охранной грамоты, – ведь мне запретили проповедовать в пути. Однако, продолжал я, слово Божье превыше всего – и его нельзя замалчивать[252].
На следующий день Лютер и его друзья приехали в Айзенах: здесь Лютер тоже проповедовал. Он верил и исповедовал, что слово Божье нельзя замалчивать, – и сам этого делать не собирался; приказы людей, запрещающих проповедовать Благую Весть, он считал для себя необязательными, ибо превыше всего ставил свой долг перед Богом. В менее важных вопросах Лютер вел себя иначе: однако, как ясно писал он и в письме к императору, и во многих других случаях, слово Божье – нерушимая святыня, и долг пастыря – проповедовать его везде, где только возможно, вопреки любым человеческим стеснениям и запретам[253]. Он понимал, что этим подвергает опасности свою жизнь; однако в этом случае, как и в других, Лютер, по всей видимости, действительно полагался на Бога. Впрочем, штатный проповедник в Айзенахе не стал заходить так далеко, как его коллеги в Бад-Херсфельде. Он не мешал Лютеру проповедовать, однако, чтобы обезопасить от репрессий себя, заранее подал протест в городской совет.
К югу от Айзенаха жили родственники Лютера, которых он хотел навестить: поэтому Юстуса Йонаса, вместе с Шурффом и Швауэ, он отослал вперед, в Виттенберг. Лишь с двумя товарищами – монахом Петценштейнером и своим другом Амсдорфом – отправился он в близлежащую Мёру, деревню, где родился его отец Ганс. Там троица переночевала у родных Лютера, а на следующий день снова двинулась в путь. Однако не успели они проехать и пяти миль, как в лощине близ замка Альтенштайн их окружила группа вооруженных всадников. Неизвестно, знал ли о заговоре Петценштейнер – но известно, что, увидав «разбойников», он выпрыгнул из кареты, бросился бежать и в тот же вечер прибыл в Вальтерсхаузен. «Разбойники», наставив на кучера устрашающие арбалеты, грубыми голосами и с проклятиями поинтересовались, кого он везет. Кучер, явно не посвященный в заговор и дрожавший за свою жизнь, пролепетал то, что они, без сомнения, уже прекрасно знали. Амсдорф понимал, что происходит, однако, чтобы не вызывать подозрений у кучера, принялся проклинать «разбойников» и с ними браниться. Но те, ничего не слушая, вытащили Лютера из кареты – грубо, однако позволив ему захватить с собой Новый Завет и еврейскую Библию, – и заставили его бежать за своими лошадьми, пока не скрылись из виду. Едва горизонт очистился, они – как Лютер и ожидал – остановились и заговорили с ним совсем иным тоном. Ему помогли снять монашеское одеяние и облачили в рыцарскую одежду, чтобы ни один встречный не заподозрил в нем монаха, и усадили верхом на коня. А чтобы никто их не выследил, отправились в дорогу кружным путем – по извилистым тропкам в сердце тюрингских лесов.
Кто же были эти похитители? Как и следовало ожидать, друзья Фридриха. Один – кастелян[254] знаменитого Вартбургского замка, Ганс фон Берлепш; второй – властитель близлежащего замка Альтенштайн. Оба убедительно сыграли свои роли – и после долгого путешествия по темным лесам, незадолго до полуночи, пересекли по деревянному мосту ров, за которым их «пленник» был в безопасности. План, задуманный Фридрихом и разработанный его приближенными, был исполнен. Лютер находился в замке Вартбург – и почти никто во всей империи об этом не знал; хотя и можно было надеяться, что слухи о похищении скоро разнесутся по стране и многие решат, что Лютер убит.
Вспомнив, что эдикт против Лютера был издан императором, мы начинаем лучше понимать средневековый мир, в котором, словно в каком-нибудь мусульманском халифате, Церковь и государство фактически образовывали своего рода теократию. Мы видим, что там, где они были едины, подлинной, «свободной» Церкви не существовало; и, хотя Лютер еще не задумывался об отделении Церкви от государства или о религиозной свободе в нашем понимании, – усилия его, несомненно, были направлены на это. Чтобы освободить Благую Весть – освободить Свободу, – требовалось вырвать ее из ткани мира и позволить ей остаться в одиночестве.
В любом случае, Вормсский эдикт против Лютера представлял собой нечто вроде фетвы на «еретика»: теперь Лютера должны были арестовать и, скорее всего, казнить. Вполне вероятным казалось, что какой-нибудь убийца или банда убийц подстерегут его в пустынном месте и положат конец его жизни, не объявляя об этом во всеуслышание, – и вполне естественно было подумать, что за этими убийцами будет стоять император или папа. Именно так и решили многие, когда Лютер исчез. В течение долгих месяцев его полу-добровольного заточения многие гадали, жив ли он. И если Лютера больше нет в живых, – куда же перекинется зажженное им пламя?
Далеко в Нидерландах Альбрехт Дюрер писал:
Не знаю, жив ли он [Лютер] или убит – но в любом случае он пострадал за истину христианства. Если мы потеряем этого человека, писавшего яснее многих авторов за сотни лет, – пусть Бог дарует его дух другому. Книги его заслуживают великого почитания: не их следует сжигать, как того требует приказ императора, а скорее книги его врагов. О Боже, если Лютер мертв, кто же теперь станет объяснять нам Евангелие? А если он жив – что еще напишет для нас в следующие десять или двадцать лет?[255]
Глава двенадцатаяВартбург
Хотел бы я, чтобы Карлштадт опровергал необходимость безбрачия более подходящими для этого цитатами из Писания!
На высокой горе – одиноком острове среди зеленого моря, распростершегося от края до края окоема, – стоит замок Вартбург[256]. Построенный в 1067 году тогдашним тюрингским графом, известным как Людвиг Шпрингер[257], ко времени Лютера Вартбург был уже прославленным местом. Для Лютера он стал, должно быть, чем-то вроде ковчега, плывущего над бурными водами. Время, которое провел здесь Лютер, скоро сделалось легендарным, а само слово «Вартбург» стало нарицательным для его изгнания[258]. В наше время, взирая на Вартбургский замок, большинство людей прежде всего вспоминают о том, что здесь Лютер совершил одно из величайших своих деяний, более чего-либо иного отражающее смысл его деятельности в целом: перевел Новый Завет на немецкий язык, навеки освободив из латинского плена простую песнь свободы, разлетевшуюся по всему миру, – песнь, которую никому и никогда больше не удастся заглушить.
Однако, когда Лютер приехал сюда, таких планов у него не было. Здесь, в Вартбурге, он был один и никому не известен. Никто в замке, кроме самого кастеляна Берлепша, не ведал, кто их новый сосед. Берлепш устроил его в маленьком помещении – две крошечные комнатки, очень скудно обставленные, – которое обычно использовалось в качестве «гауптвахты» для провинившихся рыцарей. «Гауптвахта» находилась поблизости от комнат самого Берлепша во внешней части замка, но вдали от всех прочих жилых помещений, так что Лютер здесь никому не мозолил глаза. Из комнат Берлепша в комнаты Лютера вела лестница в несколько ступеней: каждый вечер она перегораживалась цепью и запиралась на замок. В первое время в Вартбурге Лютер видел только Берлепша да еще двоих пажей – мальчиков из дворянских семей, которые приносили ему еду. Как объяснили им присутствие в замке этого загадочного человека, мы не знаем. Известно одно: для всего света, не считая горстки смельчаков, принявших участие в заговоре, монах по имени Мартин Лютер, одними прославляемый, а другими поносимый, перестал существовать. Едва он переступил порог замка, обращаться к нему начали исключительно как к «юнкеру Георгу»[259]. Теперь он должен был и выглядеть, и вести себя как другие рыцари в замке – и прежде всего поскорее зарастить тонзуру. Кроме того, он отрастил бороду и, сняв монашескую рясу, облачился в элегантный наряд благородного рыцаря. Теперь он носил рубаху из тонкого льна, модный дублет и лосины с гульфиком – все для того, чтобы, когда он выйдет из заточения, никто из встречных не догадался, кто стоит перед ним.
Из суеты, многолюдности и драматических событий Вормса перенестись в такое тихое пристанище – само по себе это, должно быть, стало потрясением; и ведь Лютер не знал, сколько времени здесь пробудет. Он не привык ни к полному одиночеству, ни к изобилию свободного времени. Однако, похоже, выбора не было. Чем же заняться? Разговаривать он поначалу мог только с Берлепшем, из книг у него было с собой лишь две – те, что удалось захватить с собой из кареты, греческий Новый Завет с переводом Эразма, издание 1516 года, и еврейская Библия. Для человека, привыкшего жить и дышать книгами, это было поистине драконовское ограничение. Однако это были не просто книги – книги книг; и дальше мы увидим, что Лютер сумел найти им поистине великое применение.
Из окон комнатки Лютеру открывался захватывающий пейзаж – бескрайний Тюрингенский лес, в начале мая зеленый и цветущий. В самые ясные дни на северо-востоке можно было увидеть гору Хоэр-Майснер, что в Гессене, в тридцати милях от замка. В письмах к друзьям Спалатину, Амсдорфу и Меланхтону – единственным, кто (не считая тех, кто привез его сюда) знал, где он, – Лютер писал, что обитает сейчас «в птичьем краю» и «в обители воздуха». Неодолимая сила вырвала его из привычного мира студентов, преподавателей и ученых споров – и вознесла на вершину горы, открытую всем ветрам, под самый свод небес. Однажды он написал: сидя у окна, он слышит, как птицы «поют, день и ночь изо всех сил своих воспевая хвалу Богу»[260]. В другом письме назвал Вартбург своим «Патмосом» – островом, куда апостол Иоанн был сослан римским императором за «слово Божье и свидетельство об Иисусе Христе»