Однако команда Лютера вовсе не собиралась уезжать с рейхстага – и сам он не смог покинуть Кобургский замок вплоть до первых чисел октября. 3 августа император призвал двадцать католических богословов дать на «Исповедание» ответ: это они и сделали, и в тот же день ответ был зачитан на рейхстаге. В ответе, названном «Опровержение», католики признавали, что многое в «Исповедании» действительно основано на Писании и, следовательно, неоспоримо. Однако, разумеется, не могли согласиться в оценке того, что лютеране называли «злоупотреблениями» – будь то требования целибата для священников или причастия под одним видом для мирян. Меланхтон немедленно сел за составление на «Опровержение» письменного ответа, который озаглавил «Апология», несомненно, используя это слово в смысле древнегреческом и сократическом – а не в современном, где оно означает извинения.
8 сентября Лютер писал в очередном письме к Кати:
Поистине странно слышать, что кто-то сказал тебе, будто я болен: ведь ты своими глазами видишь написанные мною книги. Я закончил [перевод] всех пророков, кроме Иезекииля; сейчас работаю над ним, а также над проповедью о таинствах, не говоря уж о письмах и прочем, чем мне приходится заниматься.
Из-за спешки сейчас не могу написать больше. Передавай всем привет! Для Гансена Лютера я сберег большой кус сладкого сахара, привезенного Кириаком из Нюрнберга[487].
Учитывая многочисленных визитеров и непрекращающиеся болезни Лютера, трудно поверить, что за эти месяцы ему удалось столько успеть. Перевод Библии быстро продвигался, и в 1534 году Лютер опубликовал весь этот гигантский труд в одном томе. Кириак, упомянутый в письме – это племянник Лютера Кириак Кауфман, некоторое время проживший с ним в Кобурге: однако Лютер видел, что молодому человеку очень хочется посмотреть на роскошь и пышность рейхстага, так что отпустил его. О сахаре он написал буквально «большая книга сладкого сахара», посмеиваясь над своей творческой продуктивностью.
«Опровержение» было готово к 22 сентября; в этот день император пригласил делегатов во дворец епископа, чтобы там дать окончательный вердикт по лютеранскому «Исповеданию». Само «Исповедание» император также внимательно прочел, но остался непоколебим. Когда все собрались, он объявил: «Опровержение» дает на «Исповедание» достойный ответ – иначе говоря, полностью его опровергает, – так что дальше говорить не о чем.
Далее он объявил лютеранам, что дает им время до апреля следующего года, чтобы они решили, хотят ли вернуться в папскую овчарню. Но лютеране немедленно и официально отвергли императорский вердикт. От их имени выступил один из советников курфюрста Саксонского, Георг Брюк. Он протянул императору «Апологию» Меланхтона, протестантский ответ на «Опровержение» – и тот даже протянул руку, чтобы ее взять, но в этот миг кто-то (по-видимому, его брат, эрцгерцог Фердинанд) оттолкнул его руку и что-то прошептал ему на ухо. Так были отвергнуты доводы протестантов.
Ситуация снова зашла в тупик; быть может, она все-таки требовала церковного собора. Но оставался еще один вопрос, политический и куда более простой. Готовы ли император и католические князья в апреле будущего года напасть на лютеранских князей и, как и обещал Вормсский эдикт 1521 года, подавить мятеж силой? Сделают ли они это после 15 апреля, когда лютеранские князья должны будут официально дать ответ на ультиматум Карла? Филипп Гессенский снова предложил на этот случай союз между разными фракциями реформатов – и герцог Иоганн согласился: что-то делать надо.
Вместе с Меланхтоном, Йонасом и прочими виттенбержцами герцог Иоганн и Спалатин 1 октября приехали в Кобург, а три дня спустя отправились вместе с Лютером по домам, в Торгау и в Виттенберг. Однако позже в том же месяце герцог Иоганн снова собрал их всех в Торгау, чтобы обсудить предложение Филиппа Гессенского о создании лиги, – союза для отражения нападения Карла.
На встрече Лютер наконец получил возможность прямо ответить на вопрос о том, нужен ли союз, цель которого – возможное вооруженное сопротивление императору. Но почему теперь ответ его звучал иначе? Некоторый свет на это проливает отрывок из его речи: «Если князья как князья решат сопротивляться императору, пусть это будет их решение и дело их совести. Но христианину, умершему для мира, такое сопротивление определенно не подобает». Такая логика, как кажется, противоречит более общим суждениям Лютера – о том, что христиане не делятся на разряды, как в католическом мире, где священники вместе с монахами и монахинями составляют своего рода высший класс, а миряне – «второй сорт». Быть христианином для Лютера означало разделять общие для всех идеи и быть частью «царственного священства» – «священства всех верующих». С чего же вдруг у князей, известных ему как благочестивые христиане, появилось право нарушать правила, для прочих христиан обязательные? В своем богословии Лютер никогда не проводил четких границ между Церковью и государством, так что у членов Церкви – иначе говоря, у всех истинных христиан – не было ясных критериев, объясняющих, можно ли и в каких случаях можно поднимать оружие против государства. С той же проблемой столкнулся четыре века спустя Дитрих Бонхеффер; он сделал все возможное, чтобы разрешить эту дилемму и найти верный ответ, – однако немецкие лютеранские священники за ним не последовали: национал-социалисты не встретили со стороны Церкви никакого сопротивления и спокойно творили все, что им вздумается.
В последний день 1530 года в городе Шмалькальдене был создан союз протестантов, предсказуемо названный Шмалькальденской Лигой; документы о создании союза герцог Иоганн и Филипп Гессенский подписали в феврале. Приближался апрель – срок ответа от немецких князей, и Лютер написал «Предостережение дорогому немецкому народу». Однако обстоятельства имперской политики вновь неожиданно изменились – и снова в пользу лютеран! Архиепископ Альбрехт Майнцский и еще один курфюрст обратились к Карлу с предложение провести с протестантами новые переговоры от его имени. Карл предпочел бы не соглашаться; однако ему нужны были их голоса, чтобы гарантировать, что следующим правителем Германии станет его брат, эрцгерцог Фердинанд. Кроме того, ему по-прежнему требовалась помощь в борьбе с турками. Так что Карл согласился – и угроза, нависшая над протестантами, снова отодвинулась в неопределенное будущее. Теперь над головами их висел не Вормсский эдикт, а эдикт Аугсбургский; но переговоры все длились, и протестанты могли продолжать свое дело – распространять и укреплять Реформацию.
Глава двадцать перваяВстречи со смертью
Пусть не смущают тебя те, для кого Христос – лишь шутка и посмешище… Они живут спокойно, и дьявол их не мучает. Да и зачем ему их беспокоить? Ведь они уже ему принадлежат.
20 мая 1531 года, узнав от брата Якоба, что мать его тяжело больна, Лютер послал ей письмо, очень похожее на то, что годом раньше отправил отцу. Письмо это много говорит нам о Лютере и его сердце:
Дорогая и любимая матушка! Я получил от брата [Якоба] письмо о вашей болезни. Разумеется, это весьма меня печалит, особенно потому, что не могу сейчас быть с вами, хоть этого желал бы больше всего на свете.
Далее он обращает к матери настоящую проповедь: она ведь, мол, сама прекрасно знает, что болезнь эта – «любящее, отеческое наказание» от Бога, ничтожное в сравнении с Его милостями, и что утешение следует искать в «краеугольном камне – Иисусе Христе». «Он не пошатнется, – пишет Лютер, – Он не подведет нас, Он не позволит нам утонуть или погибнуть». И затем переходит напрямую к смерти:
Возвеселимся же без сомнений и без печали, и пусть мысль о грехе и смерти нас не страшит – напротив, возвысим сердца свои горе́ и скажем: «Что это ты делаешь, милая моя душа? Дорогая смерть, дорогой грех, почему вы все еще живы и ужасаете меня? Или не знаете, что вы давно побеждены? Разве ты, смерть, не знаешь, что сама мертва? Разве не ведаешь Того, Кто говорит о тебе: “Я победил мир”?»[488]
Вскоре после получения этого письма мать Лютера скончалась. А затем, 9 ноября, Кати родила четвертого ребенка – мальчика, которого назвали Мартином-младшим, быть может, потому, что он появился на свет за день до дня рождения отца. По-видимому, крещен он был двумя днями позже, в день святого Мартина.
В августе 1532 года герцога Иоганна в его охотничьем замке в Швайнице разбил удар. Услыхав об этом, Лютер и Меланхтон поспешили туда за двадцать миль из Виттенберга, чтобы быть с ним в его последние минуты. Они молились вместе с герцогом и утешали его; но он не пережил ночь. Тела знатных людей в то время принято было бальзамировать, и, поскольку в Швайнице бальзама не нашлось, тело спешно повезли в Виттенберг[489].
В 1534 году умер папа Климент VII, и преемник его Павел III принялся готовить в Мантуе церковный собор, назначенный на 1537 год, – хоть этим планам и не суждено было сбыться. Но тогда, в 1535 году, подготовка собора была в разгаре, и папский нунций Паоло Верджерио примчался в Виттенберг, чтобы встретиться с Лютером и это обсудить. Лютер, гордый тем, что папский легат явился в Виттенберг просить у него мира, решил принарядиться для такого случая. Он пошел к цирюльнику и сделал модную стрижку, как поступал иногда перед важными проповедями, чисто выбрился, принял ванну, облачился в дублет, отделанный мехом, и мантию с меховой опушкой, натянул на ноги облегающие дворянские лосины. Руки украсил кольцами, позаимствованными у друзей; завершала этот пышный костюм золотая цепь таких размеров, что даже цирюльник, увидав ее, неодобрительно поцокал языком. А вместо того, чтобы идти на встречу с Верджерио пешком, как обычно ходил по городу, Лютер вдвоем с Бугенгагеном появился в карете. Впрочем, и сам Верджерио приехал на переговоры с большой помпой – в сопровождении двадцати всадников.