Можно ли сказать вслѣд за Набоковым, что правительство считалось "не с действительным интересом, а с требованіями революціонной фразы, революціонной демагогіи и предполагаемых настроеній масс"? Здѣсь как раз правительство проявило цѣлесообразную гибкость и не дало переродиться мѣстному "правотворчеству" в уродливыя формы анархіи. Еще вопрос: не привели ли бы послѣдовательныя попытки административной опеки, т. е., назначенія правительственных комиссаров "поверх" создавшихся в дни переворота общественных организацій к большей дезорганизаціи, чѣм это было в мартѣ.
III. Соціальная политика.
1. Роковая презумпція.
Мѣстное "правотворчество" касалось не только сферы управленія — оно распространялось на всѣ области жизни. Правительство как-то всегда и вездѣ опаздывало. Это и питало бытовое двоевластіе. В чем же был секрет? Правительство запаздывало отчасти из-за присущаго ему догматическаго академизма. Люди, составлявшіе первую генерацію временнаго правительства стремились дать странѣ наилучшіе законы, не всегда считаясь с реальной потребностью революціоннаго момента[471].
В области законодательных предположеній и разработки проектов дѣятельность Правительства была широка и плодотворна — с удовлетвореніем вспоминает Набоков. В позднѣйшей правительственной деклараціи 26 апрѣля перечислялось то, что сдѣлано "призванное к жизни великим народным движеніем правительство за два мѣсяца своего пребыванія у власти, согласно обязательству, скрѣпленному "присягой" для осуществленія "требованія народной воли" (подразумѣвалось "соглашеніе" 2 марта): ..."наряду с напряженной дѣятельностью, посвященной текущим и неотложным нуждам государственной жизни, оборонѣ страны от внѣшняго врага, ослабленію продовольственнаго кризиса, улучшенію транспорта, изысканію необходимых для государства финансовых средств — оно уже осуществило ряд реформ, перестраивающих государственную жизнь Россіи на началах свободы, права. Провозглашена амнистія. Отмѣнена смертная казнь. Установлено національное и вѣроисповѣдное равенство. Узаконена свобода собраній и союзов. Начата коренная реорганизація мѣстнаго управленія и самоуправленія на самых широких демократических началах... Из необходимых для этой цѣли законоположеній изданы уже постановленія о выборах в Городскія Думы и о милиціи. Выработаны и будут изданы в самом непродолжительном времени постановленія о волостном земствѣ, о реформѣ губернскаго и уѣзднаго земства, о мѣстных правительственных органах, мѣстном судѣ и об административной юстиціи. Установлен план работы по составленію Положенія о выборах в Учр. Собраніе... В отношеніи устройства арміи... осуществляются демократическія реформы, далеко опережающія все, что сдѣлано в этом направленіи в наиболѣе свободных странах міра... Для подготовки к Учр. Собранію проекта справедливаго и согласнаго с интересами народа рѣшенія великаго земельнаго вопроса образован Главный Земельный Комитет. .. Отношеніе Правительства к національным вопросам нашло себѣ ясное и опредѣленное выраженіе в актах, идущих навстрѣчу автономіи Финляндіи, в признаніи за Польшей прав на объединеніе и государственную независимость... Призванное к жизни великим народным движеніем, Временное Правительство признает себя исполнителем и охранителем народной воли. В основу государственнаго управленія оно полагало не насиліе и принужденіе, а добровольное повиновеніе свободных граждан созданной ими самими власти. Оно ищет опоры не в физической, а в моральной силѣ. С тѣх пор, как Врем. Правительство стоит у власти, оно ни разу не отступило от этих начал. Ни одной капли народной крови не пролито по его винѣ, ни для одного теченія общественной мысли им не создано насильственной преграды".
К сожалѣнію, проза жизни требовала другого — не творческих предположеній, а творческаго осуществленія. Второго марта, когда опредѣлялись "требованія народной воли", во имя сочетанія двух сил, совершивших революцію, были отброшены всѣ соціально-экономическія программы, которыя неизбѣжно и властно должны были выдвинуться на другой же день. Новое правительство оказалось без соціальной программы — без того минимума, который надлежало осуществить и переходное время, до Учредительнаго Собранія. Без такого удовлетворенія вожделѣнных мечтаній масс никакая власть ни при каких условіях не могла бы "канализировать" (выраженіе Милюкова) революціонную стихію, ибо ее нельзя было успокоить и удовлетворить только словесным пафосом о политических и гражданских свободах. Когда впослѣдствіи б. лидер "цензовой общественности" на іюньском съѣздѣ партіи к. д. говорил, что задача партіи "защитить завоеванія революціи, но не углублять ее", его слова не могли звучать в унисон с тогдашним воспріятіем масс, но и в дни мартовскаго "общенароднаго порыва" они были бы чужды.
Мѣшало не классовое сознаніе буржуазнаго правительства, на котором революціонные демагоги строили свою агитацію. Невѣрно, что Временное Правительство представляло "интересы капитала и крупнаго землевладѣнія", несмотря на присутствіе в нем "нѣскольких либеральных людей", как утверждал представитель читинскаго Совѣта Пумпянскій на мартовском Совѣщаніи Совѣтов. И не только он, но и всѣ единомыслившіе с ним. Полк. Пронин вспоминает, как в. кн. Сергѣй Мих. узнав о составѣ временнаго правительства, замѣтил нѣсколько поверхностно: "все богатые люди". "Князь — богач" — повторил о кн. Львовѣ Троцкій. Нѣт, милліоны Терещенко и Коновалова рефлекторно не окрашивали политики "благовѣрнаго правительственнаго синклита" (под таким титлом в церквах поминалась "революціонная" власть). Неудачный термин — "цензовая общественность" не покрывал собою Временное Правительство. Послѣднее далеко не представляло собою "гармоническое цѣлое", но, как цѣлое, оно пыталось не сходить с позицій арбитра между классовыми стремленіями — лидер "революціонной демократіи" Церетелли с полной искренностью мог говорить, что правительство не вело "классовой политики"[472].
Правительство было в тисках той презумпціи, в атмосферѣ которой оно возникло. От этого гипноза оно не могло окончательно отрѣшиться, несмотря на грозные симптомы иногда клокочущей и бурлящей стихіи. В сознаніи в гораздо большей степени отпечатлѣлся тот общій облик февральских дней, который побудил "Рѣчь" назвать русскую революцію "восьмым чудом свѣта" и внушил нѣкоторую иллюзію политикам, что страна на первых порах может удовлетвориться своего рода расширенной программой прогрессивнаго блока: "в странѣ нѣт и признаков волненій и событій, возбуждающих опасенія" — говорил Родзянко на частном совѣщаніи членов Гос. Думы 5 марта. В критическіе часы впослѣдствіи в интимных бесѣдах — как записывают современники — члены Правительства признавались, что они "вовсе не ожидали, что революція так далеко зайдет". "Она опередила их планы и скомкала их" — записывает ген. Куропаткин бесѣду с кн. Львовым 25 апрѣля: "стали щепками, носящимися по произволу революціонной волны". Дѣйствительность была не так уж далека от безвыходнаго положенія, характеристику котораго давали послѣднія слова премьера. Жизнь довольно властно предъявляла свои требованія, и Правительство оказывалось вынужденным итти на уступки — творить не свою программу, а слѣдовать за стихіей. Оно попадало между молотом и наковальней — между требованіями подлинной уже "цензовой общественности", маложертвенной и довольно эгоистично и с напором отстаивавшей свои имущественные интересы, и требованіями революціонной демократіи, защищавшей реальные, а подчас и эфемерные интересы трудовых классов — эфемерные потому, что революція, как впослѣдствіи выразился один из лидеров "революціонной демократіи", "инерціей собственнаго движенія была увлечена за предѣлы реальных возможностей" (Чернов). Эту "инерцію собственнаго движенія" проще назвать демагогіей, ибо всѣ безоговорочныя ссылки па "желѣзную логику развитія революціи", которую на подобіе "лавины, пришедшей в движеніе, никакія силы человѣческія не могут остановить" (Троцкій), являются попытками или запоздалаго самооправданія или безотвѣтственнаго политиканства. Достаточно ярко выразил закон "инерціи" на мартовском Совѣщаніи Совѣта уфимскій делегат большевик Эльцин, не оторвавшійся еще тогда от общаго соціалистическаго русла и возражавшій "дорогому нам всѣм" меньшевику Церетелли; этот враг "государственнаго анархизма" линію поведенія революціонной демократіи опредѣлял так: "она должна заключаться в том, чтобы выше и выше поднимать революціонную волну, чтобы не дать ей возможности снизиться, ибо... если эта волна снизится, то... останется отмель, и на этой отмели останемся мы... а Временное Правительство будет в руслѣ рѣки, и тогда нам не сдобровать".
Мы не знаем, сумѣло ли бы правительство иного состава — правительство, рожденное на почвѣ большей или меньшей договоренности о войнѣ и соціальной программѣ минимум, которую надлежало осуществить в "переходное время" — до Учр. Собранія[473], преодолѣть многообразную стихійную "лавину"; оно встрѣтило бы к тому же большее противодѣйствіе со стороны тѣх классов, которые в общем поддерживали политику власти "цензовой общественности". Вокруг такого неизбѣжно коалиціоннаго правительства могло бы создаться, если не однородная правительственная партія, то объединеніе партійных группировок, связанное как-бы круговой порукой — оно давало бы правительству большую базу, чѣм легко улетучивающіяся настроенія "медового мѣсяца". Такое правительство могло бы дѣйствовать смѣлѣе и рѣшительнѣе, и ему легче было бы противостоять демагогіи. Если договор был немыслим в момент, когда нужно было немедленно дѣйствовать, то ход революціи неизбѣжно предоставлялся игрѣ случайностей. Временному Правительству перваго состава побороть стихію органически было не под силу. Уже 2-го Гиппіус записала свои "сомнѣнія насчет будущаго" — ея сомнѣнія аналогичны тѣм, которыя высказывал Кривошеин: "революціонный кабинет не содержит в себѣ ни одного революціонера, кромѣ Керенскаго". ..."Я абсолютно не представляю себѣ, во что превратится его (Милюкова) ум в атмосферѣ революціи. Как он будет шагать на этой горящей, ему ненавистной почвѣ... Тут нужен громадный такт; откуда — если он в несвойственной ему средѣ будет вертѣться?" Психологія, отмѣченная беллетристом-наблюдателем, в гораздо большей степени вліяла на неустойчивую политику власти, нежели отсутствіе того волевого импульса, которое так часто находят в дѣйствіях Временнаго Правительства[474]. Рѣшительнѣе других выразил это мнѣніе вышедшій из состава Правительства и мечтавшій о крутых контр-мѣрах для борьбы с революціей Гучков; он опредѣлял характер правительства словом "слякоть". (Запись Куропаткина 14-го мая); нѣкоторое исключеніе Гучков дѣлал для Милюкова... Суть же была не в "интеллигентском прекраснодушіи", а в том, что правительство усваивало декларативный "язык революціи", т. е., в нѣкоторой степени дух времени, но не ея сущность. Отсюда рождалось впечатлѣніе, что Правительство является лишь "плѣнником революціи", как выразился один из ораторов большевицкой конференціи в концѣ марта.
2. Восьмичасовой рабочій день.
Конечно, невѣрно утвержденіе Керенскаго в третьей его книгѣ, предназначенной для иностранцев (L'Experience), что соціальному творчеству Временнаго Правительства была положена преграда той клятвой, которую члены Правительства вынуждены были дать — не осуществлять никаких реформ, касающихся основных государственных вопросов: такой клятвы члены Правительства не давали, и во всяком случаѣ она не воспрепятствовала почти в первые дни декларативно провозгласить, по тактическим соображеніям, независимость Польши[475]. Слѣдует признать, что огромной препоной для соціальных экспериментов являлась война с ея напряженными экономическими требованіями. Сама по себѣ война психологически могла содѣйствовать воспріятію тѣх соціально-экономических заданій, которыя ставили соціалистическія партіи. Весь мір, в той или иной степени, переходил к планомѣрному государственному вмѣшательству в народное хозяйство. Далее до революціонное "царское" правительство в Россіи вынуждено было робко вступить на путь регулированія и контроля производства. Но революція, символизировавшая собою хирургическую операцію над общественным организмом, грозила зарѣзать ту курицу, которая несла во время войны, по выраженію Шингарева, "золотая яйца". В этой несовмѣстимости революціи с войной и крылась причина подлинной трагедіи Россіи — трагедіи, из которой без потрясеній, при растущем экономическом кризисѣ, найти выход было чрезвычайно трудно.
Иллюстраціей к сказанному представляется исторія вопроса о восьмичасовом рабочем днѣ, стихійно выдвинувшагося в Петербургѣ в первые же дни и отнюдь не по иниціативѣ Совѣта — скорѣе даже "вопреки директивам" центра. Вопрос возник в связи с вынесенной по докладу Чхеидзе 1170 голосами против 30 резолюціей Совѣта 5-го марта по поводу прекращенія политической стачки. Указывая, что "первый рѣшительный натиск возставшаго народа на старый порядок увѣнчался успѣхом и в достаточной степени обезпечил позицію рабочаго класса в его революціонной борьбѣ". Совѣт признал "возможным нынѣ же приступить к возобновленію работ в петроградском районѣ с тѣм, чтобы по первому сигналу вновь прекратить начатая работы". Возобновленіе работ — мотивировал Совѣт — "представляется желательным в виду того, что продолженіе забастовок грозит в сильнѣйшей степени разстроить уже подорванныя старым режимом продовольственныя силы страны". "В цѣлях закрѣпленія завоеванных позицій и достиженія дальнѣйших завоеваній" Совѣт "одновременно с возобновленіем работ" призывал к "немедленному созданію и укрѣпленію рабочих организацій всѣх видов, как опорных пунктов для дальнѣйшей революціонной борьбы до полной ликвидаціи стараго режима и за классовые идеалы пролетаріата". Вмѣстѣ с тѣм Совѣт объявлял, что он приступает к "разработкѣ программы экономических требованій, которыя будут предъявлены предпринимателям (и правительству) от имени рабочаго класса". В послѣдующем обращеніи к рабочим, в связи с происходившими "недоразумѣніями и конфликтами", Совѣт 9 марта отмѣчал, что "за небольшими исключеніями рабочій класс столицы проявил поразительную дисциплину, вернувшись к станкам с такой же солидарностью, с какой он оставил их нѣсколько дней тому назад, чтобы подать сигнал к великой революціи"[476]. Это "небольшое исключеніе", под вліяніем пропаганды большевиков, заявило о своем не подчиненіи директивам Совѣта, потому что, как говорилось, напр., в резолюціи рабочих завода "Динамо", "революціонная волна не захватила всей Россіи" и "старая власть еще не рухнула" — при таких условіях о "ликвидаціи забастовок не может быть и рѣчи". Однородных по внѣшней формѣ резолюцій требованіем "немедленнаго ареста Николая и его приспѣшников" мы коснемся в другом контекстѣ[477]. В них, кромѣ призывов к "прекращенію кровавой бойни", "классам неимущим ненужной" и т. д., заключалось и требованіе установленія 8-часового рабочаго дня. Таков был боевой лозунг, выставленный большевиками; он искони органически вошел в сознаніе рабочей среды и потому легко был воспринят и на тѣх собраніях, на которых в "лойяльных" резолюціях о возобновленіи работ как бы высказывалось довѣріе Временному Правительству: "только 8-часовой рабочій день может дать пролетаріату, — говорилось в одной из них, принятой в Москвѣ — возможность на широкое активное участіе в политической и профессіональной борьбѣ. Только полное раскрѣпощеніе рабочаго класса от тяжелой изнурительной работы может дать возможность рабочему классу стоять на стражѣ интересов своего народа и принять участіе в созывѣ Учредительнаго Собранія... Полагая, что лозунг о 8-часовом рабочем днѣ является также политическим лозунгом, а потому осуществленіе рабочаго дня не может быть отложено на будущее, необходимо немедленно провести в жизнь 8-часовой рабочій день для всѣх наемных работников"[478].
Красной нитью в огромном большинствѣ резолюцій о введеніи 8-часового раб. дня (по крайней мѣрѣ в Москвѣ) проходит мысль о необходимости введенія его в обще-государственном масштабѣ: "Временное Правительство особым декретом впредь до утвержденія закона о нормировкѣ рабочаго дня должно установить 8-часовой рабочій день на всю Россію".
Жизнь, однако, опережала академическія рѣшенія, и на заводах послѣ возстановленія работ происходило "непрерывное недоразумѣніе" — явочный порядок введенія ограничительнаго рабочаго времени, смѣна администраціи и т. д. В воззваніи 9 марта петроградскій Совѣт, высказываясь против "разрозненных выступленій отдѣльных фабрик", осуждая "абсолютно недопустимые эксцессы" (порча матеріалов, поломка машин и насилія над личностью), которые "способны лишь причинить величайшій вред рабочему дѣлу, особенно в переживаемый тревожный момент", еще раз подчеркнул, что он разрабатывает "перечень общих экономических требованій, которыя будут предъявлены фабрикантам и правительству от имени рабочаго класса". В то же время Совѣт предостерегал предпринимателей против "недозволительных" в отношеніи к "борцам за освобожденіе родины" попыток явнаго и тайнаго локаута и грозил, что "принужден будет с величайшей энергіей вступить в борьбу с этими злоупотребленіями предпринимателей, особенно постыдными в переживаемые нами дни"... в случаѣ закрытія фабрик Совѣту "придется поставить перед рабочим классом, перед городским общественным управленіем и перед Временным Правительством вопрос о муниципализаціи подобных предпріятій или о передачѣ их в управленіе рабочих коллективов".
Под вліяніем этого низового "террора" петербургское общество фабрикантов и заводчиков само, при посредничествѣ министра торговли и промышленности Коновалова, обратилось в Совѣт для улаженія возникшаго конфликта с рабочими, и 10-го было достигнуто соглашеніе, устанавливающее впредь до изданія закона о нормировкѣ рабочаго дня 8-часового "дѣйствительнаго труда" (сверхурочныя работы по особому соглашенію), учрежденія совѣта старост (фабрично заводскаго комитета) и примирительных камер. В Москвѣ соглашеніе не удалось в силу непримиримой позиціи, занятой мѣстным Обществом фабрикантов и заводчиков, хотя в рядѣ районов предприниматели (крупные) давали свое согласіе на введете 8-часового рабочаго дня. В результатѣ нормированіе продолжительности дня труда стало производиться "самовольно" по отдѣльным предпріятіям, и московскому Совѣту задним числом пришлось 18 марта санкціонировать своим авторитетом то. что было достигнуто "явочным порядком"[479]. Совѣт постановил: "признать необходимым введеніе 8-часового рабочаго дня по всей странѣ; обратиться к Временному Правительству с требованіем о немедленном изданіи соотвѣтствующаго декрета и призвать всѣ Совѣты Р. Д. поддержать это требованіе. В Москвѣ же, не дожидаясь изданія такого декрета, ввести 8-часовой рабочій день, допуская сверхурочныя работы только в отраслях промышленности, работающей на оборону, производящей предметы первой необходимости и по добычѣ топлива".
Соотвѣтствующая волна прокатилась по всей Россіи, причем борьба за 8-часовой рабочій день принимала либо петербургскую, либо московскую форму, т. е., заключалось или соглашеніе с организаціями фабрикантов и заводчиков или нормировка труда вводилась рабочими явочным "революціонным" порядком и санкціонировалась односторонним актом мѣстнаго Совѣта. Это бытовое двоевластіе было, однако, довольно чуждо мысли самочинаго законодательства; можно сказать, что господствовала формулировка, данная на одном из Московских рабочих собраній: "Мы вводим 8-часовой рабочій день с 17 марта и требуем от Совѣта Р. Д. вынести резолюцію о его введеніи, а от Временнаго Правительства поставить свой штемпель ".
Как же реагировала власть, которой предлагалось поставить авторитетный "штемпель" законодательной санкціи к тому, что в жизни достигалось "революціонным" путем? Она в сущности бездѣйствовала. 6 марта Правительство одобрило спеціальное обращеніе министра торговли и промышленности Коновалова. Революціонный министр говорил о трудѣ, который является "основой производительной силы страны" и от "успѣхов котораго зависит благополучіе. родины". "Искренне" стремясь "к возможно полному удовлетворенно трудящихся", министр считал "неотложной задачей правильную постановку и надлежащее развитіе рабочаго вопроса". "Свободная самостоятельность и организація трудящихся" (т. е., профессіональные союзы) — констатирует обращеніе — "является одним из главнѣйших условій экономическая) возрожденія Россіи". Это были все общія слова, т. е., революціонная риторика... 10-го Исполнительный Комитет Совѣта, узнав от своего уполномоченнаго Гвоздева, что петербургскіе фабриканты и заводчики согласны ввести 8-часовой рабочій день, постановил: "предложить Временному Правительству издать указ о 8-час. раб. днѣ по всей Россіи до Учредительнаго Собранія". Правительство немедленно реагировало, и в журналѣ засѣданія того же 10 марта значится: "предоставить министру торговли и промышленности войти в обсужденіе вопроса о возможности и условіях введенія сокращеннаго рабочаго времени в различных мѣстностях Россіи по отдѣльным группам предпріятій и представит, предположенія свои на разсмотрѣніе Временнаго Правительства". На этом все дѣло и остановилось — само Правительство дальше подготовки мѣр к введенію 8-часового рабочаго дня в предпріятіях военнаго и морского вѣдомства не пошло. Как будто трудно послѣдовать за воспоминаніями Керенскаго и признать, что Коновалов в согласіи с фабрикантами 11 марта "ввел уже 8-часовой рабочій день на фабриках и заводах Петрограда". Очень сомнительно, чтобы в министерств торговли и промышленности "в порядкѣ спѣшности" дѣйствительно разрабатывался "законопроект о 8-часовом рабочем днѣ", как, отвѣчал Исполнительный Комитет на многочисленные и настойчивые запросы из провинціи, указывая, что о вступленіи закона в силу будет "своевременно объявлено".
Собравшееся в концѣ марта "Совѣщаніе Совѣтов" не могло пройти мимо развертывавшейся борьбы за сокращеніе рабочаго дня. "Основной вопрос революціи", поставленный на очередь в огромной полосѣ Россіи, во всяком случаѣ, в крупных центрах, не получил еще "законодательнаго установленія" — указывал докладчик. И Совѣщаніе в резолюціи о введеніи 8-часового рабочаго дня предлагало правительству издать соотвѣтствующій декрет с оговоркой о необходимости допущенія сверхурочных работ в тѣх отраслях промышленности, который работают на нужды обороны и связаны с продовольствіем страны. Совѣщаніе правильно учитывало, что 8-часовой рабочій день не является только вопросом экономической выгоды рабочаго класса, но крайне ослабляет реалистичность своей позиціи, выдвигая наряду с соображеніями о необходимости участія рабочаго класса с переходом Россіи к демократическому строю в общеполитической и культурной жизни страны, но и довольно апріорныя заботы об "ослабленіи кризиса в будущем", о необходимости "позаботиться о смягченіи ужасов грядущей безработицы и об облегченіи пріисканія заработка тѣм, которые вернутся послѣ окончанія войны из арміи". Совѣщаніе поручило Исполнительному Комитету петроградскаго Совѣта вступить с Временным Правительством в переговоры о порядкѣ введенія 8-часового рабочаго дня[480].
В законодательном порядкѣ дѣло мало подвинулось вперед[481]. В итогѣ получилась анархія на мѣстах, гдѣ при отсутствіи указаній из центра, почти неизбѣжно пышным цвѣтом расцвѣтало "революціонное правотворчество", т. е., то, что выше было названо бытовым двое-властіем. Показательным примѣром подобнаго мѣстнаго законодательства служит "обязательное постановленіе" о восьмичасовом рабочем днѣ и примирительных камерах, изданное Борисовским (Минской губ.) Исполнительным Комитетом за подписью и. д. уѣзднаго правительственнаго комиссара прап. Вульфіуса на исходѣ второго мѣсяца революціи — 26 апрѣля. Принципіальное рѣшеніе о введеніи 8-час. рабочаго дня в Борисовѣ было принято еще 28 марта; 18 апрѣля положеніе о нормировкѣ труда было осуществлено "явочным порядком"; 26 апрѣля с единогласнаго одобренія "примирительной камеры[482] издано было особое "обязательное постановленіе" для "закрѣпленія позицій рабочаго пролетаріата". Очевидно, не без вліянія правительственнаго воззванія к рабочим, обслуживающим учрежденія фронта[483], борисовскіе законодатели к общему положенію о 8-час. рабочем днѣ вводили новеллу, по которой "впредь до окончанія войны" всѣм предпріятіям, "непосредственно и косвенно" работающим на оборону, предоставляется устанавливать "обязательные для рабочих и служащих сверхурочные рабочіе часы", оплачиваемые полуторной платой, при чем в виду Борисовской близости к фронту, всѣ "заводы, фабрики и торгово-промышленныя предпріятія" признавались работающими на оборону; на всѣх предпріятіях учреждались заводскіе комитеты; на примирительную камеру возлагалась обязанность выработать "минимум заработной платы"... Наконец, Исполнительный Комитет объявлял, что пріостановка предпріятія, чрезвычайно вредная для обороны, повлечет за собой "секвестрацію его".
Все это "законодательное" творчество шло внѣ правительственнаго контроля. Нерѣшительность или медлительность Правительства сильно снижали его революціонный авторитет в рабочей массѣ тѣм болѣе, что реальная борьба за 8-часовой рабочій день сопровождалась в "буржуазной" печати довольно шумной противоположной кампаніей. В ней приняли участіе и марксистскіе экономисты, с добросовѣстностью догматиков доказывающіе. нецѣлесообразность и утопичность осуществленія рабочаго лозунга в момент хозяйственнаго кризиса[484]. Усвоить эту догматичность довольно трудно, ибо было слишком очевидно, что в взбудораженной атмосферѣ революція естественно приводит к пониженности труда; 8 часов "действительной" работы, как выражалось петербургское соглашеніе 10-11 марта, для народнаго хозяйства имѣло несравненно большее значеніе, чѣм сохраненіе фиктивных норм[485].
Политическій такт для противодѣйствія демагогіи всякаго рода экстремистов требовал декларативнаго объявленія рабочаго лозунга. Промышленники не могли не понимать этой элементарной истины. В собраніи матеріалов "Рабочее движеніе в 1917 г." имѣется показательный документ, воспроизводящій апрѣльское обращеніе Омскаго биржевого комитета, как "офиціальнаго представителя интересов торговли и промышленности в Омском районѣ", к владѣльцам мѣстных промышленных предпріятій. Омскій комитет обращался к предпринимателям с "убѣдительной просьбой" принять выработанныя Совѣтом условія введенія 8-часового рабочаго дня. "Принятіе этих условій — говорило обращеніе — властно диктуется государственной необходимостью и правильно понятыми интересами промышленности". Биржевой комитет, считая пріостановку работ на оборону "преступной", выражал надежду, что промышленники "пожертвуют частью своих интересов и не явятся виновниками обостренія классовой борьбы в данный исключительной важности историческій момент". И когда центральныя организаціи промышленников с нѣкоторым напором оказывали воздѣйствіе на Правительство в смыслѣ законодательнаго непринятія гибельной по своим послѣдствіям той "временной уступки", на которую они должны были пойти, то в их формальной аргументаціи (докладная записка в мартѣ горнопромышленников Урала), дѣйствительно, трудно не усмотрѣть стремленія, при неопределенности экономических перспектив лишь выиграть время, пока не выяснится, в какую сторону склонится "стрѣлка революціонной судьбы". Такое впечатлѣніе производит, напримѣр, запоздалое (в маѣ) постановленіе московскаго биржевого комитета. В нем говорилось: "Вопрос о 8-часовом рабочем днѣ не может быть разсматриваем, как вопрос о взаимном соглашеніи между предпринимателями и рабочими, так как он имѣет значеніе общегосударственное... почему он не может быть даже предметом временнаго законодательства, а должен быть рѣшен волею всего народа в правильно образованных законодательных учрежденіях... всякое разрѣшеніе этого вопроса в ином порядкѣ было бы посягательством на права народнаго представительства". Поэтому промышленники "не признают для себя возможным разрѣшать его в данный момент, как бы благожелательно ни было их отношеніе к интересам рабочих". В итогѣ в маѣ, когда уже существовало новое "коалиціонное" правительство, лишь начали "выяснять" трудный вопрос о 8 час. рабочем днѣ, как писал в "Русском Словѣ" извѣстный финансист проф. Бернацкій.
Для промышленников вопрос о продолжительности рабочаго дня главным образом являлся проблемой экономической, связанной с повышеніем заработной платы. За "восьмичасовой кампаніей" послѣдовала и столь же стихійно возникшая борьба за повышеніе тарифных ставок, не поспѣвавших за паденіем денежных цѣнностей и дороговизной жизни — борьба, осложненная органически связанной с переживаемым хозяйственным кризисом проблемой организаціи производства, как единственнаго выхода из кризиса. Эта экономическая и соціальная борьба хронологически уже выходит за предѣлы описанія мартовских дней, когда лишь намѣчались признаки будущей революціонной конфигураціи. Так. московская областная конференція Совѣтов 25-27 марта единогласным рѣшеніем приняла постановленіе добиваться немедленнаго проведенія в законодательном порядкѣ (а до того фактическое осуществленіе в "мѣстных рамках и в организованных формах") "всей экономической минимальной программы соціалистических партій": 8-часовой рабочій день, минимум заработной платы, участіе представителей рабочих на равных правах с предпринимателями во всѣх учрежденіях, руководящих распредѣленіем сырого матеріала. В жизни "фактическое осуществленіе" соціалистических постулатов (в теоріи представлявшееся в видѣ "твердых шагов организованной демократіи", а на практикѣ, по характеристикѣ "Извѣстій" — "необузданной перестройкой") приводило к довольно уродливым формам "рабочаго контроля", требованій подчас заработной платы, обезпечивающей "свободную и достойную жизнь'", но не соотвѣтствующей экономической конъюнктурѣ.
Демагогія, вольная и невольная[486], конечно, и здѣсь сыграла свою зловредную роль, парализуя трезвую оцѣнку рабочей тактики, которую давала, напримѣр, общая резолюція по рабочему вопросу, принятая на Совѣщаніи Совѣтов. В ней на тяжеловатом офиціальном языкѣ говорилось: "...в обстановкѣ войны и революціи пролетаріат... должен особенно строго взвѣшивать фактическое соотношеніе матеріалов и общественных сил труда и капитала, определяемое, главным образом, состояніем промышленности и степенью организованности рабочаго класса, памятуя, что теперь больше, чѣм когда либо, экономическая борьба пріобрѣтает характер борьбы политической, при которой важную роль играет отношеніе к требованіям пролетаріата остальных классов населенія, заинтересованных в укрѣпленіи новаго строя". Демагогическіе призывы находили отзвук в массѣ в силу не только примитивной психологіи ''неимущих". "Легенда" относительно астрономической прибыли промышленности, работавшей на оборону страны, крѣпко укоренилась в общественном сознаніи — об этой "сверхприбыли" не раз с ораторской трибуны старой Государственной Думы говорили депутаты даже не лѣвых фракцій, а правых и умѣренных, входивших в прогрессивный блок[487]. Допустим, что довоенное процвѣтаніе промышленности и ея искусственная взвинченность в первый період войны были уже в безвозвратном прошлом, что эти прибыли истощились в дни изнурительной и затяжной міровой катастрофы, и что промышленность — как доказывают нѣкоторые экономисты — вошла в революціонную полосу разстроенной и ослабленной — побороть укоренившуюся психологію нельзя было отвлеченным, научным анализом, тѣм болѣе, что свѣдѣнія о "колоссальных военных барышах" отдѣльных промышленных и банковских предпріятій продолжали появляться на столбцах періодической печати и на устах авторитетных дѣятелей революціи, не вызывая опроверженій. Даже такой спокойный и по существу умѣренный орган печати, как московскія "Русскія Вѣдомости", нѣсколько позже в связи с августовским торгово-промышленным съѣздом, негодовал на то, что съѣзд "совершенно закрыл глаза на вакханалію наживы". В годы войны неслыханные барыши (50-71%) 15-16 гг. — признавала газета — "внесли заразу в народныя массы". "Чудовищность" требованій повышенія заработной платы в революціонное время все же была относительна, как ни далека была жизнь от тезы, что "смысл русской революціи" заключался в том, что "пролетаріат выступил на защиту русскаго народнаго хозяйства, разрушеннаго войной". (Покровскій). Когда мемуаристы говорят о требованіях прибавок в 200-300% и болѣе (утвержденія эти безоговорочно переходят па страницы общих исторических изысканій), они обычно не добавляют, что эти прибавки разсчитывались по довоенной шкалѣ: поправка на систематическое паденіе цѣнности рубля во время революціи сводит эту "чудовищность" к прозаической конкретности — данныя статистики, как будто объективно устанавливают, что рост заработной платы и общем продолжал отставать от цѣн на продукты питанія[488]. Ненормальность положенія, когда заработную плату приходилось выплачивать в счет основного капитала предпріятія, как неоднократно указывали представители промышленников в совѣщаніях, созываемых впослѣдствіи министерством торговли и промышленности, приводила к требованіям повышенія государством цѣны на фабрикаты, производимые на оборону: уступки промышленников рабочим — говорил Некрасов на Московском Государственном Совѣщаніи — фактически перекладывались на государство. Послѣднее обращалось к главному своему ресурсу — выпуску бумажных денег.
Выход из заколдованнаго круга мог быть найден только в опредѣленной экономической политикѣ, которой не было у Временнаго Правительства, загипнотизированнаго концепціей рисовавшагося в отдаленіи вершителя судеб — Учредительнаго Собранія... Только противопоставив такую опредѣленную программу для переходнаго времени, можно было свести на землю соціалистическія "утопіи".
3. Земля — народу.
В параллель к постановкѣ вопроса о нормировкѣ трудового дня можно привести иллюстрацію из области недостаточно отчетливой земельной политики Временнаго Правительства, расширявшей рамки мѣстнаго революціоннаго правотворчества и свидетельствовавшей, что у Правительства не было конкретнаго плана аграрных мѣропріятій временнаго характера для переходнаго періода. В этой области положеніе Правительства "цензовой общественности", конечно, было особенно трудно, так как надлежало примирить не только діаметрально противоположные интересы, но и в корень расходящіеся принципы[489]. При отсутствіи единаго общественнаго мнѣнія не могло быть и той самопроизвольно рождающейся директивы, которую впослѣдствіи Временное Правительство в деклараціи, подводившей итоги его двухмѣсячной дѣятельности, называло "волею народа".
В мартѣ деревня не подавала еще громко своего голоса. Молчала ли деревня потому, что оставшіеся в ней "старики, больные и женщины" встрѣтили спокойно (таково было мнѣніе, напримѣр, кирсановскаго съѣзда земельных собственников) революцію, — обезлюденіе деревни Чернов считает основным мотивом молчанія деревни; молчала ли потому, что просто "еще снѣг не сошел с земли" (мнѣніе составителей соціалистической "Хроники"); молчала ли потому, что плохо была освѣдомлена о переворотѣ и относилась к нему в первый момент недовѣрчиво (уполномоченные Временнаго Комитета в своих донесеніях отмѣчали случаи — и не в каких-нибудь глухих углах обширной страны — когда в деревнѣ, продолжавшей жить с представителями старой власти, урядниками и становыми, не знали о происшедших событіях еще в концѣ марта и боялись, что все может "повернуться на старое"; донесенія думских уполномоченных подтверждают многочисленныя изданныя крестьянскія воспоминанія). Газетныя корреспонденціи того времени отмѣтят нам даже такіе удивительные факты в центрѣ Россіи, как распространенное среди мужиков Дмитровскаго уѣзда Московской губ. убѣжденіе, что приказ "убрать урядников" и дать народу "свободу" пришел не иначе, как от "царя-батюшки". ("Вл. Народа"). — Так или иначе, анархія и двоевластіе на мѣстах не могли грозить большими осложненіями, и Правительство могло укрыться на первых порах за формулу ожиданія Учредительнаго Собранія.
Спокойствіе в деревнѣ нарушила волна дезертиров, пришедших с фронта и подчас — отмѣчает отчет Временнаго Комитета — сыгравших роль первых освѣдомителей о происшедшем переворотѣ. Военный министр в обращеніи к "дезертирам" 7 апрѣля объяснял эту утечку с фронта "распространеніем... в арміи преступных воззваній о предстоящем теперь же передѣлѣ земли, при чем участниками его явятся будто бы лишь тѣ, кто будет находиться к этому времени внутри страны". Создавалась недвусмысленная опасность, что молва о землѣ может сорвать фронт, и министр земледѣлія спѣшил опровергнуть циркулирующіе слухи "о предстоящей в ближайшее время крупной земельной реформѣ вплоть до конфискаціи частно-владѣльческих земель". По существу Правительство ничего не говорило — его воззваніе по "первѣйшему" по своему значенію земельному вопросу 17 марта справедливо может быть отнесено к разряду скорѣе нравоучительных произведеній на тему о том, что "насиліе и грабеж самое дурное и опасное средство в области экономических отношеній". "Завѣтная мечта многих поколѣній всего земледѣльческаго населенія страны" не может быть проведена в жизнь путем каких-либо захватов. Принятіе закона о землѣ народными представителями невозможно без "серьезной подготовительной работы", выполнить которую Правительство "признает своим неотложным долгом".
Впрочем, были приняты двѣ рѣшительныя мѣры: 12 марта были переданы в казну земли Кабинета отрекшагося Императора и 16-го конфискованы удѣльныя имущества. Оба правмтельственныя постановленія, если и признать, что тактически они были необходимы, нарушали логику, выраженную формулой: ждать Учредительнаго Собранія. Вѣроятно, в рилу этого Правительство через посредство вел. кн. Николая Михайловича прибѣгло к своеобразной мѣрѣ полученія письменных отказов членов императорской фамиліи от наслѣдственных прав на россійскій престол и согласія их на "отдачу" удѣльных земель[490].
Подводя итог наблюденій думских уполномоченных при объѣздѣ послѣ переворота, 28 губерній Европейской Россіи, трехмѣсячный отчет отдѣла сношеній с провинціей Временнаго Комитета говорил: "для крестьян новый строй — это земля". "Это то, чѣм дышит огромная часть населенія Россіи" — существует "твердое убѣжденіе", что земля должна перейти народу. Совершенно естественно, что уполномоченные Временнаго Комитета наблюдали "отсутствіе у крестьян представленія" о запутанности и трудности разрѣшенія земельнаго вопроса. Мысль о сложности статистическаго "учета земельных запасов, распредѣленія земельной собственности, выясненія условій и видов землепользованія" и т. д., как это перечисляло правительственное воззваніе, была в большинствѣ случаев чужда крестьянскому сознанію, увлеченному притягательной силой сосѣдней, непосредственно примыкавшей, "обѣтованной" помѣщичьей земли; представленіе о землѣ не выходило за предѣлы своей волости. "Крестьянин — констатирует цитируемый отчет — питается во многих мѣстах не реальностью, а лозунгами. Он предвкушает золотой вѣк осуществленія их. Он часто далек от мысли, что всѣ эти лозунги окажутся мыльными пузырями по той простой причинѣ, что земли нѣт, что в большинствѣ средних губерній не только нельзя думать о трудовой нормѣ, но и о лишних 2 десятинах". В отдѣльных случаях, быть может, нѣкоторым уполномоченным в бесѣдах удавалось убѣдить крестьян не принимать "на вѣру" ходячую молву и развѣять тот "обман", в котором они находились, показав наглядно статистическими вычисленіями, что при раздѣлѣ всей помѣщичьей земли на дѣлѣ крестьянам придется по 1/8 десятины—напр., в Орловской губ... Но вѣдь уполномоченные интеллигенты из Петербурга, да еще облеченные званіем членов Гос. Думы, которые могли заманчивыя перепективы в смыслѣ земельных чаяній свести к реальной действительности, были случайными и рѣдкими гостями в деревнѣ[491]. В большинствѣ случаев проповѣдником являлся какой-нибудь солдат из столицы или партійный агитатор, не слишком свѣдующій и не слишком сркупулезный в своей демагогической пропагандѣ — в дни революціи не было недостатка и в людях, одѣтых в интеллигентскій мундир и готовых выдавать "дутые векселя".
Одним обѣщаніем "собрать матеріал" для Учредительнаго Собранія, представленіе о котором в деревнѣ было неясно[492], нельзя было предотвратить анархическія выступленія в деревнѣ и избѣгнуть самостоятельнаго "правотворчества" в сферѣ земельных отношеній. Надо было отдать себѣ отчет в реальном положеніи и в неизбѣжности исхода будущей аграрной реформы в сторону интересов "трудового крестьянства". Бороться с "дутыми векселями" можно было лишь ясным и опредѣленным заявленіем, в каком именно направленіи будет происходить подготовительная работа перед Учредительным Собраніем, и одновременным принятіем в законодательном порядкѣ тѣх переходных мѣр, которыя подсказывала жизнь и которыя гарантировали бы в сознаніи массы неприкосновенность земельнаго фонда до Учредительнаго Собранія. Пѣшехонов ("осторожный поссибилист", по выраженію Чернова) тогда же пытался выступить с предупрежденіем, что Учредительному Собранію придется "лишь оформить и санкціонировать то, что будет совершено и достигнуто в процессѣ революціоннаго строительства: отложить послѣднее немыслимо. Весь вопрос в том, пойдет ли он дальше анархическим путем или в организованных формах". При анархіи получится не тот строй, к которому стремятся всѣ демократическія партіи. Но и "такой строй придется санкціонировать, пересилить революцію Учредительное Собраніе, конечно, будет не в силах". Не имѣя еще собственнаго органа повседневной печати, Пѣшехонов выступал в с.-р. "Дѣлѣ Народа" (23 марта). Планомѣрное "революціонное строительство" Пѣшехонов видѣл в организаціи сѣти земельных комитетов, задачей которых являлась бы подготовка общей реформы и разработка предварительных, неотложных временных мѣр. Мысль Пѣшехонова была освоена революціонной демократіей[493] и нашла конкретное себѣ воплощеніе в правительственном мѣропріятіи, но только через мѣсяц и без той опредѣленности, которую вкладывал иниціатор земельных комитетов. 21 апрѣля Правительство опубликовало положеніе о Главном и мѣстных Земельных комитетах. На Главный комитет возлагалась задача составленія общаго проекта на основаніи собранных данных и соображеній, которыя будут представлены мѣстными комитетами. На мѣстные комитеты (волостные, уѣздные, губернскіе), помимо собиранія свѣдѣній и составленія "соображеній и заключеній", возлагалось приведеніе в исполненіе постановленій центральной власти; изданіе мѣстных обязательных постановленій, простановка дѣйствій частных лиц, направленных к обезцѣненію земельных имуществ и возбужденіе перед Главным Земельным комитетом вопросов об изъятія таких имуществ и о наиболѣе цѣлесообразном использованіи их. В воззваніи, сопровождавшем опубликованіе закона, дѣлался нѣкоторый шаг вперед и говорилось, что Учредительное Собраніе "найдет справедливое рѣшеніе земельнаго вопроса и установит новый земельный строй". Населеніе вновь призывалось к воздержанію от самовольных дѣйствій в области земельных отношеній и "спокойно, в сознаніи своей отвѣтственности за будущее нашей родины готовиться к приходу истиннаго устроителя земли русской — народнаго Учредительнаго Собранія". И только в деклараціи Главнаго Земельнаго Комитета 20 мая, т. е. при новом уже коалиціонном правительствѣ, впервые было дано нѣкоторое указаніе, в каком направленіи предполагается справедливое рѣшеніе земельнаго вопроса — в основу будущей земельной реформы должна быть положена мысль, что всѣ земли сельско-хозяйственнаго назначенія переходят в пользованіе трудового земледѣльческаго населенія[494].
На путь извѣстной активности побудила Правительство вступить сама жизнь — проявленіе в странѣ с большей интенсивностью в апрѣлѣ аграрнаго движенія. Точной статистики этого движенія у нас, конечно, никогда не будет... Вѣдомость Главнаго Управленія по дѣлам милиціи за апрѣль отмѣчает 204 случая земельных правонарушеній против 17 за март[495]. Статистика эта не дает полной картины уже потому, что систематическія свѣдѣнія о "самоуправных дѣйствіях" на мѣстах стали собираться лишь послѣ циркулярной телеграммы 11 апрѣля министерства внутренних дѣл губернским и областным комиссарам. Насколько она преуменьшает дѣйствительность, можно судить по отдѣльному случаю... Так в дѣлах Главнаго Земельнаго Комитета, имѣется сводка свѣдѣній (к 1 августа) о движеніи среди крестьян, составленная Орловской губернской земской управой на основаніи анкет министерства земледѣлія: для марта и ней отмѣчено 40 случаев проявленія "движенія среди крестьян", для апрѣля 128... Волна апрѣльских волненій вызвала безпокойство Временнаго Комитета Государственной Думы, обратившагося к, министру земледѣлія Шингареву с запросом о мѣропріятіях для предупреждена "аграрных безпорядков". Отвѣт Шингарева в концѣ апрѣля напечатан у Шляпникова. Министр земледѣлія отмѣчал, что происшедшія аграрныя волненія в нѣкоторых мѣстностях явились "естественным результатом переворота", когда органы новой власти не могли дать "надлежащаго отпора" стремленіям "безотвѣтственных лиц и групп населенія к осуществленію своих чаяній путем захватов и насилій". "Явленія этого порядка... должны были получить в сферѣ земельных отношеній тѣм большее развитіе, что основаніем, им служит та дѣйствительно наблюдаемая и часто острая земельная нужда крестьянскаго населенія... Можно было ожидать, что аграрные безпорядки... получат весьма широкое распространеніе и примут острую форму... Дѣйствительность не оправдала этих опасеній, в полной мѣрѣ", так как по имѣющимся у министра свѣдѣніям "аграрныя волненія не приняли столь широких размѣров"... "Аграрные безпорядки имѣют мѣсто в отдѣльных мѣстностях — повидимому, в тѣх, гдѣ создалось недружелюбное отношеніе между землевладѣльцами и крестьянами ими особенно сильно ощущалась земельная нужда, сравнительно в незначительном числѣ случаев охватывали цѣлые волости или уѣзды[496]. При этом крестьяне по большей части прибѣгали не к безвозмездному отобранію владѣльческих земель, а к принудительной сдачѣ им в аренду по назначенной волостным комитетом "справедливой" цѣнѣ, правда весьма пониженной по сравненію с существующей". Шингарев писал, что министерство, учитывая "всѣ серьезныя послѣдствія" аграрных волненій в частности для "обезпеченія арміи и населенія продовольствіем. прибѣгло ко всѣм нмѣющимся в его распоряженіи средствам для предупрежденія дальиѣйшаго развитія аграрнаго движенія". Такими средствами являлись мѣры двоякаго рода:
1) Прекращенія безпорядков...
2) Изданіе в законодательном порядкѣ таких постановленій, которыя..., с одной стороны, дали бы какой-нибудь путь удовлетворенія земельной нужды крестьянскаго населенія, а с другой, направляли бы по законному руслу возникавшіе у него споры с землевладѣльцами на почвѣ земельных правоотношеній до разрѣшенія земельнаго вопроса в Учредительном Собраніи.
В отношеніи мѣр перваго рода необходимо, однако, принять во вниманіе, что, не имѣя в своем распоряженіи таких органов власти, какіе могли бы прекратить безпорядки путем примѣненія физической силы, находящейся в вѣдѣніи министерства внутренних дѣл...[497], да и по существу не признавая возможным, в условіях переживаемаго времени, пользоваться таковой, вѣдомство могло прибѣгнуть только к нравственному воздѣйствію на населеніе... Такого рода обращеніе привело в нѣкоторых случаях к положительным результатам"... "Что же касается мѣропріятій второго рода — продолжал отвѣт Шингарева — то утвержденныя Временным Правительством постановленія:
а) от 11 апрѣля о засѣвѣ полей и охранѣ посѣвов,
б) от 21 апрѣля об учрежденіи земельных комитетов...
Закон 11 апрѣля устанавливает предоставленіе всѣх пустующих земель в распоряженіе мѣстных продовольственных комитетов с назначеніем послѣдними справедливой арендной платы в пользу владѣльцев за занятіе их земель и принятіе за счет государства убытков, понесенных частными владѣльцами от насильственного захвата их земель, возлагая вмѣстѣ с тѣм на виновных гражданскую и уголовную отвѣтственность". В заключеніе министр выражал свое "глубокое убѣжденіе", что при болѣе тѣсном взаимодѣйствіи между центральным правительством, мѣстными властями и общественными организаціями, "дальнѣйшему распространенію безпорядков на почвѣ земельных отношеній будет положен предѣл".
Оптимистическое заключеніе министра земледѣлія было преждевременно, ибо такіе палліативы не могли успокоить деревню, которую, помимо реальных требованій жизни, возбуждали идеологи "соціальнаго радикализма"[498]. Но на первых порах правительственныя мѣропріятія содѣйствовали значительному ослабленію земельных правонарушеній[499]: данныя милиціи снижают цифру апрельских выступленій с 204 на 81; в том же соотвѣтствіи во взятом примѣрѣ Орловской губ. в маѣ случаи движенія с 128 снижаются на 39[500].
Отчет Врем. Комитета, отмѣчая. что за всѣ три первые мѣсяца не было случая примѣненія силы со стороны правительства, указывал, что земельныя примирительный камеры пришлись крестьянам "по душѣ" и имѣли успѣх. Депутаты, объѣзжавшіе провинцію. нарисовали довольно яркую картину настроеній деревни, ея растерянность и отчасти безпомощность, которыя приводили не так уже рѣдко к попыткам самостоятельно рѣшить на мѣстѣ земельный вопрос. "В разъясненіи и точном указаніи выхода из того или другого положенія нужда большая, чѣм во всякой охранѣ", — подводит итог отчет. Не обобщая фактов, отмѣтим черты, подчеркнутыя в отчетѣ. Часто, напримѣр, владѣльцы и управляющіе крупных имѣній убѣгали, оставляя хозяйство на произвол судьбы. Крестьяне и сама исполнительная власть затруднялись, как наступить в таком случаѣ: помѣщики спѣшили рубить лѣс, распродать живой и мертвый инвентарь. Деревенскіе делегаты "приходят в город за разъясненіем, заходят в комитеты, к комиссару, в Совѣты Р.С.Д., в партію с.-р. и вездѣ получают различныя указанія"; посылают депутатов в столицу, гдѣ на них обрушиваются "вся шумиха, весь водоворот партійных споров и разговоров". И отчет рисует бытовую сцену, как односельчане сажают в холодную вернувшагося депутата, который проѣздил общественныя деньги и ничего не узнал: "все забыл, что слышал; так много слышал, что... ничего не запомнил". Нерѣдки случаи, когда совѣтскія деклараціи принимаются за "закон"[501]. Большинство уполномоченных, как утверждает отчет, вынесли "крайне мрачный" взгляд на волостные комитеты — они не имѣли ни "авторитета", ни "гражданской отвѣтственности" и легко превращались в "игрушку в руках политическаго агитатора", причем выразители крайних мнѣній, соотвѣтствовавших "чаяніям изголодавшагося по землѣ народа", вызывали наибольшее довѣріе. Другіе наблюдатели отмѣчали и иную сторону в скептицизмѣ населенія к волостному земству— "хорошіе" крестьяне не шли на выборныя должности, не довѣряя еще новым порядкам; на выборах проявился большой абсентеизм. И в то же время эти пессимистически настроенные наблюдатели должны были отмѣтить и явленіе, противорѣчившее их заключеніям — с возникновеніем комитетов "всякіе эксцессы" в деревнѣ прекратились. И на мѣстѣ эксцессов "все болѣе растут пріемы мирнаго выживанія и устраненія от земли всѣх крупных и мелких собственников" не исключая отрубников, "повсемѣстную вражду" к которым отмѣчает отчет Временнаго Комитета; устанавливается высокая, завѣдомо непосильная такса на рабочія руки, особая приплата за пользованіе трудом плѣнных, просто запрещается работа у частных владѣльцев — "не дадим им рабочих, они тогда всѣ, как тараканы, подохнут". Так деревня подчас осуществляла на мѣстѣ правительственный циркуляр 11-го апрѣля о засѣвѣ пустующих полей...
Это отстояло очень далеко от той "пугачевщины", о которой, как о чем то неизбѣжном при революціи, в послѣдніе годы стараго порядка так много говорили в самых разнообразных общественных кругах. Если этого не произошло в первый період революціи, не обязана ли Россія такому исходу все же в значительной степени дѣятельности весьма несовершенных организацій на мѣстах?
Не только исконная тяга к помѣщичьей землѣ, не только максималистическая агитація пропагандистов "чернаго передѣла", но и реальныя жизненныя потребности, отмѣченныя Шингаревым, приводили к мѣстному правотворчеству, которое уже существенно расходилось с лозунгом пассивнаго ожиданія Учредительнаго Собранія. Уѣздный раненбургскій комиссар, предсѣдательствовавшій в уѣздном исполнительном комитетѣ, в болѣе позднем своем уже польском докладѣ министру земледѣлія по поводу "шумихи" вокруг уѣзда, выступавшаго "первым" в аграрном вопросѣ, объяснял так причины, побудившія Исполнительный Комитет принять рѣшительныя мѣры к использованію помѣщичьей земли для того, чтобы "не осталось не запаханнаго поля, неубраннаго хлѣба".
"Когда в началѣ марта — писал он — поступили на утвержденіе приговоры о черном передѣлѣ земли и об уничтоженіи арендных договоров, комитет рѣшил взять на себя урегулированіе этого вопроса. На засѣданіе были приглашены землевладѣльцы. Под ужасом впечатлѣнія о гибели почти 2 мил. пудов зерна (в предыдущем году — утверждало донесеніе — помѣщичій хлѣб погиб в большинствѣ экономій — у одних хлѣб остался в полѣ в рядах, у других сгнил в скирдах), под впечатлѣніем пустующих полей и валяющагося на дворах исхудалаго скота, который поднимали за хвост, и который стал гибнуть во многих экономіях, комитет, послѣ двухдневнаго засѣданія 25-26 марта вынес суровое постановленіе: всю землю и весь живой и мертвый инвентарь передать в руки крестьян, а остальное хозяйство, гдѣ это необходимо, передать в завѣдываніе довѣренных лиц". "Такое постановленіе — писал комиссар — я нашел непріемлемым для себя и сложил полномочія предсѣдателя комитета. Это заставило комитет пойти на компромисс: 81 марта, вопрос подвергся новому обсужденію". Постановлено было исключить всѣх мелких землевладѣльцев, в крупных экономіях веденіе хозяйства оставить за владельцами, обезпечив им не менѣе, чѣм 30 дес. в полѣ, и допустить исключеніе для "правильных хозяйств". Постановлено было обезпечить "хозяйственно надежныя" экономіи рабочими руками, оставить в силѣ всѣ арендные договоры. "За рѣдким исключеніем — констатировал комиссар Сухарев — комитету удавалось справиться со своей задачей[502].
Раненбургскій уѣзд был особливо неблагополучен в смыслѣ "крестьянскаго движенія". Слѣдовательно постановленія уѣзднаго комитета носили специфическій характер. Болѣе показательны поэтому постановленія общегубернскаго (рязанскаго) съѣзда "представителей губернскаго, уѣздных, городских, волостных комитетов, земств и городов, крестьянскаго союза, объединеній кооперативов, Совѣтов Р. и С. Д.", собравшагося во второй половинѣ апрѣля. Эти постановленія весьма отчетливо опредѣлили направленіе, в котором на мѣстах рѣшался "земельный вопрос", и служили знаменующим перстом для политики центральнаго правительства в области временных мѣр. Исходя из положенія, что "земля должна принадлежать всему трудящемуся народу", и что разрѣшеніе основного вопроса о землѣ будет на созываемом в ближайшем будущем Учредительном Собраніи, съѣзд "во имя спасенія родины от разгрома внѣшним врагом и защиты молодой свободы от внутренней анархіи" постановил:
1. Признать правильное и полное использованіе в 1917 году всѣх земельных угодій, независимо от того, кому они принадлежат, вопросом государственной необходимости.
2. Временное, впредь до разрѣшенія земельнаго вопроса на Учредительном Собраніи, использованіе путем реквизиціи всѣх пахотных и луговых угодій (в особом "наказѣ" съѣзд пояснил, что под "всѣми земельными угодіями" разумѣются земли всѣх видов: монастырскія, церковныя, удѣльныя, частновладѣльческія и крестьянскія), с предоставленіем всѣх земель, не могущих быть, по заключенію мѣстных комитетов, обработанными, обсѣмененными и убранными силами самих владѣльцев, в распоряженіе мѣстных ("волостных и городских под контролем уѣздных) исполнительных комитетов.
3. Использованіе в реквизиціонном порядкѣ всѣх указанных земель и лугов на основаніи принудительной аренды с платой, проектируемой мѣстными исп. комитетами[503]. На мѣстные исполнительные комитеты возлагалась обязанность принять всѣ мѣры к обработкѣ земли, убора урожая и сдачи всего излишка хлѣба "на условіях, объявленных в законѣ о государственной хлѣбной монополіи". Вмѣcтѣ c тѣм съѣзд признал, "необходимым, чтобы Временным Правительством было издано особое распоряженіе о немедленной пріостановкѣ покупок, продажи, залога и даренія земель и лѣсов[504]. Рѣшеніе съѣзда было сообщено в Петербург через особую делегацію.
В дни Временнаго Правительства перваго состава лишь намѣчалась еще та общая платформа, которая могла быть выставлена от имени организованнаго крестьянства на первом собравшемся в Петербургѣ 4 мая Съѣздѣ Совѣтов Крестьянских Депутатов, и которая нашла отклик по всей Россіи. Апрѣль и отчасти уже март были періодом организаціонным: На Совѣщаніи Совѣтов такая платформа, объединившая разныя теченія революціонной демократіи и противопоставленная неопредѣленной правительственной деклараціи, была, однако, уже выработана. Резолюція, принятая 3 апрѣля, говорила о необходимости "перестроить коренным образом" земельныя отношенія: "только... передача земли трудящимся сдѣлает земледѣльца дѣйствительно свободным". Признавая, что окончательное разрѣшеніе земельнаго вопроса принадлежит Учредительному Собранію, революціонная демократія, представленная на Совѣщаніи, заявила, что поддержит "самым рѣшительным образом в Учредительном Собраніи безвозмездное отчужденіе всѣх частно-владѣльческих земель для передачи их трудящемуся народу, за исключеніем владѣній, не превышающих максимальных норм, каковыя будут установлены для каждой области мѣстными демократическими комитетами". В "переходное время" Совѣщаніе считало необходимым распространить конфискацію государственной властью удѣльных и кабинетских земель, теперь же на церковныя и монастырскія земли и изданіе Временным Правительством декрета о прекращеніи впредь до разрѣшенія Учредительным Собраніем земельнаго вопроса всякаго рода земельных сдѣлок.. Совѣщаніе сказало и относительно созданія на мѣстах "до образованія органов демократическаго самоуправленія" комитетов для урегулированія заработной платы и для устраненія недоразумѣній между частными владѣльцами и крестьянами. Совѣщаніе предусмотрѣло и закон 11 апрѣля о сдачѣ мѣстными комитетами пустующих частновладѣльческих земель в аренду или обработку их наемным трудом "с помощью владѣльческаго инвентаря" и с оплатой "по установленным комитетами цѣнам". На мѣстные комитеты Совѣщаніе возлагало "обязанность бороться со всякими попытками самочиннаго разрѣшенія на мѣстах земельнаго вопроса", считая, что "всякое потрясеніе хозяйственной жизни в настоящее время в области земледѣлія может имѣть для государства непоправимое бѣдствіе. усиливая ту продовольственную разруху, которую сейчас переживает страна".
Реалистическая платформа, выработанная Совѣщаніем, была далека от аграрнаго максимализма[505]. Ахиллесовой пятой для правительства оказалось требованіе о прекращеніи земельных сдѣлок, против чего возражал класс земельных собственников[506]. Между тѣм, если бы сознаніе большинства, по крайней мѣрѣ, земельных собственников с самаго начала освоило неизбѣжность в обстановкѣ 17 г. радикальной аграрной реформы в духѣ, намѣченном совѣщаніем[507], если бы Правительство с самаго начала пошло хотя бы в декларативной формѣ по этому пути и повторило бы заключительную формулу резолюціи Совѣщанія — "народ в Учредительном Собраніи рѣшит земельный вопрос в интересах трудящихся масс"; если бы, не предрѣшая даже вопроса в декларативной формѣ, Правительство указало в первом своем воззваніи к крестьянам, что разработка вопроса будет вестись в соотвѣтствующем направленіи — в интересах сельскаго трудового населенія[508], как рекомендовала Шингареву телеграмма Совѣта Московскаго Сельскохозяйственнаго Общества 16 марта, отправленная под вліяніем полученных свѣдѣній о начавшихся безпорядках — кто знает, может быть, судьба русской революціи "сложилась бы иначе..."[509].
Hacтpoeнiя крестьянскiя в первые мѣсяцы революцiи были, как мы видим, скорѣе мiролюбивыми и соглашательскими, "случаи эксцесов" в деревнѣ тонут в общем сознанiи "отвѣтственности, желанiя дѣйствовать организовано и закономѣрно" — доносил в центр саратовскiй губернскiй комиссар, быть может, и склонный к нѣкоторому преувеличенному, офицiальному оптимизму. Внесем здѣсь ту поправку, которую дѣлает Чернов, приводящiй нѣсколько примеров "идиллических оазисов'" из апрельских №№ с.-р. газеты "Земля и Воля" о соглашенiях на мѣстах между крестьянами и землевладѣльцами о земле до Учредительнаго Собранiя. (Так в Елецком уѣздѣ крестьяне обязывались обрабатывать и помѣщичьи земли, пользуясь инвентарем владѣльца исполу — помѣщик получал 1/4-1/2 урожая)[510]. "Общим правилом были настроенiя далеко не соглашательскiя" в обоих лагерях — утверждает в историческом обзорѣ бывшiй министр земледѣлiя перваго коалицiоннаго правительства. Эта поправка хронологически все же должна быть отнесена не к тому времени, о котором мы говорим; тогда и будущiй "селянскій министр" ("мужицкій министр", как привѣтствовали его с мѣст на Государственном Совѣщаніи), не мало склонный к демагогическому разнуздыванію стихіи, не был активным дѣйствующим лицом и на аренѣ еще только появился Ленин со своей прямолинейной проповѣдью брать силою всю "землю", "не дожидаясь Учредительнаго Собранія" (его открытое письмо делегатам майскаго крестьянскаго съѣзда — этим простым положеніем он замѣнил апрѣльскій тезис о "конфискаціи" помѣщичьей земли). Та опредѣленность в правительственной деклараціи, о которой мы говорим, могла усилить соглашательскія настроенія в деревнѣ и содѣйствовать миролюбивому разрѣшенію до Учредительнаго Собранія практических вопросов, которые ставила жизнь. Во всяком случаѣ она могла быть противопоставлена безотвѣтственной демагогіи[511]. Вплоть до октябрьскаго переворота крестьянская мысль в вопросѣ о землѣ цѣликом не освоила упрощенную схему: грабь награбленное, как, быть может, далеко не вездѣ (особенно на первых порах) освоила и "паньску затію", ждать разрѣшенія земельнаго вопроса до созыва Учредительнаго Собранія.
Закончив краткое обозрѣніе аграрной политики Временнаго Правительства перваго призыва, мы с большой сознательностью можем отнестись к сужденіям, высказанным по этому поводу главою послѣдующаго состава правительства — и, конечно, в изданіи, которое предназначалось для иностраннаго демократическаго общественнаго мнѣнія. Переворачивая вверх дном "соглашеніе" 2 марта, Керенскій в своей послѣдней книге "L'Experience Kerenski" удивительным образом доказывает, что именно представители Совѣта, исходя из своей соціологической концепціи о "буржуазном этапе революціи", колебались внести в программу будущаго правительства соціальныя, аграрныя и рабочія реформы. В дальнѣйшем мемуарист доходит до такого искаженія дѣйствительности, что увѣряет, что уже первое революціонное правительство, несмотря на свое "капиталистическое" происхожденіе (это и придает русской революціи тип классически русскій), выступило с иниціативой радикальной земельной реформы в полном соотвѣтствіи с русской революціонной традиціей[512].
Оказывается, что проект Ленина, о котором он мечтал в Швейцаріи, правительством "цензовой общественности" был принят к выполненію задолго до того, как большевики разнуздали ("спустили с цѣпи") свою "аграрную революцію". Первое правительство демократической революціи предоставило самим крестьянам выработать новый земельный порядок — только мнѣнie земельных комитетов имѣло значеніе: всѣ земли подлежали націонализаціи и пользоваться ими наперед могли лишь тѣ, кто их обрабатывал... Может быть, в дни, когда во главѣ коалиціоннаго правительства стоял Керенскій, дѣйствительность и стала только до извѣстной степени приближаться к тому, что говорит Керенскій-мемуарист. Его товарищ по партіи, активный дѣятель Совѣта Крестьянских Депутатов Быховскій утверждал в засѣданіи 7 іюля: "не пройдет одной недѣли, как станут законом всѣ постановлены Всероссійскаго Совѣта Крестьянских Депутатов".
В дни существованія Временнаго Правительства перваго состава подобныя утвержденія можно было встретить лишь в правых кругах земельных собственников, обвинявших Правительство в том, что оно стоит "на вытяжку" перед комитетом.