тобы снимать снизу или держать камеру под малым углом. [Нужно показать], что по мере того как ребенок растет, он видит все, что происходит вокруг него, поэтому аудитория тоже не должна изначально много знать о том, что не знает мальчик».
Мелисса Мэтисон написала четырнадцать проектов сценария, прежде чем Скорсезе одобрил ее работу. Сначала они пытались включить в фильм больше исторического контекста, больше политических интриг, но вскоре Скорсезе понял, что многое из сделанного оказалось ненужным, и снова попросил Мэтисон «сжать» сценарий. Они поняли, что находятся на правильном пути, когда последний проект сценария стал снова напоминать первый. Ради вдохновения Скорсезе на этот раз смотрел фильмы Витторио Де Сика «Похитители велосипедов» и «Золото Неаполя», ленты Роберто Росселлини, множество картин Сатьяджита Рая (в частности, «Песнь дороги» и «Музыкальная комната»), произведения молодых китайских режиссеров Чжана Имоу и Чэня Кайгэ, а также фильм «Конокрад» (режиссер Тянь Чжуанчжуан).
Пластичный марокканский пейзаж на этот раз сыграл роль Тибета, а не Святой Земли
«Одна из первых идей, с которой согласились и Марти, и я, заключалась в том, что в фильме надо снимать только тибетцев», — рассказывала Мэтисон. Перспектива выпустить фильм с субтитрами, снятый только с азиатскими актерами и без голливудских звезд, вынудила «Universal» отказаться от этого проекта. Так поступали и все остальные крупные студии, и это происходило до тех пор, пока в дело не вступил «Disney», выделивший на фильм бюджет в 28 млн долларов. Скорсезе отправился на ту же площадку в Марокко, на которой он снимал «Последнее искушение Христа»; на этот раз ему предстояло уложиться в четыре недели съемок. Но тут на темпы съемок картины очень сильно повлияли тибетцы. Скорсезе был вынужден сбавить обороты и поплыть по течению: сосредоточиться на лицах людей, смотреть, что и как они ему говорят. «В некотором смысле это они снимали кино, — говорил он. — Очень часто тибетцы показывали мне, как они будут вести себя в определенной сцене, и, конечно же, демонстрировали сопутствующие ритуалы, — сказал Скорсезе. — У меня уже были расписаны все ракурсы, но когда я поработал с ними, то начал импровизировать. Знаете, это ведь меня поместили в их мир, а не наоборот».
Первые полторы недели они репетировали в отеле с самым юным из актеров, игравших будущего Далай-ламу: ему было всего два года. К концу пятого дня все другие тибетцы уже запомнили, где им нужно стоять и что говорить, как следить за тем, чтобы свет на них падал правильно и т. п. А затем наступил день начала операции. Мальчика положили в центр общего плана и начали с ним играть. Но когда Скорсезе дал сигнал к диалогу, то ребенок просто посмотрел на него — видимо, задаваясь вопросом: «А что тут происходит?» Так прошло несколько дней. В конце концов они соорудили над камерой навес, а саму камеру расписали картинками с клоунами. Для того чтобы снять кадр, в котором камера отодвигается от закрытого глаза ребенка, им пришлось подождать, пока он заснет, и придвинуться к ребенку вплотную. При этом съемочная группа работала в почти религиозном молчании.
Первый снятый фрагмент картины подтвердил все опасения, которые Скорсезе питал с тех пор, как начал этот проект. Фильму не хватало силы. Прямолинейный и заредактированный эпизод с бегством Далай-ламы из Тибета в Индию совершенно не цеплял зрителя. «Нам нужно перетасовать сцены», — сказал Скорсезе Тельме Шунмейкер. Первую сцену с будущим Далай-ламой в возрасте двух лет они оставили практически неизменной, но при съемках эпизода встречи пятилетнего мальчика с лордом Чемберленом они начали менять местами фрагменты повествования. Тот же прием был использован и в сцене с двенадцатилетним мальчиком. В результате вторжение китайских войск в Тибет в фильме не упоминается вовсе, но это только усиливает внимание зрителей к тому, что происходило потом. К тому времени, когда кинематографисты снимали сцены из жизни восемнадцатилетнего Далай-ламы, они уже строили картину исключительно на эмоциональном уровне, почти как документальный фильм, не беспокоясь о том, в каком монастыре они находятся и в какой части света. Они превращали определенные сцены в сны и наоборот, делали из снов явь, никак не указывая на то, где начинаются и заканчиваются сновидения.
«Последние 30–40 минут фильма мы находились в свободном падении, — рассказывала Шунмейкер. — Марти объяснял нам это в музыкальных терминах, и нам приходилось разыгрывать сцены, как музыку: создавать крещендо эмоций определенными сопоставлениями». Некоторые эпизоды были целиком построены вокруг музыки Филиппа Гласса с использованием плавной смены кадров (иногда их число доходило до 250), для того чтобы придать фильму ностальгический акцент. Монтировали фильм в течение 1997 года, с января по август и в октябре. Скорсезе закончил фильм дерзким приемом. Обычно кино закачивается тем, что экран постепенно становится черным. «Но только не этот фильм, — сказал он. — Я хочу сделать внезапный обрыв». Идея состояла в том, чтобы вырвать зрителя из созерцания вида с вершины горы так же резко, как Далай-лама был вынужден бежать из Тибета. «Ну кто еще мог закончить фильм таким образом?» — спрашивает Шунмейкер.
Съемки столь юных актеров требовали терпения и изобретательности
Будущий Далай-лама проходит испытания, установленные ламами, отправившимися на его поиски
Если не считать восторженной рецензии Ричарда Корлисса в «Time», то критики встретили фильм «Кундун» после его выхода на экраны на Рождество 1997 года, мягко говоря, сдержанно: тон откликов варьировался от простой вежливости до насмешек. «Каким бы прекрасным ни был фильм „Кундун“, в нем мало что вызывает драматический интерес. Это очень красивый скучный фильм», — писал Дэвид Эдельштейн в журнале «New Yorker». Даже Роджер Иберт, который обычно поддерживал Скорсезе, заметил, что фильм «сделан из эпизодов, а не из сюжета». Недостаточно разрекламированный компанией «Disney», «Кундун» заработал в США всего 6 млн долларов — и исчез с экранов.
«Эти люди были полны решимости рассказать свою историю. Они не играли, они жили. Там не было места неискренности».
Далай-ламу играли четыре актера разных возрастов, в том числе пятилетний Тулку Джамаянг Кунга Тензин
Слева: Роль взрослого Далай-ламы исполнил Тензин Тхутхоб Царонг
«Я посвятил фильм своей маме, потому что беспредельная любовь, которую она мне дарила всю жизнь, как-то связана с идеей о том, что Далай-лама дарит сострадание и любовь всему человечеству».
Наверное, это самый недооцененный фильм Скорсезе — сложная медитативная поэма, которая тянется от горных вершин до замысловатых мандал. Фильм имеет только самое отдаленное сходство с традиционным биографическим фильмом, хотя те события из жизни Далай-ламы, которые интересны тибетцам, на экране наверняка присутствуют. В возрасте двух лет тибетские монахи находят Далай-ламу (Тензин Еши Пайчанг) и после ряда испытаний доставляют его во дворец Потала в Лхасе. Его Святейшество показан как любопытный, подвижный, порой надоедливый ребенок, который постоянно заглядывает в лица монахов, собравшихся вокруг него. Настроение фильма — спокойное, но возвышенное, и его просмотр становится немного похож на перелистывание страниц иллюстрированного сборника рассказов. Сценарий Мэтисон парит над краем истории, не заходя полностью на ее территорию. Большинство сцен длится не более минуты, что делает фильм похожим на гипнотический поток видений, время от времени перебиваемый рваными ритмами и арпеджио партитуры Гласса.
30 апреля 1998 года. Скорсезе получает награду международной кампании за Тибет «Свет истины» из рук настоящего Далай-ламы
Вторжение Китая в Тибет в 1950 году потрясло эту страну (и фильм) и вывело ее из мерного ритма жизни
Работая в основном с естественным светом, оператор Роджер Дикинс освещает интерьеры как Вермеер, наполняя их красивыми и глубокими черными тонами. Мы видим Далай-ламу в возрасте пяти лет, постигающего науки (Тулку Джамаянг Кунга Тензин), а затем двенадцати лет (Гьюрме Тетхонг). Мы видим повседневную жизнь монастыря, который впоследствии был варварски разрушен при вторжении китайцев. При этом нам не показывают никаких бомбардировок — только расколотую каменную кладку, и тем не менее вид кажется совершенно чуждым, почти марсианским, совершенно непохожим на тот, в котором мы провели предыдущие два часа. «Они забрали наше молчание», — говорит Кундун.
Проще всего высмеять этот фильм Скорсезе — гимн миру, созданный самым отвязным неврастеником и потребителем кофеина в киномире. Но правда и то, что для фильма ему пришлось задействовать самые тонкие движения, на которые только способен его опутанный предрассудками мозг.
Десять лет спустя, в октябре 2007 года, Далай-лама прибыл в Вашингтон для того, чтобы получить Золотую медаль Конгресса США. Скорсезе был приглашен на церемонию вручения награды. Там он увидел тибетского монаха — невысокого круглолицего человека в очках, облаченного в золотистое одеяние. Далай-лама увидел Скорсезе и взял его за руку.
— Я благодарю вас за создание этого фильма. Большое вам спасибо, — просто сказал монах. — Я видел другой ваш фильм, «Банды Нью-Йорка». Он жестокий, очень жестокий.
Скорсезе сконфуженно нахмурился.
— Ну да что с того, — продолжил монах. — Это в вашей природе.
Позже Скорсезе со слезами на глазах рассказывал Ричарду Шиккелю, что он был поражен «благосклонным отношением» Далай-ламы. «Если это в твоей природе, то и хорошо, пусть оно будет в твоей природе. Я имею в виду кино. Вот что я почувствовал».
«Воскрешая мертвецов»
«Я не думаю, что мог бы сделать эту картину девять лет тому назад. Она пришла из пережитого при вызовах неотложки среди ночи, смерти моего отца, смерти матери».
На вызове. Фрэнк и его напарник Лэрри (Джон Гудмен)