рта». Никакого письма от 1 марта на деле не было. Удивительно, что автор не задался даже вопросом: мог ли Царь до отречения получить письмо своей жены. Письмо от 3-го и 4-го, посланное через «жену офицера», было написано после отречения и, естественно, не могло повлиять на решение238. Молодые офицеры, отправившиеся из Царского, прибыли в Псков в ночь с 3-го по 4-е, как устанавливает дневник ген. Болдырева: «Оба – приверженцы старого строя и, в частности, “Ее Величества”. Я спросил их, кого им надо. – “Мы едем к Государю, думали застать его здесь; не откажите сказать, где теперь Е. В.”. Я им сказал: “В Ставке. От кого же вы имеете поручение и к кому?” Замялись сначала, а потом сообщили, что к Государю, – “хотим осветить ему правдивое положение дел”. Когда их принял Рузский, они сознались, что везут по письму, кажется дубликаты, Государю от Ее Величества…»239
Если подойти к письмам А.Ф. без кривотолков и предвзятых точек зрения, то многие «тайны» перестанут быть ими. Вот таинственные «те» и «это», о которых сообщает она 3 марта, подготовляясь к «возможному допросу» и спеша «сделать несделанным что-то уже предпринятое».
Тот, кто внимательно и полностью прочтет письма А. Ф., тот легко усмотрит, что под титлом «они» у нее всегда фигурируют думские деятели. Это даже ясно из того письма, о котором идет речь и в котором А.Ф. негодует на вел. кн. Кирилла, который «ошалел, ходил в Думу с Экипажем и стоит за них». Подобная терминология, как свидетельствовали в показаниях перед Чр. След. Комиссией, пришла от «Друга», которому так верила Царица: «они» – это члены Государственной Думы… Попробуем подставить вместо «они» – члены Гос. Думы. Тогда получится текст: «Она ни во что не вмешивается, никого не видела из членов Г. Д. и никогда об этом не просила, так что не верь, если тебе это скажут». Легко дешифрируется и «это».
В письме 2 марта, где А. Ф. говорила о недействительности вынужденных со стороны Царя «уступок», она упоминала, что вел. кн. Павел составил «идиотский манифест относительно конституции после войны». Еще в первые дни после переворота, 11 марта, в «Русской Воле» появилось интервью, данное вел. кн. Павлом, в котором последний разъяснил историю этого конституционного проекта. Начиналось интервью с рассказа о том, как 28 февраля Пав. Ал. был вызван во дворец к А.Ф. «Поезжайте немедленно на фронт, – заявила она, – постарайтесь привести преданных нам людей. Надо спасти во что бы то ни стало трон. Он в опасности». «Я отказался, – рассказывал П. А., – ссылаясь на то, что мои обязанности, как начальника гвардии, касаются только хозяйственной части. В душе же я был убежден, что звать войска бесполезно. Все равно присоединятся к революции». Интервьюированный явно подлаживался уже к революционным настроениям и, как многие другие члены великокняжеской семьи, внешне отгораживался тогда от царской семьи. Приходится усомниться в том, что вел. кн. Павел был вызван 2-го специально в целях побудить его поехать на фронт, так как надо было «во что бы то ни стало» спасать трон. Такого страха еще не могли испытывать в Царском Селе, где все сравнительно было «благополучно» и где знали об отправке надежных войск с фронта.
Керенский в своей книге «La Verite», опираясь отчасти на показания дочери лейб-медика Боткиной-Мельник, по существу и хронологически очень неточные, изобразил положение в Царском Селе критическим к полудню 28 февраля, когда Царица и ее дети находились уже под охраной революционных сил240. Насколько это не соответствовало действительности, показывает рассказ того самого члена Гос. Думы Демидова, который был командирован Временным Комитетом вместе с другим членом Думы Степановым в Царское Село и на которого ссылается Керенский. Вот как через 10 лет Демидов изобразил свою поездку в «Последних Новостях». Вечером 28-го Милюков обратился от имени Вр. Ком. к Демидову и Степанову с предложением поехать в Царское Село. «Есть одно серьезное дело, – сказал он им. – Из Царского получены тревожные и противоречивые слухи: по одним – царскосельский гарнизон идет на Петербург, по другим – там с минуты на минуту грозит вспыхнуть мятеж. Необходимо попытаться предупредить и то, и другое». «На следующий день (т.е. 1 марта), – рассказывает Демидов, – друзья проводили нас сумрачно. И у нас на душе было волнительно и заботливо… Царское Село – там стояли стрелки императорской фамилии. Невольно думалось, что слухи о походе на Петербург вернее слухов о готовящемся взрыве на месте… О нашем приезде было дано знать, и нас встречали. Начальник станции сообщил, что при выходе нас ждут придворный экипаж и военный автомобиль из ратуши, где идет гарнизонное собрание. Начало мало походило на поход против Петербурга и на готовившийся местный взрыв… Было около 11 час. утра. В городе тихо. Улицы почти пусты. После Петербурга, кипевшего, как в котле, это было странно». Депутаты поехали в ратушу и были встречены в собрании долгими бурными рукоплесканиями. Они сообщили о переходе власти в руки Гос. Думы и закончили призывом к «войне до победы». «В ответ раздалось оглушительное «ура»… Нас окружили офицеры. У всех была одна просьба: ехать немедленно по казармам. Войска еще в руках… Еще сутки неизвестности, и дисциплина может рухнуть». Депутаты поехали. Небезынтересны их показательные наблюдения. В одной из казарм, где солдаты отказались выйти для беседы с депутатами, последние наткнулись на совершенно «скотские условия» содержания солдат. «За два с половиной года мировой войны я объездил все три фронта, – говорит Демидов, – но такой “казармы”, какою оказался царскосельский манеж, встречать мне не приходилось, сразу почувствовалось, что слухи о взрыве могли иметь под собой почву»241. По окончании объезда депутатами казарм в ратушу приехал дворцовый комендант фон Гроттен, с которым у Демидова произошел такой приблизительно разговор. «До приезда Государя, – сказал комендант, – я ничего не могу делать другого, как защищать дворец до последней возможности. Я не могу ни с кем входить в переговоры… Мы, конечно, нападенье отобьем, но это будет ужасно». – Могу ручаться, – перебил генерала Демидов, – что этого не случится, если не будет какого-либо вызова со стороны дворцовой охраны». – «За это я ручаюсь», – в свою очередь сказал Гроттен и попросил заехать во дворец и поговорить с охраной. «Подумайте, генерал, – возразил депутат, – ведь говорить мы можем только от лица Гос. Думы. Мы должны сказать, что сейчас власть в руках Думы… что царского правительства больше нет. Каково будет ваше положение? Стало быть, и вы признали Думу…»
Этим характерным разговором и можно закончить описание, данное Демидовым той миссии, которую он выполнил. Оно стоит на дистанции огромных размеров от описания, которое подсказывало Керенскому его тогдашнее революционное чувство и позднейшее желание перед иностранцами представить мощный единодушный порыв февральских дней и полную изоляцию уходившей в историю монархии242. По словам Керенского, члены Думы были посланы для того, чтобы выяснить, в каком положении находится царская семья среди мятежного гарнизона. Демидов будто бы установил, что Царица была немедленно оставлена всеми служителями и вынуждена была сама ухаживать за больными детьми. Гроттен просил новую власть взять на себя охрану царской семьи. Позднейший рассказ Демидова все это опровергает, как опровергает и занесенную в воспоминаниях Вырубовой версию о «приказании» Родзянко всей царской семье выехать из дворца: «Когда дом горит, все выносят»243.
Когда думские депутаты уезжали вечером из Царского, им передали, что «ген. Иванов с какой-то частью шел на Царское, но его поезд пустили по другому направлению». Слух был неверен. Иванов, как мы знаем, прибыл в Ц. С., нашел здесь все в состоянии довольно спокойном и охрану царскосельского дворца надежной. Впечатления известного инженера Ломоносова, поздно вечером приехавшего в Царское, где жила его семья, сводились к тому, что «местные войска объявили себя нейтральными…»244.
«Идет редкая стрельба, – это солдаты от радости стреляют в воздух». Нет данных, подтверждающих повествование Жильяра о том, что вечером первого марта мятежники «стали наступать на дворец и что столкновение казалось неизбежным». «Императрица, – рассказывал Жильяр, – была вне себя от ужаса при мысли, что кровь прольется на ее глазах, и вышла с Марией Николаевной к солдатам, чтобы побудить их сохранять спокойствие. Она умоляла, чтобы вступили в переговоры с мятежниками». Ни первого, ни второго марта со стороны «мятежников» никаких активных действий против царскосельского дворца не было предпринято. Думается, правдивую картину происходившего в Александровском дворце дал в своих воспоминаниях бывший «придворный скороход» эстонский гражданин Оамер. По его словам, командир сводного пехотного полка, Комаров, распорядился вызвать во дворец весь полк, расположенный у павильона императорской ветки. Все части прибыли в боевой форме, с ружьями и пулеметами и расположились в обширном подвале дворца, принявшего вид военного лагеря. У ворот и кругом дворца были расставлены часовые посты. Когда со стороны расквартированных в Ц. С. I, II, IV стрелковых, л. гвардии гусарского и кирасирского полков стала слышаться беспорядочная ружейная стрельба, Комаров распорядился поставить у ворот дворца два пулемета. А. Ф., узнав про это, отменила распоряжение. «Должен заметить, – пишет Оамер, – что А.Ф. выказала себя в эти тревожные дни и ночи женщиной с крепкими нервами и большой выдержкой характера. Она несколько раз, раза два даже в 2—3 часа ночи, спускалась в подвал Александровского дворца, проходила медленно мимо стоявших солдат и, бодро смотря им в глаза, говорила: «Прошу ни при каких обстоятельствах не стрелять, быть хладнокровными, стараться уговаривать словами. Я готова все претерпеть, только не хочу крови»… «Среди собранных для охраны дворца солдат и казаков конвоя, ввиду их отрезанности от остального мира и носившихся слухов о готовящемся обстреле из орудий и штурме дворца, возникло тревожное настроение. Солдаты и казаки собрали общее собрание, где при общем одобрении выбрали депутации из 3 офицеров и около 20 солдат и казаков. Всем им надели на рукава белые повязки, и, взяв с собой белый флаг, сделанный из приколоченной к палке скатерти, они выехали на грузовике в казармы лейб-гвардии 1-го стрелкового полка, откуда раздавалась беспорядочная ружейная стрельба… Встретили депутацию дружелюбно, так как и там от неизвестности, что делается среди войсковых частей, находившихся во дворце, было настроение нервное и неспокойное. Как оказалось, действительно орудия были направлены дулами по направлению Александровского дворца. Согласились обоюдно охранять порядок во дворцах и на прилегающих к ним улицах сводному пехотному полку и казакам Конвоя Е. В., а вокзалы и остальную часть улиц Царского Села и Павловска стрелкам