Предполагалось, что рейхстаг под председательством императора станет чем-то вроде церковного собора, на котором обсуждаются и решаются проблемы Церкви и доктринальные различия. Папа римский был решительно против. Сама мысль, что подобным делом займется император, ясно свидетельствовала о вмешательстве империи в дела церковные. Однако граница между Церковью и государством сейчас была туманна как никогда. И потом, что папа Климент мог поделать?
Лютер, Меланхтон, Бугенгаген и Йонас вместе начали вырабатывать исповедание евангелической веры, которое собирались представить на рейхстаге. По-видимому, именно Лютер написал к нему сопроводительное письмо, в котором пояснял: вера их не «бунтовщическая» и потому вмешательства властей не требует. Здесь Лютер попытался провести границу между Церковью и государством с библейской точки зрения. Он справедливо полагал, что в Писании на эту тему сказано довольно много; и, по-видимому, Писание придерживается того взгляда, что власть империи (государства) не распространяется на личные религиозные верования человека, если только эти верования не ведут явно и однозначно к бунту. Пока верующий подчиняется законам и установлениям империи, выполняет распоряжения правительственных чиновников – словом, отдает кесарево кесарю (царю, кайзеру),[465] – тот должен позволить ему «отдавать Божье Богу». Как видим, идея религиозной свободы, включенная отцами-основателями в Конституцию США, впервые была найдена в Евангелии Лютером.
Лютер хотел четко прояснить, что его вера не может и не должна быть угрозой миру и порядку ни в Саксонии, ни во всей империи. Поэтому евангелическим верующим нужно разрешить практиковать их веру и не предпринимать против них никаких репрессий. Сложность была в том, чтобы четко отделить себя от Мюнцера, – несомненно представлявшего угрозу миру и порядку в Германии. По этой причине Лютер особенно ненавидел Мюнцера и его племя: из-за них подлинным христианам стало еще труднее жить в согласии со своей верой. Однако Лютер твердо стоял на том, что Библия приказывает ему уважать правящую власть – как в Рим. 13:1–7 – и что мятеж для него решительно невозможен. Еще и поэтому Лютер желал умереть за веру и побуждал к этому и других христиан, ведь сражаться за веру он не считал для себя возможным. Лютер сделал все возможное, чтобы убедить в своей правоте курфюрста Иоганна и Филиппа Гессенского, доказывая им, что время восстать против католиков – взяться за оружие, пусть и из самозащиты – еще далеко не пришло; однако о том, придет ли это время когда-нибудь да и может ли оно прийти вообще, в разговорах с ними благоразумно умалчивал.
Исповедание веры, которое Лютер и другие собирались представить на рейхстаге, было, по сути, списком пунктов, в которых протестанты расходились с Римско-Католической Церковью и которыми не могли поступиться. В список входили: браки для духовенства, отказ от идеи мессы как жертвоприношения, причащение под двумя видами, отказ от монашеских общин. Были и дополнения – например, четкое заявление, что «сакраментарии», то есть те, кто не верит в Реальное Присутствие, к евангелической стороне не принадлежат. 4 апреля Лютер, Йонас и Меланхтон выехали из Виттенберга. Сперва они доехали до Торгау, где к ним присоединились курфюрст, Спалатин, Агрикола и другие. Дальше дорога повела их через Гримму, Альтенбург, Айзенберг, Йену и Веймар. В Веймаре они остановились на четыре дня: в Вербное воскресенье и в следующие понедельник и вторник Лютер произнес здесь проповеди. Затем отправились в Кобург – и прибыли накануне Пасхи, как раз вовремя, чтобы Лютер успел произнести проповедь и здесь.
Прибыв в высокий Кобургский замок – и оставшись здесь один, ибо все друзья его поехали дальше, на рейхстаг, – Лютер, должно быть, почувствовал себя так, словно перенесся на девять лет назад, в Вартбург. Быть может, в память об этом периоде своей жизни он во второй раз отрастил бороду. Свою жизнь в Кобурге Лютер описывал так:
Самая высокая замковая башня отдана в наше распоряжение. Кроме того, нам доверены ключи от всех комнат. Говорят, здесь обедает более тридцати человек. Дюжина из них – ночная стража, и еще по двое дозорных, сменяющих друг друга, на нескольких башнях. Что еще? Увы, больше писать не о чем. Вечером, надеюсь, появится кастелян или еще кто-нибудь и расскажет новости.
Мы с тобой, дорогой мой Филипп, наконец прибыли на Синай – а теперь нам предстоит спуститься с Синая в Сион и выстроить три шатра[466]: один для псалмопевца, второй для пророков и третий для Эзопа… На самом деле место здесь чрезвычайно приятное и как нельзя лучше подходит для занятий; жаль только, что тебя нет рядом[467].
Упоминание «трех шатров» – намек на три дела, которыми Лютер планировал здесь заняться. Лютер всегда любил басни Эзопа, однако многие их издания включали в себя вещи, неподходящие для детей, так что он задумал собственный перевод для семейного вечернего чтения. В баснях интересовала его не столько мораль, сколько реалистичные картины падшего мира, в котором мы живем. На его взгляд, это был хороший способ помочь детям понять мир, полный всякого рода грехов и грешников, «чтобы среди порочных людей, в злом, предательском мире научиться жить мудро и мирно»[468]. Очевидно, Лютер не принадлежал ни к тому племени воспитателей, что считают нужным ограничивать детское чтение библейскими рассказами, ни к тем, что требуют из всякой истории извлекать мораль. Как и в письмах из Вартбурга, Лютер теперь развлекал друзей шутливыми наблюдениями за птицами:
Здесь можно увидеть и гордых королей, и герцогов, и всякую иную птичью знать: все они пресерьезно заботятся о своих пожитках и потомстве и неустанно провозглашают всему миру свои законы и указы. Однако не живут они – точнее, не запираются – в тех норах и пещерах, что вы, люди, не знаю уж почему, называете дворцами. Они живут под открытым небом: небо им – расписной потолок, зеленая трава – ковер, а стены [их дворцов] – все концы земли[469].
Дальше Лютер развивал эту шутку. «Императора их я пока не видел и не слышал, – пишет он. И далее: – Подобно рыцарям, они прихорашиваются, чистят перья и хлопают крыльями, словно заранее торжествуя победу и славу [в своих набегах] против амбаров пшеницы и ячменя»[470].
На стене в своей комнате Лютер написал – неизвестно, мелом или краской – слова из псалма 118: «Не умру, но буду жить и возвещать дела Господни»[471]. Псалом этот имел для Лютера особое значение; по просьбе Лютера его друг Людвиг Зенфль положил эти строки на музыку.
Как и десять лет назад в Вартбурге, период вынужденного молчания Лютер использовал для работы. Он начал писать.
Одним из первых его проектов стал памфлет, суть которого ясна из названия: «Увещание ко всем клирикам, собравшимся в Аугсбурге на имперский рейхстаг 1530 года». Лютер не мог присутствовать на рейхстаге лично – но хотел присутствовать там хотя бы мысленно. 12 мая он закончил рукопись и немедленно отправил ее в обратно в Виттенберг, в 150-мильное путешествие, занявшее четыре дня; там ее быстро напечатали и привезли на 300 миль в Аугсбург, где памфлет мгновенно разошелся.
Как всегда, в выражениях Лютер не стеснялся:
Или вы забыли, что в Вормсе немецкое дворянство представило Его Императорскому Величеству около четырехсот жалоб на клириков и заявило открыто: если Его Императорское Величество не пожелает положить этим злоупотреблениям конец, они сделают это сами, ибо долго не вытерпят?[472]
Он напоминал, что многое им сказанное – особенно первые атаки на индульгенции и на монашество – вызывало горячий прием у простого народа, который ощущал все эти злоупотребления на себе и радовался, что кто-то наконец о них заговорил.
Но кто из вас хоть раз покаялся за все эти мерзости, хоть раз вздохнул или пролил слезу? Люди жестоковыйные и нераскаянные, вы хотите сделать вид, что не творили никакого зла. Теперь вы приехали в Аугсбург и хотите нас убедить, что Дух Святой с вами, что через вас Он совершает великие благодеяния (хотя за всю свою жизнь вы не принесли христианскому миру ничего кроме вреда), что после смерти Он возведет вас прямиком на небеса, – со всеми этими нераскаянными мерзостями, которые вы еще и защищаете, словно радуясь тому, как славно вы послужили своему богу-чреву и оставили Церковь в запустении. Но нет у вас успеха и не будет, пока не покаетесь и не исправите пути свои[473].
Можно лишь гадать о том, как воспринимали эти обличения те, против кого они были направлены: испытывали ли только гнев и досаду – или кто-то, быть может, и впрямь задумывался над своей жизнью, что могло привести к переубеждению и раскаянию. Так или иначе, Йонасу памфлет чрезвычайно понравился, о чем он и написал Лютеру, называя его труд «неожиданным, чудесным и сильным»[474]. Вчитываясь в него и не упуская деталей, мы встречаем примеры ханжества и развращенности, способные возмутить любого, в ком еще осталась душа. Например, Лютер говорит об особенно возмутительных «масляных письмах» – то есть индульгенциях, покупка которых избавляла покупателя от соблюдения постов.
Снова и снова гремит обличающий голос Лютера. Самый ярый огонь направляет он по одной цели – единой лжи, лежащей в самом сердце, черном и гнилом сердце папства: лжи о том, что люди могут сами «дать удовлетворение» за свои грехи, что свободного дара благодати Божьей не существует и, следовательно, Иисус умер и воскрес напрасно. «Это учение, – писал он, – наполнило ад и потрясло царство Христово страшнее турок, ужаснее, чем мог бы целый мир… Увы, где те языки и голоса, что могли бы сказать об этом достаточно?»