Чл. Гос. Думы Гучков: "У всѣх рабочих и солдат, принимавших участіе в безпорядках, увѣренность, что водвореніе старой власти это расправа с ними, а потому нужна полная перемѣна. Нужен на народное воображеніе такой удар хлыста, который сразу перемѣнил бы все. Я нахожу, что тот акт, на который Вы рѣшились, должен сопровождаться и назначеніем предсѣдателя Совѣта министров кн. Львова".
Его Величество: "Я хотѣл бы имѣть гарантію, что вслѣдствіе моего ухода и по поводу его не было бы пролито еще лишней крови".
Чл. Г. Д. Шульгин: "Может быть, со стороны тѣх элементов, которые будут вести борьбу против новаго строя, и будут попытки, но их не слѣдует опасаться. Я знаю, напримѣр, хорошо город Кіев, который был всегда монархическим, теперь там полная перемѣна".
Его Величество: "А вы не думаете, что в казачьих областях возникнут безпорядки?"
Чл. Г. С. Гучков: "Нѣт, В. В,, казаки всѣ на сторонѣ новаго строя".
Здѣсь я искусственно обрываю офиціальную запись, ибо, очевидно, наступил момент перерыва, котораго требовали делегаты[219]. Вновь запись Андр. Вл. наиболѣе отчетливо рисует картину. "Вскорѣ я пошел к Гучкову и Шульгину, — разсказывает Рузскій, — и спросил их, к какому они пришли рѣшенію. Шульгин отвѣтил, что они рѣшительно не знают, как поступить. На мой вопрос, как по основным законам: может ли отрекаться за сына, они оба не знали. Я им замѣтил, как это они ѣдут по такому важному государственному вопросу и не захватили с собой ни тома основных законов, ни даже юриста. Шульгин отвѣтил, что они вовсе не ожидали такого рѣшенія. Потолковав немного, Гучков рѣшил, что формула Государя пріемлема, что теперь безразлично, имѣл ли Государь право или нѣт.С этим они вернулись к Государю". Данилов говорит, что новая комбинація власти смутила и его. Он обратил во время перерыва вниманіе Гучкова на то, что такое рѣшеніе может вызвать в будущем тяжелый послѣдствія[220]. "Не думаю", — отвѣтил ему Гучков и направил его к Шульгину, который де является "спеціалистом по такого рода государственно-юридическим вопросам". Шульгину вопрос: "Алексѣй или Михаил? перед основным фактом отреченія казался "частностью"[221].
"Оставалось только подчиниться", — объяснял 2-го августа Гучков. "В. В., — сказал Гучков по офиціальной записи, — у Вас заговорило человѣческое чувство отца, и политику тут не мѣсто, так что мы ничего против Вашего предложенія возразить не можем". "Хотите еще подумать?" — спросил Царь. — "Нѣт, я думаю, что мы можем сразу принять Ваше предложеніе", Гучков, по его словам, настоял на том, чтобы немедленно был составлен акт отреченія, так как он останется в Псковѣ час или полтора и должен уѣхать, имѣя акт отреченія в руках. Царю был предложен в "качествѣ матеріала" проект, составленный наканунѣ и привезенный в Псков. "Е. В., отвѣтив, что проект уже составлен, удалился к себѣ, — гласит офиціальная запись, — гдѣ собственноручно исправил заготовленный с утра манифест об отреченіи в том смыслѣ, что престол передается в. кн. Мих. Александровичу... Е. В. подписал манифест и, войдя в вагон-салон, в 11 ч. 40 м. передал его Гучкову". Гучков прочел манифест. "Текст был написан тѣми удивительными словами, которыя теперь всѣ знают", — вспоминает Шульгин. "Каким жалким показался мнѣ набросок, который мы привезли... Государь принес и его и положил его на стол... К тексту отреченія нечего было прибавить... Во всем этом ужасѣ на мгновеніе пробился один свѣтлый луч... Я вдруг почувствовал, что с этой минуты жизнь Государя в безопасности... Половина шипов, вонзившихся в сердце Его подданных, вырвалась этим лоскутком бумаги... Так благородны были эти прощальныя слова... И так почувствовалось, что Он так же, как и мы, а, может быть, гораздо больше любит Россію".
Очевидно, манифест был прекрасен, если производил такое впечатлѣніе на слушателей, но только к основному его тексту не приложилась рука монарха. Текст манифеста был составлен в Ставкѣ, по порученію Алексѣева, камергером Базили при непосредственном участіи самого начальника штаба и Лукомскаго[222] и был послан Царю в 7 ч. 40 м. на случай, если Царь "соизволит принять рѣшеніе". Исторія нѣсколько подшутила над мемуаристом, слишком нарочито и неумѣренно выставлявшим свои монархическія чувствованія[223].
"Депутаты попросили вставить фразу о присягѣ конституціи новаго императора (продолжает офиціальная запись), что тут же был сдѣлано Е. В.[224]. Одновременно были собственноручно написаны Е. В. указы Прав. Сенату о назначеніи предсѣдателем Совѣта министров кн. Львова[225] и верховным главнокомандующим вел. кн. Ник. Ник.[226]. Чтобы не казалось, что акт совершен под давленіем пріѣхавших депутатов и так как самое рѣшеніе об отреченіи от престола было принято Е. В. еще днем, то по совѣту депутатов на манифестѣ было поставлено при подписи 3 часа дня, а на указах Прав. Сенату 2 часа[227]. В заключеніе член Думы Шульгин спросил Е. В. об его дальнѣйших планах. Е. В. отвѣтил, что собирается поѣхать на нѣсколько дней в Ставку, может быть, в Кіев, чтобы проститься с Государыней Императрицей Мар. Фед., а затѣм останется в Царском Селѣ до выздоровленія дѣтей. Депутаты заявили, что они приложат всѣ усилія , чтобы облегчить Е. В. выполненіе его дальнѣйших намѣреній". Гучков утверждал, что он ничего не отвѣтил на вопрос Николая II: ѣхать ли ему в Царское, или оставаться в Ставкѣ, ибо он "не знал, что в этом случаѣ посовѣтовать"...
Еще днем 2-го нѣсколько упрощенно мыслившій исторіограф занес в дневник: "Славный, безвольный, но хорошій и чистый человѣк, а погиб из-за Императрицы, ея безумнаго увлеченія Григоріем, — Россія не могла простить этого, создавала протест, превратившійся в революцію". Как ни реален был "распутинскій миф", не он, конечно, рѣшил вопрос. Гучков был "поражен" тѣм, что его предложеніе отречься не встрѣтило "никакого сопротивленія". "Повидимому", у Царя "никакого внутренняго сопротивленія не было", — утверждал Гучков в засѣданіи 2 августа. Вся сцена отреченія произвела на него "очень тяжелое впечатлѣніе". "Такой важности акт в исторіи Россіи", — "крушеніе трехсотлѣтней династіи". "И все это прошло в такой простой, обыкновенной формѣ, и я сказал бы, настолько без глубокаго трагическаго пониманія всего событія со стороны того лица, которое являлось главным дѣятелем на этой сценѣ, что мнѣ прямо пришло в голову, да имѣем ли мы дѣло с нормальным человѣком... Человѣк этот просто до послѣдняго момента не отдавал себѣ полнаго отчета в положеніи, в том актѣ, который он совершал. Всетаки при самом желѣзном характерѣ, при самообладаніи, которому равнаго нельзя найти, что-нибудь в человѣкѣ дрогнуло, зашевелилось, вы почувствовали бы тяжелое переживаніе. Но ничего этого не было... Повидимому, человѣк с пониженной сознательностью, я сказал бы — с пониженной чувствительностью" ...
Признать, что Гучков, как считал Щеголев дал "совершенно правильную разгадку рѣжущей глаза выдержки" Царя нельзя. В видѣ иллюстраціи (с наивной как бы просьбой в журнал не записывать) Гучков приводил отзыв одного из великих князей, котораго он видѣл через нѣсколько дней послѣ отреченія: "Господи, Господи, что за человѣк! Я видѣл Государя послѣ отреченія, и вы знаете, что он мнѣ сказал: "Ну что, как у тебя там-то?" и назвал имѣніе, гдѣ в. кн. всегда жил. Это один из очень старых людей, перед которым не приходилось комедіи играть. Мы могли подумать, что перед нами это была комедія, что он взял всю свою твердость и мужество в руки, чтобы не показаться ослабѣвшим, но это человѣк свой..., перед которым не надо было прикидываться!" И нѣкій великій князь, информировавшій Гучкова, и сам Гучков проявили себя плохими психологами. Гучкову мѣшало понять переживанія момента и увидѣть нѣчто обычное, человѣческое в этих переживаніях личное враждебное отношеніе к отрекшемуся монарху.
Поражает в допросѣ Гучкова утвержденіе, что ему совершенно неизвѣстна была обстановка, предшествовавшая акту отреченія 2-го. Не только неизвѣстна была в момент самих переговоров, но и тогда, когда Гучков давал свои показанія в Чр. Сл. Комиссіи. "Мнѣ казалось, — говорил там Гучков, — из разговоров, которые я имѣл потом с Рузским, что даже самыя крайнія рѣшенія, которыя принимались и потом отмѣнялись, не шли дальше обновленія состава правительственной власти". Гучков категорически заявлял, что Рузскій не знал (?!) о дневной телеграммѣ с отреченіем. "Когда вы предложили акт отреченія, вам Государь не сказал, что у него есть уж свой, уже заготовленный акт", — задал Гучкову вопрос предсѣдатель комиссіи. "Нѣт", — отвѣтил Гучков. Если бы в обстановкѣ 2-го марта Гучков ничего не замѣтил, это можно было бы объяснить и волненіем, о котором говорит Шульгин, и утомленіем от предшествовавших дней и, наконец, сосредоточенностью мысли на выполненіи возложенной на него отвѣтственной миссіи или выработаннаго им плана[228].
Из царскаго поѣзда делегаты перешли в вагон главнокомандующаго, гдѣ Рузскій разсказывал, как подготовлялась псковская драма, и как послѣдовательно происходили всѣ ея этапы. Позднѣе всѣ газеты обошел разсказ Шульгина, как происходило отреченіе, и в этом разсказѣ, воспроизводившем стенограмму доклада Шульгина во Временном Комитетѣ, была затронута и предварительная стадія отреченія, объяснявшая, почему манифест был помѣчен дневным временем. Тогда это указаніе прошло почти незамѣченным, тѣм болѣе, что в первых публикаціях манифест был помѣчен 12 часами ночи (с прибавкой в объясненіи: послѣ пріѣзда де