель!»
Через четыре дня больше не будет тостов за здоровье Бургдорфа. Его найдут застреленным. Но через семь часов после обличительной речи Бургдорфа против Бормана Болдт снова видел их вместе. Молодой капитан зашел с докладом в комнату совещаний Гитлера, где его взгляду открылись Бургдорф, Борман и Кребс, погруженные в легкие кресла и укрытые подушками и одеялами. Они спали и громко храпели. Гитлеру пришлось пробраться мимо их вытянутых ног, чтобы выслушать доклад Болдта.
Этот доклад, как и прочие доклады в оставшееся время 28 апреля, отображал мрачную картину. Части Красной армии пробились в центр Берлина, и некоторые из них продвинулись на дистанцию нескольких кварталов от имперской канцелярии. Никаких вестей не получено ни от 12-й армии Венка, ни от каких-нибудь других истощенных, понесших потери войск, которые, как еще надеялись обитатели бункера, могли прорвать окружение русских и освободить их. Генерал Вейдлинг больше не верил в такую возможность. Он полагал, что бункер будет захвачен через два дня, поскольку его потрепанные и малочисленные защитники израсходуют боеприпасы. Вейдлинг намеревался предложить Гитлеру на военном совещании, намеченном поздним вечером, прорываться на запад.
Русские снаряды продолжали рваться над бункером, выводя из строя систему коммуникаций. В результате оставался единственный надежный канал общения с внешним миром — центр радиотелефонной связи со штаб-квартирой гроссадмирала Дёница в Плёне близ Киля и балтийского побережья, почти в 200 милях (около 320 километров) к северо-западу от Берлина.
«Нехватка свежего воздуха становилась непереносимой, — вспоминал Болдт, — головная боль, прерывистость дыхания, потоотделение усиливались… люди… погружались в отупение». К ним не принадлежал Мартин Борман. Оставаясь активным, он в 8.00 утра отправил радиограмму Денницу:
«Вместо того чтобы побудить войска спасать нас, командование хранит молчание. Видимо, лояльность сменило предательство. Канцелярия уже в руинах».
Поскольку молчание относительно сил спасения продолжалось, Борман послал Дёницу вторую радиограмму:
«Шёрнер, Венк и другие должны доказать лояльность фюреру, придя к нему на помощь как можно скорее».
Эта радиограмма тоже осталась без ответа. Кольцо окружения британскими и канадскими войсками собственного штаба Дёница, управлявшего остатками сил на севере, стремительно сужалось. И Денниц, и представители его объединенного штаба знали, что немецких войск, способных свободить Берлин, не существовало.
Гитлер и Борман могли этого со всей определенностью не знать. Из-за нарушения связи они не представляли реальную картину событий, происходивших вне подземного мира бункера. Войдя в него, ни один из них не заставил себя выйти наружу и оценить ход боев в самом Берлине.
Наконец, в 9.00 вечера снаружи пришла сенсационная весть. Она не имела отношения к войскам спасения или осуществлению решения Гитлера покончить жизнь самоубийством. Тем не менее эта весть позволила Борману пережить мгновения настоящей радости. Он сидел в кабинете ожидания перед совещательной комнатой фюрера, когда появился Хайнц Лоренц из министерства пропаганды. Лоренц занимался отслеживанием сообщений зарубежных средств массовой информации. Он имел при себе копии сообщений британского агентства Рейтер, которые считал достаточно важными, чтобы показать Гитлеру.
Фюрер проводил совещание, поэтому Лоренц передал переведенные копии сообщения Борману, Геббельсу и Вальтеру Хевелу из МИДа. Борман прочел, что Генрих Гиммлер предложил безоговорочную капитуляцию Германии правительствам Великобритании и США, но не России.
Геринг уже был устранен в качестве преемника Гитлера. Теперь, в результате утечки информации в прессу, которая донесла до обитателей бункера весть о переговорах рейхсфюрера СС, министра внутренних дел и начальника полиции Германии Гиммлера с Бернадотом, об этом впервые узнал и Борман. Ему не было необходимости истолковывать значение этого сообщения для Гитлера. Однако он позаботился о том, чтобы копия сообщения была немедленно передана фюреру его камердинером Хайнцем Линге.
Выжившие свидетели по-разному описывали реакцию Гитлера. Как бы он себя ни вел, «бесновался как сумасшедший» или воспринял новость с тупой отрешенностью, несомненно одно: неожиданное предательство «верного Генриха» стало сигналом конца. Он уединился с Борманом и Геббельсом на приватное совещание. Записей его нет, но, судя по событиям, которые вскоре последовали, совещание касалось вопроса о руководстве нацистской Германии после смерти Гитлера.
Незадолго до полуночи Геббельс, Борман и Гитлер собрались на совещание. Генерал Вейдлинг представил тщательно разработанный план прорыва из района бункера рейхсканцелярии танковой группы из сорока машин вместе с фюрером. Гитлер не проявил к нему интереса. «Ваш план хорош, — сказал фюрер Вейдлингу. — Но какая от него польза? Даже если нам повезет, мы будем бегать от одного убежища к другому. Я не хочу, чтобы меня поймали в том или ином лесу».
Не будет ни прорыва, ни капитуляции, решил фюрер. Затем он наведался к Риттеру фон Грайму, которого назначили вместо Геринга в качестве главнокомандующего люфтваффе. Его ранили в правую ступню, когда он летел вместе с Ханной Райч в Берлин на легком самолете. Гитлер попросил Грайма совершить еще один перелет. Ему следовало обеспечить поддержку люфтваффе наземных сил, которые еще способны деблокировать Берлин. Грайм должен был удостовериться также в том, что Гиммлер будет арестован. Предатель не должен наследовать мне», — сказал фюрер. Фон Грайму вместе с Ханной Райч удалось вылететь из Берлина, но без всякой пользы, поскольку он не располагал средствами для выполнения порученных ему заданий (в мае 1945 года фон Грайм, не дожив до 53 лет, покончил с собой в американском госпитале, не пережив позора поражения. — Ред.).
После отлета фон Грайма Гитлер оформил браком свои тринадцатилетние отношения с Евой Браун (имеются в виду интимные отношения, а знакомы они были 15 лет. — Ред.). 16 лет назад Гитлер был свидетелем на свадьбе Бормана. Теперь Борман стал одним из двух свидетелей на свадьбе Гитлера. Другим свидетелем был Геббельс. На брачной церемонии больше никто не присутствовал, кроме Вальтера Вагнера, который руководил этим действом 29 апреля около часу ночи.
Вагнер представлял собой тридцативосьмилетнего мелкого нацистского служаку в управлении по правовым вопросам Берлина, которого выбрали наугад и спешно отправили проводить свадебную церемонию. Раньше он никогда не встречался с фюрером, не слышал о Еве Браун и не приглашался на официальные приемы. Вагнер оставил бункер, чтобы встать в ряды фольксштурма, и на следующий день был убит в бою. Его вдова позже прочла копию свидетельства о браке и сказала: «Поглядите. Это Вальтер женил. Гитлера. По почерку видно, как он волновался».
Приглашенных на прием угощали шампанским. Приглашены были Борман, Геббельс и его супруга, секретари Гитлера, фрау Кристиан и фрау Юнге, Бургдорф, Кребс. Некоторые другие обитатели бункера тоже заходили время от времени на эту странную церемонию, в ходе которой жених предавался воспоминаниям о прошлой жизни и говорил о намерении совершить самоубийство. Около 2 часов ночи Гитлер, извинившись, откланялся и начал диктовать фрау Юнге в соседней комнате политическое завещание и личную волю.
В 4 часа утра документы были готовы. Борман, Геббельс, Кребс и Бургдорф подписали политическое завещание в качестве свидетелей. В его первой части Гитлер продекларировал, что «международное еврейство и его пособники» ответственны за войну и беды, которые она несет. Он также официально исключил Геринга из нацистской партии и аннулировал его право на наследование. Гроссадмирал Дёниц был назначен президентом рейха и Верховным главнокомандующим вооруженными силами.
Во второй части завещания Гитлер исключил Гиммлера из нацистской партии и снял его со всех постов. «Геринг и Гиммлер, — диктовал фюрер, — секретными переговорами с врагом, без моего ведома и одобрения, а также своими незаконными попытками захватить власть в государстве навлекли на страну и весь народ несмываемый позор, не говоря уже о нелояльности ко мне лично».
Гитлер полагал, что знает, кто оставался лояльным. В новом кабинете Дёница он назначил Геббельса имперским канцлером. Руководителем партии, человеком, который должен быть непосредственно заинтересован в будущем нацизма, Гитлер назначил Мартина Бормана.