— Если бы я знал, что вы здесь, я бы лучше остался в кино.
Стриженный, который показал мне удостоверение, тупо уставился на меня.
— Вас ждет криминальинспектор Диц, — сказал он.
Тот, которого он назвал Дицем и который, как я понял, был здесь старшим, сидел на краю моего стола и недовольно качал ногой.
— Вы простите, но у меня нет с собой книги для автографов, — сказал я и подошел к окну, где стояла фрау Протце. Она всхлипнула и, вытащив из рукава платочек, высморкалась. Не отнимая платок от носа, она обратилась ко мне:
— Вы меня извините, господин Гюнтер, но они ворвались сюда и все вверх дном перевернули. Я сказала им, что не знаю, где вы и когда вернетесь, и тогда они совсем распоясались. Никогда бы не подумала, что полицейские могут так неприлично себя вести.
— Это не полицейские, — сказал я. — Это свиньи в костюмах. Но вам лучше отправиться домой. Приходите завтра.
Она снова всхлипнула.
— Спасибо, господин Гюнтер, — ответила она. — Но я не думаю, что вернусь сюда. Боюсь, у меня слишком слабые нервы для таких сцен. Мне очень жаль.
— Все в порядке. Я вышлю вам жалованье по почте.
Она кивнула и пулей выскочила из кабинета. Стриженный громко заржал и пинком ноги захлопнул за ней дверь. Я открыл окно.
— Уж очень воняет, — сказал я. — Слушайте, а чем вы занимаетесь, когда не стращаете пожилых вдов и не шарите по чужим шкафам в поисках мелочи?
Диц соскочил со стола и подошел к окну.
— Я уже наслышан о тебе, Гюнтер, — сказал он, глядя вниз на мостовую. — Ты когда-то служил в полиции и знаешь правила и уставы, согласно которым я могу сделать с тобой все, что захочу. Могу, например, усесться на твою мерзкую рожу и просидеть на ней целый день, даже не объясняя, зачем это делаю. Но я не хочу с этого начинать. Надеюсь, мы с тобой договоримся по-другому. Если ты, конечно, перестанешь валять дурака и расскажешь мне все, что тебе известно о Пауле Пфарре. Ты расскажешь, и мы немедленно уйдем отсюда.
— Я знаю, что Пауль Пфарр был осторожен и никогда не курил в постели, — сказал я. — Послушайте, если бы вы не ворвались сюда, как ураган, я бы смог найти документ — письмо Немецкой компании по страхованию жизни, которая пригласила меня расследовать обстоятельства пожара до предъявления иска.
— Мы нашли это письмо, — сказал Диц. — А также вот это.
Он вытащил из кармана своего пиджака мой пистолет и небрежно навел его на меня.
— Но у меня есть разрешение на оружие.
— Ну, разумеется, оно у тебя есть. — И, понюхав дуло, он обратился к своему спутнику: — Ты знаешь, Мартинс, мне кажется, что этот пистолет чистили, и, что особенно важно, совсем недавно.
— Я вообще чистюля. Если не верите, посмотрите на мои ноги.
— «Вальтер-ППК» калибра 9 мм. — Мартинс закурил. — Как раз из такого оружия были убиты бедняга Пфарр и его жена.
— Я слышал совсем другое.
Я подошел к бару с напитками и очень удивился, увидев, что бутылка виски на своем месте в целости и сохранности.
— Ну, разумеется, — заявил Диц. — Мы забыли, что у тебя еще остались дружки в Алексе.
Я налил себе. Правда, немного переборщил — мне не удалось выпить все одним глотком.
— А я думал, что они уже давно вышвырнули на улицу всех реакционеров. — Это был Мартинс.
Я проглотил остатки виски.
— Я бы предложил вам, ребятки, выпить, но боюсь, что после этого мне придется выбросить стаканы. — С этими словами я убрал бутылку с виски в бар.
Мартинс отшвырнул сигарету и, сжав кулаки, шагнул ко мне.
— Эта сволочь еще и издевается над нами, — прорычал он.
Диц продолжал стоять, прислонившись к окну, но потом повернулся ко мне с ненавидящим лицом:
— Ты мне начинаешь надоедать, ослиная рожа.
— Я вас что-то не понимаю. Вы же видели письмо страховой компании. Если вы думаете, что оно подложное, можете проверить.
— Мы это уже сделали.
— Тогда чего же вы от меня хотите?
Диц подошел ко мне и смерил презрительным взглядом. Затем он взял мою последнюю бутылку хорошего шотландского виски, подержал немного и швырнул в стену за моим столом. Грохот был такой, как будто ящик с посудой покатился по лестнице, а в воздухе сильно запахло алкоголем. Диц одернул пиджак.
— Мы просто хотели предупредить тебя, Гюнтер, что ты должен сообщать нам обо всем, что ты делаешь. Если тебе удастся что-нибудь разузнать, пусть даже самую малость, советую тебе тут же сообщить об этом нам. А если я узнаю, что ты от нас что-нибудь скрываешь, то отправлю тебя в концлагерь. Вмиг, ты и глазом моргнуть не успеешь. — Он наклонился ко мне, от него сильно пахло потом. — Понял, ослиная рожа?
— Не выдвигай так далеко свою челюсть, Диц. А то у меня руки чешутся задвинуть ее обратно.
Он улыбнулся.
— Хотел бы я посмотреть, как ты это сделаешь. Правда, хотел бы. — Он повернулся к своему спутнику: — Пойдем отсюда. Пока я не врезал ему по яйцам.
Не успел я привести в порядок кабинет, как зазвонил телефон. Это был Мюллер из «Берлинер моргенпост», который хотел сказать мне, что он очень извиняется, но, кроме той информации, которую обычно помещают в некрологе, он не нашел ничего другого о Германе Сиксе.
— Ты что, разыгрываешь меня, Эдди? Побойся Бога, ведь этот парень — миллионер. Ему принадлежит половина Рура, и стоит ему засунуть палец в зад, как оттуда забьет фонтан нефти. Кто-то же должен хоть иногда подглядывать за ним в замочную скважину!
— У нас совсем недавно работала женщина-репортер, которая собирала информацию обо всех этих рурских магнатах: Круппе, Феглере, Вольфе, Тиссене. Но когда правительство решило покончить с безработицей, она лишилась службы. Я попробую разыскать ее адрес.
— Спасибо, Эдди. Ты что-нибудь узнал о Пфаррах?
— Фрау Пфарр действительно ездила лечиться на воды. Наухайм, Висбаден, Бад Хомбург. Называй любой курорт и не ошибешься — она всюду побывала. Даже тиснула статейку в журнале «Фрау» о лечении водами. Кроме того, она хорошо разбиралась в знахарстве. Но других подробностей мне узнать не удалось.
— Спасибо и на этом, Эдди. В следующий раз не стану тебя беспокоить — сам займусь светской хроникой.
— Значит, мои сведения не тянут на сотню марок?
— Они не тянут и на пятьдесят. Лучше найди мне эту женщину-репортера, а там посмотрим.
Закончив разговор, я закрыл свой кабинет и отправился к слесарю, чтобы забрать готовые ключи и баночку с пластилином. Понимаю, это звучит несколько театрально, но я не вру — я ношу с собой эту баночку уже несколько лет и много раз она меня выручала. Лучшего способа, чтобы открыть любую дверь, — кроме, конечно, прямой кражи ключа — на свете не придумано. Раньше кое-кто пользовался особым устройством из легированной стали, которое отпирало любой замок, но у меня такого никогда не было. Впрочем, замки теперь стали столь совершенными, что их невозможно открыть отмычкой, это только в фильмах «UFA» воры пользуются такими маленькими волшебными штуковинами, для которых вообще препятствий нет. Однако в реальной жизни воры чаще всего просто-напросто перепиливают язычок замка или вырезают кусок двери вместе с замком.
Это соображение вернуло меня к размышлениям более актуальным, связанным с поиском того виртуоза, который ухитрился проникнуть в сейф Пфарра. Если, конечно, это сделал взломщик, а не кто-нибудь другой. А это означало, что мне следовало разыскать одну маленькую птичку, давно уже не прилетавшую на урок пения.
Уверенности в том, что мне удастся найти Ноймана в его убогом жилище на Адмиралштрассе в районе Коттбусских ворот у меня не было, но все-таки я решил попытаться. Дома здесь были обшарпанные, ободранные, словно старая афиша на стене мюзик-холла, а под номером сорок три по Адмиралштрассе стояла такая развалюха, что я подумал, что крысы здесь, наверное, бегают с затычками в ушах, а тараканы от вечной сырости страдают хроническим бронхитом. Комната Ноймана была в подвале, в тыльной части здания, сырая, грязная и вонючая. Ноймана в ней не было.
Консьержка оказалась шлюхой, такой затасканной и потрепанной, что и смотреть на нее было противно. В глаза бросился парик — искусственные волосы так же схожи с натуральными, как гусиный шаг солдат на парадах на Вильгельмштрассе с нормальной человеческой походкой. Ее тонкие губы были накрашены хотя и ярко, но с небрежностью, заставлявшей думать, что красила она их, наверное, держа тюбик в боксерских перчатках. Ее необъятная грудь напоминала зад ломовой лошади, бессильно обвисший после тяжелого рабочего дня. Может быть, кое-какие клиенты у нее еще сохранились, но поверить в это было так же трудно, как увидеть еврея в нюрнбергской очереди за свининой. Она стояла у дверей своей квартиры, распахнув грязный купальный халат, под которым не было ничего, и пыталась зажечь наполовину выкуренную сигарету.
— Я ищу Ноймана, — сказал я, стараясь не смотреть на два обвисших соска и выставленные на обозрение густые заросли внизу — что-то вроде боярской бороды. Казалось, что одного взгляда на нее вполне достаточно, чтобы вы почувствовали характерный для сифилиса зуд в паху. — Я его друг.
Шлюха зевнула во весь рот и, решив, что с меня хватит бесплатного зрелища, запахнула халат и завязала пояс.
— Ты полицейский? — фыркнула она.
— Я уже объяснил, что я его приятель.
Она сложила руки на груди и прислонилась к двери.
— У Ноймана никогда не было приятелей, — сказала она, поглядев сначала на свои грязные ногти, а затем снова на меня. На этот раз я не отвел взгляда.
— Кроме меня одного, пожалуй. Уж очень мне жаль этого придурка.
— Если бы ты был его другом, то посоветовал бы ему подлечиться. У него голова не в порядке, ты сам знаешь.
Она глубоко затянулась и швырнула окурок через мое плечо.
— Он вовсе не чокнутый. Просто любит поразговаривать сам с собой. Странновато, только и всего.
— Если он не чокнутый, то не знаю, кто он тогда такой. — И в ее словах была изрядная доля правды.