дывала из-за дерева, которое закрывало самые пикантные части тела. Рудель была знаменита тем, что предпочитала роли, для которых одежда считалась элементом необязательным. На одном фото она сидела в ресторане вместе с добрым доктором Геббельсом, на другом занималась боксом с Максом Шмеллингом. Среди прочих был снимок, где рабочий нес ее на руках, однако, приглядевшись, я увидел, что этим «рабочим» был Эмиль Дженнингс, популярный актер. Это был кадр из фильма «Домик строителя». Надо сказать, что книга, которую экранизировали, и которая так же и называлась, понравилась мне больше, чем фильм.
Почувствовав запах одеколона «47 II», я обернулся и поздоровался с кинодивой.
— Я вижу, вы изучаете мою маленькую галерею, — сказал она, расставляя по местам фотографии, которые я перед этим рассматривал. — Вы, наверное, думаете, что я ужасно тщеславна, если выставляю все это напоказ, но я терпеть не могу альбомов.
— Я вовсе так не думаю, — сказал я. — Это очень интересно.
Она одарила меня той ослепительной улыбкой, от которой тысячи немецких мужчин, и я среди них, мгновенно немеют от восторга.
— Я очень рада, что вам пришлась по душе эта моя домашняя забава.
На ней была свободная пижама из зеленого бархата с длинным золотым кушаком, украшенным бахромой, и зеленые сафьяновые шлепанцы на высоких каблуках. Ее белокурые волосы были заплетены в косу и уложены узлом на затылке, как этого требовала последняя мода, но, в отличие от большинства немецких женщин, она не отказалась от косметики и сигарет. Ханжи из БДМ, Союза немецких девушек, и Женской лиги таких вещей не одобрят, поскольку они расходятся с нацистским идеалом женственности, однако я вырос в городе и считаю, что простые, чисто вымытые румяные лица хороши только для деревни. Как и большинство немецких мужчин, я предпочитаю женщин напудренных и накрашенных. Конечно, Ильза Рудель обитала совсем в другом мире, о котором обыкновенные немецкие женщины могли только мечтать. И она, наверное, думала, что нацистская Женская лига — это какая-то хоккейная ассоциация.
— Прошу прощения за то, что вас задержали в вестибюле, но, вы знаете, этажом выше живут Магда и Йозеф Геббельс, и поэтому наш дом охраняют. Хотя это и связано с определенными неудобствами, но вы сами понимаете… Кстати, я сейчас вспомнила, что обещала Йозефу послушать его речь, по крайней мере начало. Вы не возражаете?
Вопрос, конечно, прозвучал странно, поскольку его можно было задать только людям, которые находятся в коротких отношениях с министром пропаганды, нашим народным просветителем, и его женой. Мне оставалось только согласится.
— Я не против.
— Послушаем самое начало, — сказала она, включая радиоприемник «Фиалка», стоявший на баре из орехового дерева.
— Кстати, что бы вы хотели выпить?
Я сказал, что предпочитаю виски, и она не поскупилась, так что я мог бы поместить в бокал вставную челюсть целиком. Себе она налила из высокого кувшина голубого стекла «Кубок» — любимый напиток берлинцев в летнюю жару — и устроилась рядом со мной на диване, который своими формами и цветом напоминал недозревший ананас. Мы чокнулись и выпили, приемник тем временем нагрелся, и комната наполнилась мягким голосом человека, который жил этажом выше.
В начале своей речи Геббельс упрекнул иностранных журналистов в том, что они слишком увлечены критикой и тем самым создают у своих читателей искаженное представление о жизни в новой Германии. Он сделал несколько дельных замечаний, которые вызвали смех и аплодисменты у аудитории, смотревшей Геббельсу в рот. Рудель неуверенно улыбнулась, но ничего не сказала, и я так и не понял, понимает ли она, о чем вещает ее хромоногий сосед. Затем он заговорил на повышенных тонах, обрушившись на изменников — для меня осталось неясным, кого он имел в виду, — которые наносят ущерб делу национальной революции. Здесь Ильза с трудом подавила зевок. Наконец, когда Йозеф перешел к своей любимой теме — славословию в адрес Гитлера, она вскочила и выключила радио.
— О Боже, я думаю на сегодня речей достаточно. — Она подошла к граммофону и выбрала пластинку.
— Вы любите джаз? — спросила она, меняя тему разговора. — Я хочу поставить джазовую музыку, но не беспокойтесь, негритянского джаза не будет. Вообще я обожаю джаз. А вы?
В Германии джаз разрешен, но только не негритянский, хотя для меня большая загадка, кому и как удается отличать их друг от друга.
— Я люблю всякий джаз, — сказал я.
Она завела граммофон и опустила иголку на пластинку. Послышалась приятная, расслабляющая музыка, где основную партию вели кларнет и саксофон. Музыка звучала так, будто рота итальянцев шла в атаку.
Я решился на вопрос, который интересовал меня все это время.
— Для чего вам эта квартира?
Танцуя, она вернулась к дивану и села.
— Видите ли, господин частный детектив, Германа утомляют мои друзья. Он много работает дома, в Далеме, причем в любое время суток, поэтому развлекаться я предпочитаю здесь, чтобы не мешать ему.
— Звучит вполне логично, — сказал я.
Она выпустила из ноздри — надо сказать, тонкого рисунка, — струю дыма прямо мне в лицо, и я глубоко вдохнул его, но не потому, что люблю запах американских сигарет, хотя я его действительно люблю, а потому, что между этим запахом и грудью Ильзы Рудель существовала самая прямая связь, а все, что было связано с ее грудью, меня глубоко волновало. Глядя на куртку пижамы, я предполагал, что грудь у нее большая и что сейчас она без лифчика.
— Так что же, — спросил я, — заставило вас пригласить меня сюда?
К моему великому удивлению, она как бы случайно дотронулась до моего колена.
— Расслабьтесь, — улыбнулась Ильза. — Вы ведь никуда не торопитесь, правда?
Я подтвердил это. Ильза потушила сигарету, ткнув ею в пепельницу. Там уже было полно окурков, по которым было видно, что сигареты она бросала, не докурив до половины, и я подумал, что это она испытывала необходимость расслабиться. Вероятно, ее что-то тревожило. Может быть, мое присутствие. Словно подтверждая эту догадку, она вскочила с дивана, снова наполнила свой бокал «Кубком» и сменила пластинку.
— Вам нравится виски?
— Очень.
Я снова глотнул, виски и в самом деле оказалось отменным — мягким и без привкуса горечи.
Я спросил Ильзу, близко ли она знала Пауля и Грету Пфарр. Не думаю, что этот вопрос показался ей неожиданным. Она подвинулась ко мне так, что теперь мы касались друг друга, и загадочно улыбнулась.
— Ax да! — сказала она игривым тоном. — Я и забыла, что вы расследуете обстоятельства пожара для Германа. — Она снова улыбнулась и добавила: — Полагаю, что полиция зашла в тупик со своим расследованием. — В ее голосе я уловил нотки сарказма. — И тогда на сцене появляетесь вы, Великий детектив, и проливаете свет на таинственное происшествие.
— В нем нет ничего таинственного, фрейлейн Рудель.
Я бросил ей вызов. Но она не смутилась.
— Простите, но во всем, что произошло, тайна все-таки существует. Кто же это сделал?
— Таинственным мы называем нечто, что находится за пределами человеческого познания и понимания, и в этом случае мне не стоило бы терять время на поиски. Нет, эта история — всего лишь головоломка, не больше, а я как раз очень люблю разгадывать такие вещи.
— Как и я, — сказала она, и мне показалось, что Ильза меня просто передразнивает. — Пожалуйста, зовите меня Ильза. И я тоже буду называть вас по имени. Как вас зовут?
— Бернхард.
— Бернхард, — повторила она, словно проверяя звучание моего имени, а затем добавила: — Берни гораздо лучше.
Она одним глотком опрокинула в себя смесь шампанского и сотерна и, губами дотянувшись до клубники, закусила.
— Ты, наверное, очень талантливый частный детектив, Берни, если Герман пригласил тебя для расследования этого дела. А я думала, что все частные детективы — это потные мужички, которые следят за неверными мужьями и подглядывают в замочную скважину, когда те уединяются со своими любовницами, а потом докладывают обо всем женам.
— Делами о разводах я как раз не занимаюсь.
— Правда? — Она улыбнулась собственным мыслям. Эта ее улыбка начинала раздражать меня отчасти потому, что было в ней что-то высокомерное, но главным образом оттого, что мне безумно хотелось поцеловать Ильзу Рудель. — А что, Берни, ты много зарабатываешь? — Похлопав меня по колену в знак того, что собирается продолжить, она добавила: — Я вовсе не хотела бы показаться нескромной. Мне просто интересно — тебе здесь нравится?
Перед тем как ответить, я еще раз взглянул на эту роскошную обстановку.
— Нравится ли мне здесь? Я чувствую себя как каменотес во дворце. — Она расхохоталась. — Но ты не ответила на мой вопрос о Пфаррах, — напомнил я.
— Неужели?
— Ты прекрасно знаешь, что не ответила.
Она только пожала плечами.
— Ну, я их знала, конечно.
— А ты знала, почему Пауль был так настроен против твоего мужа?
— Тебя именно это интересует?
— Для начала это.
Ильза вздохнула.
— Ну хорошо. Поиграем в эту игру, если тебе так нравится. Но до тех пор, пока она не надоест мне.
Ильза, недоумевая, подняла брови, и хотя я понятия не имел, что она имеет в виду, ответил согласием.
— Да, это действительно так, они не ладили между собой, но почему, я не знаю. Когда Пауль и Грета познакомились, Герман был против замужества дочери. Он считал, что Пауль женится на деньгах, что тому нужна богатая жена. Он убеждал Грету расстаться с ним, но она не хотела и слышать об этом. Когда они поженились, поначалу все шло хорошо. По крайней мере, до смерти матери Греты. К тому времени мы с Германом были уже знакомы. А их отношения — Пауля с Гретой — стали ухудшаться, когда мы с Германом вступили в брак. Грета начала пить. Их брак превратился в фикцию, хотя они не разводились, чтобы не портить карьеру Паулю, он ведь работал в министерстве внутренних дел.
— А чем он там занимался?
— Понятия не имею.
— У него были какие-то увлечения на стороне?