Так назвал Керенский в иностранном издании своих воспоминаний блуждания императорского поезда по пути следования из Могилева в Царское Село. Молодая «мышка» (вернее, надо было сказать «кошка»), по его мнению, проявила в сложной игре, продолжавшейся много часов, большое искусство. Временный Комитет – излагает Керенский тогдашнюю точку зрения – не мог допустить проезда Императора в Царское Село, считая это опасным, и решил задержать в пути, в целях войти в переговоры с монархом, – дело шло, конечно, об отречении, ибо «все» отдавали себе отчет в том, что это отречение необходимо и неминуемо. Комиссар новой власти Бубликов, пристально следивший за продвижением литерных поездов, получил приказ остановить их на ст. Дно Виндавской дороги. Встретив препятствие, царский поезд повернул на Лихославль Николаевской дороги и направился в «Бологое» – Временный Комитет распорядился перерезать путь на севере. Версию эту можно найти и у мемуаристов Ставки, которые по своему служебному положению должны были знать, что Царь ехал из Могилева в обычном порядке, не по Виндавской линии через Дно на Царское Село, а по более длинному пути, но и более удобному для литерных поездов, через Оршу, Вязьму, Лихославль до Тосно, а оттуда по передаточной лиши на Ц. Село. Через Дно поехал Иванов и, как мы знаем, беспрепятственно доехал до места назначения – никто ему никаких препятствий не оказал191.
Дело все-таки не в этой существенной неточности. Из всего, что было раньше сказано, ясно, что никакого решения Времен. Комитета, на которое ссылается Керенский, не было. Схема захвата Царя в пути в целях принуждения его к отказу от престола скорее всего произвольно взята из неосуществившегося дореволюционного проекта дворцового переворота: «План, – показывал Гучков, – заключался в том… чтобы, захватив по дороге между Ставкой и Царским Селом императорский поезд, вынудить отречение». Эта схема нашла себе отклик и в донесении английского посла в Лондон 1 марта. По тексту донесения как будто бы выходит, что свою информацию Бьюкенен получил от бывшего министра ин. д. (Покровского), сообщившего послу, что царский поезд остановлен на ст. Бологое и что Дума посылает делегатов для предъявления монарху требования отречения. Весьма возможно, что свою беседу с Покровским, который едва ли в это время мог быть непосредственно достаточно осведомлен о планах Врем. Комитета, посол добавлял слухами, шедшими к нему из думской периферии – от тех, кто был связан с дореволюционными проектами и, как видно из воспоминаний Бьюкенена, ранее осведомлял его не раз о замыслах дворцового переворота. Эти посредники могли по-своему толковать факт или выдавать за осуществляемый план предположения некоторых членов думского комитета, примыкавших к «скобелевскому» плану в интерпретации Гучкова.
Мы видели, что неопределенность царила в позиции Врем. Комитета в течение всего дня блуждания литерных поездов. Сомнительно даже, что «временная власть», как таковая, принимала меры не допустить приезд Царя в Петербург, как утверждает формальный председатель прогрессивного блока Шидловский. Родзянко пытался даже действовать в противоположном направлении, и ему невольно содействовал советский комиссар в звании коменданта Николаевского вокзала «неведомый поручик Греков», который, вопреки инструкциям думских железнодорожников в центре, больше озабоченных тем, чтобы не пропустить Царя на фронт, довел по линии распоряжение направить царский поезд в Петербург, минуя передаточную на царскосельский путь ст. Тосно: происходила, по характеристике Ломоносова, «явная чепуха, каждый делает, что на ум взбредет». Этот хаос, a не сознательная воля делателей революции, в значительной степени определял продвижение литерных поездов… Поэтому надлежит отвергнуть и модификацию игры в «кошку и мышку», которую дал Керенский в книге «La Verite», появившейся через 10 лет после воспоминаний. Он уже не говорит о плане захвата императорского поезда в целях добиться отречения и признает, что сведения Врем. Ком. о мотивах отъезда Императора из Ставки и о движении литерных поездов были смутны и неопределенны («nous n’avions pas la moindre idée de l’état réel des affaires»). Игра в «кошку и мышку» преследовала, таким образом, только задачу «блокировать поезд и изолировать Николая II. По мнению мемуариста, Временный Комитет объективно тем самым оказал лично Царю большую услугу. Попади Николай II в этот момент в Царское Село, его положение стало бы более трагично (это ясно теперь «pour tout le monde»). He будем вступать на рискованную стезю гаданий о том, что могло бы быть. О бывшем же можно сказать, что и эта блокада в большой степени должна быть отнесена в область мифов.
28-го «последний рейс» императорского поезда происходил в нормальной обстановке. Из Вязьмы в 3 часа дня Царь телеграфировал жене: «Надеюсь, что вы хорошо себя чувствуете и спокойны. Много войск послано с фронта». В 10 час. веч. в Лихославле получилось сообщение, что в Петербурге образовалось правительство во главе с Родзянко192. На другой день историограф так изобразил ход событий в императорском поезде: «Ночью определилось из целого ряда сведений, что Высочайший поезд временное правительство направляет не в Царское Село, а в Петроград, где Государю предложены будут условия о дальнейшем управлении. Я убеждал всех, написал даже письмо С.П. Федорову, доложить Воейкову и Государю, что ввиду создавшегося положения надо ехать в Псков, где штаб фронта… Отсюда, взявши войска, надо идти на Петроград и восстановить спокойствие. После всяких разговоров и промедления, уже доехавши в 3 часа ночи до Малой Вишеры, решено было вернуться и через Бологое тянуться к Пскову». Реальное решение было вызвано сообщением, что ст. Любань (между М. Вишерой и Тосно) занята революционными войсками. В сущности и этого не было. Какие-то случайные запасные части попросту разгромили станционный буфет193.
Почему же Государь решил направиться в Псков? Разделял ли он те соображения своего окружения (или части его), которые выразил Дубенский в процитированной записи в дневнике? Очевидно, для того, чтобы произвести на иностранного читателя большее впечатление, Керенский говорит (в издании 38 г.), что Псков был единственный город во всей России, куда Николай II мог еще поехать. Почему? Ведь литерные поезда, не подвергаясь никакой опасности, могли бы вернуться в Могилев. Такая мысль была бы естественна, если бы Алексеев действительно так настойчиво предупреждал Царя о риске выезжать в смутные дни из Ставки. Лукомский говорит: «Некоторые объясняют это тем, что в бытность в Могилеве при начале революции он не чувствовал твердой опоры в своем нач. штаба генерале Алексееве, и решил ехать в армию на северный фронт, где надеялся найти более твердую опору в лице ген. Рузского». Дубенский в Чр. Сл. Ком. показывал, что большинство настаивало на Пскове потому, что там был Рузский, «человек умный, спокойный, имевший большое влияние на Государя»: он мог бы «выяснить положение» – или «послать войска», или войти в «какие-нибудь сношения». Между тем мы знаем, что командующий Северным фронтом целиком разделял точку зрения нач. штаба Верховной Ставки. И Царь это знал из телеграммы Рузского 27-го. Авторитет Алексеева, укрепившийся за долгие месяцы совместной работы, стоял в глазах Царя несравненно выше, следовательно, и более внушительно было личное влияние: сам Рузский, рассказывая впоследствии вел. кн. Андр. Влад. о событиях, в которых ему пришлось сыграть такую большую роль, указывал, что он и раньше чувствовал, что Государь ему «не доверяет». Очевидно, мотивы, которые выставляли Лукомскому, не играли роли в решении «тянуться к Пскову».
Дворцовый комендант довольно правдоподобно объяснил в Чр. Сл. Ком., почему поехали в Псков. Когда ночью в М. Вишере он доложил Царю, последний приказал «повернуть и ехать к ближайшему юзу». Ближайший юз находился в Пскове, где можно было, таким образом, связаться и со Ставкой, и с Петербургом, и с Царским Селом, и получить информацию. Дубенский впоследствии вспоминал, что Царь относился к задержке в пути «необычайно спокойно»: «Он, мне кажется, предполагал, что это случайный эпизод, который не будет иметь последствий и не помешает ему доехать с некоторым только опозданием в Царское Село». Воейков подчеркивал, что на обратном пути царский поезд прибыл на ст. Дно без опоздания против нормального времени, несмотря на то что он шел без «официального наряда». Находившийся в свите императорского поезда фл.-ад. полк. Мордвинов так и считал, что они вернулись для того, чтобы проехать в Царское Село по Виндавской дороге через ст. Дно и Вырицу, т.е. по линии, по которой проследовал эшелон ген. Иванова. По словам Мордвинова, лишь по прибытии в Ст. Руссу стало известно, что мост по Виндавской ж. д. то ли испорчен, то ли ненадежен, и тогда решили ехать на Псков, а оттуда по Варшавской дороге через Лугу на Царское. Свидетельство Мордвинова не очень авторитетно – он сам рассказывает, что на вопрос его Воейкову: «Почему мы едем назад?», тот ответил «как будто шутливо, но с сильным раздражением: «Молчите, молчите, не ваше дело». Во всяком случае, именно в Старой Руссе около часа дня была дана телеграмма Рузскому о приезде Царя в Псков. «Я получил от Воейкова телеграмму, – рассказывал Рузский вел. кн. Андрею, – что литерные поезда следуют на Псков и чтобы были приняты меры к их беспрепятственному пропуску в Царское Село. На сделанное мною по этому поводу распоряжение я получил ответ по всей линии до Царского, что путь свободен и литерные поезда могут следовать беспрепятственно». Из предосторожности был заготовлен особый «поезд с рабочей командой, которая в случае необходимости могла бы исправить путь». Так и было до вечера 1 марта, когда произошли известные события в Луге и ген. Болдырев сообщил в Ставку в 8 час. веч.: «Весьма вероятно, что литерные поезда из Пскова не пойдут, так как задержка в Луге. Во всяком случае, вопрос этот выясняется». Последние сомнения отпадают при чтении лаконической, как всегда, записи, сделанной Царем в дневнике и подводящей итог дню первого марта: «Стыд и позор! Доехать до Царского не удалось. А мысли и чувства все время там. Как бедной Аликс должно быть тягостно одной переживать все эти события. Помоги нам Господь».