Правительство «упорно», по выражению Родзянко, не хотело созывать Государственную Думу в виде антитезы Советам. Эта «антитеза» поставлена была с первого дня революции: в глазах одних в виде двух враждебных сил, в глазах других – в виде сил параллельных. Соглашение, достигнутое в Петербурге, приветствовалось в самых широких кругах. Так, Комитет Общ. Организаций в Москве, представлявший общественность в точном смысле слова, т.е., класс буржуазии, интеллигенцию и профессии физического труда, 3 марта приветствовал «Правительство Гос. Думы» и «Совет» за постановление об Учредит. собрании. В сознании демократической общественности укрепилось представление (которое пытались вытравить идеологи «цензовой общественности»), что Временное правительство в своем происхождении связано с волеизъявлением двух организаций, представлявших интересы противоположных слоев населения – и капиталистических, и трудовых. Это представление целиком не укладывалось в формулу, которая позднее в дни первого правительственного кризиса включена в апрельскую (26-го) декларацию Временного Комитета Гос. Думы: Временное правительство было создано Гос. Думой при содействии Петроградского Совета.
В низах, вопреки всякой социалистической талмудистике, наиболее была популярна формула, гласившая, что «новое народное правительство, во главе с кн. Львовым, избрано было Исполн. Ком. Гос. Думы и Исп. Ком. Совета Р. и С. Д.» – так определил итог революционного действия выборный командир зап. бат. лейб-гвардии Преображенского полка в обращении к своим солдатам 3 марта. Поэтому, когда Временному Комитету приходилось обращаться с воззваниями к рабочим, он должен был указывать, что Временное правительство избрано «по соглашению с Советом»454.
«Государственная Дума» и Совет – руководили революционной борьбой, закончившейся низвержением старого режима. Государственная Дума не могла, конечно, служить как бы юридической антитезой для Советов, ибо учреждения эти были разного порядка… Автор «Рождения революционной России», принадлежавший к составу «советской демократии», в общем, думается, довольно верно в своем историческом труде определил происхождение и роль советов в мартовские дни. Это «просто был центр революционного кипения», «временный эрзац профессиональной и политической организации рабочего класса», «наскоро сколоченные леса вокруг постройки, которые убираются прочь, как только кончается постройка». (Метафору свою автор, в сущности, заимствовал из речи Церетели в августовском Госуд. Совещании.) «Система советов, как формальный остов государства, – русская переделка анархо-синдикализма» – была мыслью чужеродною, которая при «зарождении советов совершенно отсутствовала».
Близко подходил к толкованию Чернова (или, конечно, вернее обратно) и докладчик по организационному вопросу на первом всероссийском совещании советов меньшевик Богданов: «Совершенно естественно, – говорил он, – что ничего не имея, мы (т.е. элементы демократические) в процессе революции, в первые дни революции, 27 февраля попытались устроить первую организацию – стихийно возникший Совет P. и С. Д. Будь у нас сильная организация, мы, быть может, имели бы политические партии, профессиональные союзы и т.д. То обстоятельство, что у нас их нет, заставило революционную демократию в процессе революции, в горниле революции создать такие революционные органы, и это обстоятельство – отсутствие организации – очевидно, увлекло наиболее действенные революционные элементы демократии на путь создания Советов. (Добавим, что в «увлечении» этой организационной идеей сказалось в значительной степени механическое воспроизведение рабочей традиции 1905—1906 гг.)
Как же характеризовал роль советов докладчик? «Это прежде всего органы не классовые, органы не классовой политики и классовой борьбы в определенном смысле этого слова – это органы революционной борьбы, это – органы демократические, это – органы, созданные специально с целью отстаивания и защиты дела революции и подталкивания и углубления этого дела». Богданов указывал, что «революционная демократия» состоит не только из рабочих, не только из солдат и крестьян – «к той же демократии относятся и другие элементы демократии, не представленные в этих трех группах, следовательно, формула, что советы являются органами революционной демократии, должна расшириться в процессе работы путем привлечения других общественных и демократических элементов»455. Вместе с тем докладчик отмечал, что в данный момент перед всеми революционными силами («революцию сделали не только демократические элементы, – утверждал Богданов, – революцию сделали в достаточной степени и элементы цензовые») стоит одна задача, и потому нельзя отделять революционную демократию от остальных революционных сил России.
Какой же вывод можно сделать из оценки «странного», по выражению дневника Гиппиус, факта существования «рядом с Временным правительством двухтысячной толпы властного и буйного перманентного митинга», именуемого Советом Р. и С. Д. (численность его в конце марта дошла почти до 3 тыс.)? Только тот, что «никакого замечательного своеобразия нашей революции», создавшей принципиальное «двоевластие», в сущности не было. Пусть на практике было даже «двое безвластие», как иронически охарактеризовал положение Троцкий в петроградском совете 21 мая при обсуждении дилеммы «отложения» Кронштадта от России. Речь идет о «конституционном механизме», о принципиальном захвате государственных функций в целях построения «нового государства», теоретиком которого явился Ленин. Для него было почти естественно выхватить из жизни одно явление и представить его в виде предпосылки к своим позаимствованным из чужого арсенала схемам456. Своеобразие русской революции заключалось в том, что рядом с «правительством буржуазии» с самых первых дней имелось «еще слабое, зачаточное, но все-таки несомненно существующее на деле и растущее другое правительство» (статья о двоевластии в «Правде» 9 апреля).
История советов в процессе революции пошла не совсем по тому пути, который ей предсказывал организационный доклад на Совещании Советов еще до приезда вождя большевизма в Россию. «Левые интеллигенты», «всунувшиеся» в революционную атмосферу «митинга-совета» и, по записи Гиппиус, могшие только «смягчить», но не «вести», в действительности планомерно, систематически и демагогически прививали (нельзя забывать, что Совет на 2/3 своего состава был солдатский) политически еще аморфной толпе457 идеологию классовой борьбы под флагом советов за политический приоритет, за переустройство общественного уклада на новых социальных началах в духе традиционной программы «рабочей партии». Логичность богдановского построения грубо была нарушена тем, что на знамени Исп. Ком. в Петербурге в день празднования «1 мая» был начерчен только лозунг: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» (решение было принято 18 голосами против 14).
То, что намечалось и выявлялось позднее в сознании современников, переносилось в первоначальный период революции – его Милюков в «России на переломе» назвал «переходным» и отрицал в нем наличие тех признаков, которыми определяется двоевластие: «в первое время этого двоевластия еще не было». То же утверждал Милюков-политик и в 17 году на партийном собрании в Москве 8 апреля. В унисон с ним звучал тогда голос его антагониста во Врем. правительстве Керенского. Последний говорил 12 апреля делегатам армии, что между правительством и Советом полное единение в задачах и целях и имеется лишь некоторое расхождение в тактических вопросах458. Даже антипод «революционной демократии» подлинный представитель «цензовой общественности» Гучков, и тот, объезжая в середине марта в качестве военного министра фронт, принимая депутации от разного рода воинских частей, «неизменно громко заявлял, – как утверждает ген. Врангель, – что правительство ни в какой помощи не нуждается, что никакого двоевластия нет, что работа Правительства и Совета Р. и С. Д. происходит в полном единении»459.
Можно, конечно, предположить, что подобные заявления современников вовне следует отнести в большей степени к вынужденной обстоятельствами тактике. Ведь тот же Гучков почти одновременно писал Алексееву (9 марта), характеризуя «действительное положение дел»: «Временное правительство не располагает никакой реальной властью и его распоряжения осуществляются лишь в тех размерах, как допускает Совет Р. и С. Д., который располагает важнейшими элементами реальной власти, так как войска, железные дороги, почта и телеграф в его руках. Можно прямо сказать, что Врем. правительство существует, лишь пока это допускает Совет Р. и С. Д.». Письмо это часто цитируется, хотя гипербола, в нем заключающаяся, выступает со слишком большой очевидностью, если принять во внимание дату письма. Можно было бы допустить большую или меньшую объективность такой оценки со стороны раздраженного пессимизма военного министра, вынужденного выйти из состава правительства в конце апреля. Но через шесть дней после акта 3 марта, в момент, когда военное ведомство приступило к радикальной чистке командного состава и реформе армии?! Накануне Гучков, в качестве политического деятеля, на торжественном заседании центральных торгово-промышленных организаций, где чествовали министров из промышленной среды, славословил до известной степени революцию и говорил о прочности позиции правительства – «никакие заговорщики мира не смогут нас сбить с нее». «Мы можем, – утверждал оратор, – не оглядываясь направо и налево, начать опять ту нормальную работу во всех областях нашей народной жизни, без которой этот переворот не имеет смысла». Гучков был слишком большой «политик», и трудно учесть, в какой момент он был искренен, – вероятно, нико