[271], намерен издать новый указ, с требованием разыскать и сжечь все книги Лютера в своих владениях. Кроме того, продолжал он, император потребовал у короля Дании, чтобы тот не давал последователям Лютера приюта в своей стране. Дальше в этом письме Лютер переходил к проблеме куда более личной – проблеме, что не давала ему покоя в Вартбурге и часто мучала всю оставшуюся жизнь.
«Частица креста»
Жизнь Лютера в продолжение десяти месяцев в Вартбурге сильно отличалась от той жизни, что вел он до сих пор. Здесь он – особенно в первые недели – по большей части сидел один у себя в комнате. Неподвижность, отсутствие физических нагрузок и богатый стол, предоставленный ему любезным хозяином, привели к возобновлению недуга, беспокоившего Лютера еще в Вормсе. В письме к Меланхтону Лютер касается этой болезненной темы:
Господь поразил меня болезненным запором. Испражняться очень тяжело: приходится напрягать все силы, до изнеможения – и чем дольше я откладываю, тем становится хуже. Вчера, на четвертый день задержки, мне наконец удалось опорожниться – но всю ночь я провел без сна, и сейчас чувствую себя худо. Прошу, помолись обо мне. Если так будет продолжаться, этот недуг станет нестерпимым[272].
В тот же день он писал Амсдорфу: «Господь поразил меня: запор мой становится хуже»[273]. Но подробнее всего описал свои желудочно-кишечные страдания Лютер в письме к ближайшему и доверенному своему другу Спалатину. В письмах к нему мы видим, как легко – и в полном соответствии со своим богословием – смешивает Лютер высочайшие темы с самыми низменными. Через месяц после письма к Амсдорфу он писал Спалатину:
Беда, от которой страдал я в Вормсе, не только не оставила меня, а сделалась еще хуже. Таких запоров не было у меня еще никогда, и я уже отчаялся найти лекарство. Господь поражает меня, чтобы и я не остался без частицы креста. Да будет Он благословен, аминь[274].
Состояние его сделалось столь мучительно, что Лютер страстно желал получить от Фридриха разрешение выехать в Эрфурт и посетить там врача. Однако опасность угрожала ему повсюду – Лютер был вне закона, его запросто могли схватить и привезти к императору; поэтому Спалатин ответил, что это невозможно. Впрочем, от врачей при дворе Фридриха он получил советы и лекарство, которое немедленно переслал Лютеру. 15 июля, получив и приняв это лекарство, Лютер писал Спалатину:
Пилюли я выпил согласно предписанию. Скоро я ощутил облегчение – удалось опорожниться без усилий и без кровотечения; однако раны от предыдущих разрывов еще не зажили, и мне пришлось помучиться, когда вместе с калом вышла плоть, – не знаю уж, от моих усилий или от действия пилюль[275].
Две недели спустя он снова сообщал о своем самочувствии:
Что касается моего здоровья: благодаря сильным и действенным лекарствам испражняться мне стало легче, однако само пищеварение не изменилось. По-прежнему чувствую боль и боюсь, как бы Господь в мудрости своей не поразил меня еще худшими напастями[276].
Большинство историков воспринимают жалобы Лютера на здоровье в самом прямом смысле – как указание, что он страдал запорами. Однако здесь стоит снова упомянуть фрейдистские теории Эрика Эриксона – хотя бы потому, что много десятилетий немалое число ученых считали нужным воспринимать Эриксона всерьез. Вот поистине драгоценное суждение Эриксона об этом важнейшем предмете:
Можно сказать, что физическим запорам Лютера, от которых он страдал всю жизнь, соответствовали «запоры» психические и духовные – склонность задерживать и накапливать в себе чувства и впечатления. Однако эта склонность к задержке и накапливанию (которая, впрочем, скоро сменилась противоположной) была частью его адаптации; и подобно тому, как мы полагаем, что психосексуальную энергию возможно сублимировать, – так же должны принять как должное, что человек может (и должен) научиться вывести из психобиологических и психосексуальных особенностей своего организма первичную модальность своей творческой адаптивности[277].
И возгласил весь народ Божий: «Аминь».
Творчество
В комнате Лютера в Вартбурге имелась изразцовая печь, простой стол и стул, которыми он пользовался постоянно, а также один любопытный предмет, скорее всего, подарок Фридриха, пересланный через Спалатина, хотя письма с какими-либо упоминаниями о нем не сохранились. Это был исполинский позвонок кита – по всей видимости, часть китовых останков, выброшенных на сушу где-то далеко от Германии, возможно, на берегу Северного моря. В то время считалось, что китовые кости обладают целительной силой: возможно, поскольку Лютер постоянно жаловался на свои хвори, Спалатин достал где-то этот позвонок и прислал ему в подарок. Нет сомнений, что Лютера изумил и обрадовал такой редкий дар: гигантская белая кость левиафана, когда-то плававшего в глубинах отдаленного моря. Океана Лютер никогда не видел – ни в то время, ни позже, так что, несомненно, подарок этот привлек его и своей экзотичностью. Некоторые считают, что Лютер ставил на него ноги в те бесконечные часы, что проводил за работой[278].
Объем написанного Лютером в эти десять месяцев в замке на вершине горы поражает воображение. По правде сказать, больше ему там и заняться было нечем. Он не мог ни общаться с друзьями лицом к лицу, ни проповедовать и читать лекции несколько раз в неделю, как привык. Пока не заросла тонзура и не отросла борода, он не мог даже гулять за пределами замкового двора – да и после этого старался пореже выходить на улицу, чтобы праздными прогулками не привлекать к себе внимание и не вызывать подозрений, будто он чем-то отличается от прочих замковых рыцарей. В любом случае, выходить из комнаты с книгой было для него совершенно недопустимо. Этим он сразу бы себя раскрыл: печатные книги в то время были явлением новым и привычка к чтению их еще не успела распространиться среди знати. Со временем у Лютера появилась возможность ездить верхом по лесам, простиравшимся во все стороны, – однако всегда в сопровождении слуги или пары слуг, на случай каких-нибудь неприятностей. Начал он даже гулять по лесным тропам вокруг Вартбурга, собирая землянику – занятие из детства, когда он жил у родственников в деревне близ Айзенаха, – но и это всегда в сопровождении двух пажей из благородных семейств, приданных ему Берлепшем. Развлечений у Лютера было немного, а обязанностей и того меньше – и он писал, писал торопливо и яростно, и за эти десять месяцев заточения выдал на-гора больше, чем иным писателям удается за всю жизнь.
Кстати сказать, популярнейшая легенда о том, как Лютер в Вартбурге швырнул в дьявола чернильницей, – по всей видимости, еще один миф, на этот раз обязанный своим существованием ошибочному буквальному пониманию метафоры. Лютер явно имел в виду, что побеждал дьявола своими трудами, а не то, что буквально бросал чернильницу рогатому в голову. Чернильное пятно на стене комнаты, которое сейчас показывают туристам, совершенно точно оставлено не Лютером, а каким-то более поздним «автором».
Однако в первые дни в Вартбурге Лютер ничего не писал. Вначале ему нужно было получить материалы. Как только появилась возможность, он начал бомбардировать своих друзей письмами с просьбами выслать ему различные книги и его собственные неоконченные рукописи. А в ожидании всего этого прилежно штудировал Эразмов греческий Новый Завет и еврейскую Библию. Так готовился он к монументальному труду, за который взялся в ближайшем декабре – переводу Нового Завета на немецкий язык[279]. Однако, как только прибыли другие книги и рукописи, Лютер взялся за не столь масштабные проекты – а их тоже хватало. В письме Спалатину от 10 июня он писал: «Я здесь бездельничаю, но в то же время очень занят: изучаю еврейский и греческий, а также пишу без остановки»[280].
Вырвавшись из кипучей виттенбергской суеты, Лютер, однако, не прекратил дискутировать со своими оппонентами. В каком-то смысле он «вырвался из контекста», но во многих отношениях в нем оставался. В начале 1520 года Каэтан настоял на том, чтобы университеты Левена и Кельна разобрали и осудили лютеровы писания. Прочтя то, что они написали, Лютер, в свою очередь, осудил их осуждение, заявив, что в нем отсутствуют какие-либо основания из Писания, – что было совершенной правдой. Однако теперь, в мае 1521 года, появилось новое антилютеровское сочинение, и на этот раз вроде бы со ссылками на Писание. Это сочинение, за авторством левенского академика Якоба Латомуса, носило заглавие: «Доводы из Священного Писания и древних авторов в пользу осуждения богословских учений брата Мартина Лютера, подготовленные левенскими богословами». В Вартбурге времени у Лютера было более чем достаточно – и он написал ответ. Сочинил он и саркастическую реплику в ответ на очередное писание «козла» Эмзера, капеллана Георга Бородатого. В целом в Вартбурге Лютер создал несколько полемических статей – хоть и гораздо меньше, чем в предшествующие годы. Здесь у него появилась возможность сосредоточиться и приложить силы к чему-то более объемному и монументальному, чем пламенные памфлеты, так легко выходившие из-под его пера.
Еще одной темой, на которую Лютер обратил внимание в эти дни, стало католическое таинство исповеди. В книге «О вавилонском пленении Церкви» он писал о том, что больше не считает исповедь таинством. Теперь же написал об этом отдельную книгу: «Об исповеди: обладает ли папа властью ее требовать». Лютер был не против исповеди; однако в первые годы своего монашества сам немало пострадал от принятой церковной практики, требующей тщательно запоминать и исповедовать каждый грех, – и видел, что исповедь превратилась для христиан в тяжкое бремя, а не в избавление от бремени, каковой должна была быть изначально. В своем труде, цитируя Иак. 5:16 («Итак, исповедуйте грехи свои друг другу»