Что из этого вышло? Одним словом: все. Прежде всего многообразие Церквей. Реформация распространилась из Германии и в Англию, и во многие другие страны. Однако в новых протестантских Церквях, в свою очередь, возникали разногласия. Из разногласий повсюду рождались новые Церкви – не без столкновений и, увы, не без кровопролития. Но явилась надежда: птица свободы, высиженная Лютером, расправила крылья и отправилась в полет.
В 1644 году, в разгар Гражданской войны в Англии, Джон Мильтон опубликовал свою «Ареопагитику» – эпохальный труд, пламенно защищающий свободу слова. В 1689 году в Англии было принято решение о веротерпимости – готовности терпеть и другие Церкви, кроме государственной Англиканской. В первые годы того же столетия король английский Яков I преследовал религиозных диссидентов, которых мы теперь называем «отцами-пилигримами». Укрепляясь верою, они бежали сперва в Голландию, а затем на прославленном своем корабле через Атлантику, в нынешний штат Массачусетс. За ними последовал Джон Уинтроп, и возникло то, что позже было названо английскими колониями в Америке. Увы, и для первых американских поселенцев религиозная терпимость не была безусловным правилом – печальные истории Энн Хатчинсон и Роджера Уильямса тому свидетельства.
Однако именно в американских колониях, отчасти потому, что здесь нашли приют приверженцы различных вер, терпимость к чужим взглядам скоро стала важным и всеобщим принципом. Во время Великого пробуждения XVIII века Джордж Уайтфилд вдоль и поперек обошел тринадцать американских колоний, проповедуя Благую Весть – так, что ко времени смерти его в 1770 году не менее 80 процентов американцев хотя бы раз лично слышали его проповедь. Проповедовал он своего рода экуменическое христианство: в основе его лежала глубоко лютеранская мысль, что совесть и верность Богу стоят превыше верности любой Церкви или государству. Из этого следовало: тем, кто творит насилие против учения Иисуса, подчиняться не следует. Эта мысль сыграла огромную роль в движении американских колонистов к самоуправлению. Когда Англия попыталась подавить их брожение силой – как когда-то Рим пытался подавить Лютера, – они «проголосовали ногами» и взбунтовались против далекой метрополии, как Лютер взбунтовался против Матери-Церкви.
Новая нация, созданная в 1776 году, запечатлела идею религиозной свободы в основном своем законе: каждый гражданин, объявила она, свободен следовать своей совести и своей религии. Вот еще одна важнейшая веха развития в истории лютерова наследия. Правительству новой страны было специально и официально запрещено устанавливать по всей стране или в каком-либо штате «государственную» религию; оно призвано было довериться свободному рынку идей, регулируемому демократическим народным правительством, – и пусть люди сами выбирают для себя лучшее. Так произошло так называемое отделение Церкви от государства, позволившее расцвести свободному рынку идей.
Социальные реформы
Приблизительно в то же время в Англии группа методистов под предводительством Джона Уэсли терпела от официальной Англиканской церкви неодобрение и даже некоторые стеснения. Однако и им, и квакерам теперь было позволено существовать – и эти диссиденты, глубоко преданные идеалам Нового Завета, повели решительную борьбу за прекращение в Британской империи торговли рабами. Без уважения к личным убеждениям и к свободному рынку идей, введенному Лютером, такое было бы невозможно. Представителем этих евангелистов в парламенте стал Уильям Уилберфорс: сам он, что весьма разумно с его стороны, официально не рвал с Англиканской церковью, однако вел борьбу за уничтожение во всей стране рабовладения и работорговли. От него эта идея распространилась по всей Европе – и дошла и до Америки, где Авраам Линкольн и Фредерик Дуглас смотрели на Уилберфорса как на своего героя и великого зачинателя аболиционистского движения.
Аболиционизм стал лишь первой и важнейшей из бесчисленных социальных реформ, последовавших в Англии в XIX столетии. Евангелисты с Уилберфорсом во главе продвигали законы, направленные на помощь беднякам, на ограничение детского труда, против жестокого обращения с животными, реформы системы наказаний и другие. Уилберфорс и его духовные наследники приняли идеи Лютера и пошли дальше – таким путем, каким сам Лютер никогда бы не пошел, но который без него остался бы невозможен. Идеи Уилберфорса перешагнули границы Англии и распространились по всему западному миру. Освободив истину и библейские идеи из-под власти земной Церкви, Лютер позволил им войти в полноту светского мира, так что теперь любой достойный агностик или атеист знает: заботой о бедных и ущемленных измеряется наша человечность.
Конец истории
В конечном счете, Лютер открыл дверь не только для свободы восстать против внешних властей, но и для ответственности – ответственности перед Богом за себя и за тех, кто слабее и не может помочь себе сам. Мы больше не вправе жаловаться, что нам навязывают дурную власть, светскую или духовную. Напротив, у нас теперь есть не только свобода, но и ответственность брать свою судьбу в собственные руки, полагаясь лишь на Бога. Так что Лютер, можно сказать, вывел западный мир из детства. Произошло и кое-что еще – то, что Лютер предвидел и на что страстно надеялся: люди начали больше задумываться о Боге, углублять с Ним личные отношения, тщательно изучать Писание – ведь на чем еще могли они основать, чем еще оправдать свои убеждения? Так поступал и сам Лютер. Он знал, что ничем заменить это нельзя – и неизмеримо лучше пытаться понять Бога и истину самому, пусть и с риском впасть в заблуждение, чем полагаться в понимании этого на других. Свобода с Богом, с возможностью вырасти или умереть, лучше «безопасного» пребывания в вечных детских пеленках.
На том стоим. История по-прежнему задает нам серьезные вопросы, и мы напрягаем все силы, чтобы найти на них ответы, зная, что ставки очень высоки. Где та грань, за которой свобода превращается во вседозволенность и угнетение? В какой момент, просочившись через незримую границу, она оборачивается навязыванием своих ценностей? Когда плюрализм выворачивается наизнанку, обернувшись монолитной идеологией, репрессивной и нетерпимой? Мы движемся вперед, порой ошибаемся – но великий танец между истиной и свободой продолжается и будет продолжаться до скончания времен. Порой этот танец больше напоминает битву; и все же истина и свобода, равные и неразделимые, кружат друг вокруг друга вплоть до того радостного дня, когда сольются воедино, – не только в Боге, но и в истории.
Ей, гряди, Господи!
ПриложениеСон Фридриха
Этот рассказ о сне, якобы приснившемся Фридриху Мудрому в ночь накануне 31 октября 1517 года, составляет часть легенды, окружающей Мартина Лютера. Стоит ли за ним какая-то реальность – неизвестно; но он очень широко распространен, и поэтому, пожалуй, стоит его здесь привести.
Выйдем на миг из пределов истории и расскажем о том, что за сон приснился Фридриху, курфюрсту Саксонскому, в ночь перед тем памятным днем, когда Лютер вывесил на дверях Замковой церкви свои Тезисы.
Сам курфюрст поведал о нем наутро брату, герцогу Иоганну, в то время гостившему у него во дворце Швайниц, в шести лигах[521] от Виттенберга. Об этом сне рассказывают все хронисты того времени. Как бы его ни толковать – в истинности этого рассказа сомнений быть не может. Приведем его здесь и мы, как красочный и драматический очерк тезисов Лютера и того движения, что из них выросло.
Утром 31 октября 1517 года курфюрст обратился к герцогу Иоганну: «Брат, расскажу тебе сон, который сегодня мне приснился. Хотел бы я понять его значение! В душе моей он запечатлелся так глубоко, что не забуду его, даже если проживу тысячу лет. Снился он мне трижды, и всякий раз с новыми подробностями».
Герцог Иоганн: Это был хороший сон или дурной?
Курфюрст: Не знаю; то ведомо Богу.
Герцог Иоганн: Не смущайся; будь так добр, расскажи мне.
Курфюрст: Удалившись ко сну прошлой ночью, усталый и огорченный, вскоре после молитвы я заснул и спокойно спал два с половиной часа; затем пробудился и бодрствовал до полуночи, думая о том и о сем. Среди прочего думал я о том, как проведу праздник Всех святых. Я молился за бедные души в чистилище и просил Бога наставить меня, советников моих и народ мой поступать по правде. Затем я снова заснул – и увидел во сне, что Всевышний послал мне монаха, истинного сына апостола Павла. Все святые сопровождали его по приказу Божьему, чтобы свидетельствовать о нем передо мной; все они объявили, что пришел он не ради какого-либо заговора или злодеяния, но лишь для того, чтобы исполнить волю Божью. Затем просили они меня милостиво разрешить ему написать нечто на дверях церкви Виттенбергского замка. Через канцлера я дал такое дозволение. Тогда монах этот подошел к церковным дверям и принялся писать на них такими большими буквами, что я мог прочесть и из Швайница. [За восемнадцать миль от Виттенберга. ] Перо его было так велико, что конец его достиг Рима, и пронзил уши рыскающего там льва, и потряс тройную тиару на голове у папы. Все кардиналы и князья поспешно бросились к папе и окружили его, чтобы не дать тиаре упасть. Мы с тобой, брат, тоже хотели помочь, и я уже протянул руку… и в этот миг проснулся с вытянутой рукой, пораженный и изумленный, сердясь на того монаха за то, что не мог аккуратнее обойтись со своим пером. Затем я пришел в себя и понял, что это всего лишь сон.
Снова я закрыл глаза, задремал – и сон вернулся. Лев, раздраженный пером, начал рычать что есть мочи – так что весь Рим и все княжества Священной империи сбежались узнать, в чем дело. Папа приказал им воспротивиться этому монаху и особенно обратился ко мне, ибо монах этот находился на моих землях. Тут снова я проснулся, повторил молитву Господню, прося Бога охранить Его Святейшество, – и снова уснул.