Глава четвертая. Образование временного правительства
I. Кандидатура Керенского
Давно пора оставить легенду о том, что революционное временное правительство было создано «еще в 1916 г.»: в «неясном предвидении неясных событий», как выразился Алданов в упомянутой выше статье «Третье марта», в юбилейном сборнике в честь Милюкова. Рассмотрению этой легенды я достаточно уже уделил внимания в книге «На путях к дворцовому перевороту», потому возвращаться к ее анализу нет надобности. Напомним только, что в тогу временного революционного правительства не совсем удачно впоследствии облекли проект «министерства доверия», под лозунгом которого шла общественная агитация предреволюционного времени.
В революционные дни «заранее установленное» временное правительство родилось с некоторым опозданием (значительным для тогдашней сумятицы), и вовсе не потому, что этому противодействовали новые политические силы, выступившие на авансцену. Милюков в своей «Истории революции» объяснил запоздание техническими условиями: «Необходимость ввести в состав первого революционного правительства руководителей общественного движения, происходившего вне Думы, сделала невозможным образование министерства в первый же день переворота». Но кн. Львов днем 28-го уже был в Петербурге. (Мы имеем «приказание» военной комиссии, помеченное 4 ч. 30 м. дня 28-го: «Выслать немедленно автомобиль Мойка, 75, кв. бар. Меллер-Закомельского за кн. Г.Е. Львовым»). Между тем временное правительство оформилось лишь в дневные часы второго марта, после того длительного ночного бдения, когда Родзянко, несколько предрешая события и выдавая предположения за осуществленное, авторитарно говорил Рузскому, что он «вынужден был» этой ночью назначить временное правительство. Более правдоподобно то объяснение опозданию с организацией правительственной власти, которое дал Стеклов в докладе 30-го: «В эти первые моменты ни буржуазия, ни мы как-то не мыслили о создании правительства. И когда через два дня после начала восстания с достаточной ясностью стало определяться, что восстание это несомненно победоносно, что оно ведет к установлению нового режима, в этот момент на сцену всплыл вопрос об образовании временного правительства…» Это значило, что концепция революционного правительства была чужда деятелям «Временного Комитета членов Гос. Думы», имевшего формально целью лишь «восстановление порядка и сношения с учреждениями и лицами».
Победоносный ход революции не изменил первоначально основной линии «думцев». Суть ее можно передать записью современника. 2 марта Гиппиус посетил известный репортер «Русского Слова» Руманов, пришедший к писательнице из Таврического дворца. «Позицию думцев определил очень точно с наивной прямотой, – заносит в дневник Гиппиус. – Они считают, что власть выпала из рук законных носителей. Они ее подобрали и неподвижно хранят и передадут новой законной власти, которая должна иметь со старой ниточку преемственности». В ожидании, когда, по выражению Милюкова, «наступит момент» образования правительства, Временный Комитет ограничился немедленным назначением комиссаров из членов Думы во все высшие правительственные учреждения и подготовкой списка будущих членов «общественного совета министров», предполагая, что премьер будет назначен «указом верховной власти». Хорошо осведомленный в настроениях и планах левой думской общественности английский посол отправил в Лондон 1 марта уже известную нам телеграмму о предполагаемой поездке думских делегатов для предъявления Императору «требования отречься от престола», добавляя: «Должно быть назначено ответственное министерство из 12 членов Думы, во главе с кн. Львовым и Милюковым в качестве министра ин. д.». Для первого марта это еще был только проект – во всяком случае, с определенностью можно сказать, что днем окончательно оформившегося решения не было. Правда, в советских исследованиях ссылаются на протокол заседания Временного Комитета от 1 марта, который как будто бы опровергает подобное утверждение (к сожалению, мы не имеем возможности проверить точность цитат и определить весь контекст документа). В протоколе значится: «Временный Комитет Гос. Думы в целях предотвращения анархии и для восстановления общественного спокойствия, после низвержения старого государственного строя, постановил: организовать впредь до созыва Учр. Собр., имеющего определить форму правления российского государства, правительственную власть, образовав для сего Временный Общественный Совет Министров в составе нижеследующих лиц…» (Далее, как пишет Генкина, приводящая выдержки из указанного архивного документа, перечислялся состав Временного правительства, официально опубликованный 3 марта). Советский исследователь допускает возможность, что протокол составлен post factum для того, чтобы формально закрепить образование правительства за инициативой думского комитета, принявшего решение еще до совещания с представителями Исп. Комитета. Совершенно очевидно, что первого марта такого протокола действительно составлено быть не могло, ибо в нем упоминается Учред. собрание, на которое согласились при обмене мнениями в ночь на 2-е и которое являлось для думского комитета весьма существенной компромиссной уступкой114. Но тем более характерно употребление в протоколе термина «Временного Общественного Совета Министров» вместо «Временного правительства», от имени которого 3 марта опубликована была программа, выработанная в ночном совещании. (Надо сказать, что термин «Временное правительство» в первые дни 3—5 марта не употреблялся и в официальной переписке, и Временное правительство именуется почти всегда «советом министров». Официальное постановление об именовании революционной власти «Временным правительством» было сделано 10 марта.)
Едва ли состав этого «совета министров» намечался так упрощенно, как изобразил с обычной чрезмерной картинностью Шульгин, приписавший себе инициативу. Надо было «во что бы то ни стало образовать правительство, – утверждает мемуарист. – Я повторно и настойчиво просил Милюкова, чтобы он поэтому занялся списком министров». И Милюков к вечеру первого марта «занялся». «Так на кончике стола, в этом диком водовороте полусумасшедших людей, родился этот список из головы Милюкова, причем голову эту пришлось сжимать обеими руками, чтобы она хоть что-нибудь могла сообразить. Историк в будущем… вероятно, изобразит это совершенно не так… Я же рассказываю, как было». Эмигрант-мемуарист в состоянии рецидива монархических чаяний издевается над этим списком, «общественным доверием облеченных». Но дело было не в том «мифе», который пытается опровергнуть Шульгин, а в том, что метод создания революционной власти совершенно не подходил к моменту. В этом тогда не отдавали себе отчета. Взяли старый ходячий список проектированного думского «министерства доверия» и подбавили к нему новых людей, которых, казалось, выдвигала создавшаяся конъюнктура – прежде всего руководителей подготовлявшегося дворцового переворота, у которых естественно предполагались организационные связи с военными кругами. Эта конъюнктура выдвинула и левые кандидатуры. В какой момент? По утверждению Суханова, в ночном заседании делегатом Совета при перечислении личного состава министров имя Керенского не было упомянуто, и только после окончания предварительных переговоров, т.е. около 4 ч. утра, Суханов узнал, что Керенскому предлагают портфель министра юстиции. Это была уступка левому сектору – намечались две персональные кандидатуры социалистов из среды членов Думы, входивших в состав Временного Комитета. Не было вовсе принято решение предоставить в правительстве два места членам Совета Р.Д., как это утверждает Керенский; не было и решения предоставить два портфеля (юстиции и труда) членам социалистических партий, как говорится в историческом труде Милюкова; не было это и попыткой создания «коалиционного кабинета», как безоговорочно ответила редакция «Русских Ведомостей» на упоминавшийся запрос «Daily Chronicle». Это были две личные кандидатуры, причем кандидатура Чхеидзе, почти не принимавшего участия в делах Комитета, тут же отпала за его решительным отказом, и оставалась кандидатура Керенского.
Судя по воспоминаниям Шульгина, имя Керенского и раньше называлось в кругах прогрессивного блока, при обсуждении некоторых комбинаций «министерства доверия» или «гадания на кофейной гуще», по мнению мемуариста. Ссылаясь на свою беседу с Шингаревым в январе 17 года, Шульгин объясняет и мотивы, побуждавшие тогда выдвигать кандидатуру представителя трудовой группы. Оба собеседника признавали, что настроение страны перешагнуло уже через голову «прогрессивного блока» и что в силу этого необходимо искать поддержки расширением блока «влево»: «надо вырвать у революции ее главарей», гораздо выгоднее иметь Керенского «с собой, чем против себя». И именно Шульгин, по его словам, предложил «Керенского на пост министра юстиции – на пост, который сейчас (т.е. до революции) не имеет никакого значения»115. В дни революции выгода иметь Керенского в своей среде должна была выясниться еще отчетливее деятелям прогрессивного блока в силу приобретенной лидером трудовиком совершенно исключительной популярности. «Душою движения был Керенский, – вспоминает Зензинов, – это необходимо признать, не боясь впасть в преувеличение». «Он вырастал с каждой минутой», – подтверждает и Шульгин, давая свое объяснение причинам, выдвинувшим лидера думских трудовиков в дни переворота на первое место: «На революционной трясине привыкший к этому делу танцевал один Керенский» – «талантливый актер», но его «одного слушают». «Магнетический» дар Керенского отмечает Бьюкенен: это единственный министр, который производит впечатление. Его слова вызывают «энтузиазм». Он «самый популярный человек», его образ «всенародно опоэтизирован», все делегаты с фронта требуют свидания именно с ним, появление его на эстраде вызывает «бури восторга» (Станкевич, Вл. Львов и др.). «Обаяние Керенского поднимает престиж Временного правительства в глазах революционной демократии», – утверждают авторы «Хроники».