— Мой клиент всегда стремится узнать как можно больше о людях, которые на него работают.
— А я пока не дал своего согласия работать на него. Может быть, я еще откажусь. Хотя бы для того, чтобы посмотреть, какое у вас будет тогда выражение лица.
— Может быть. Но это будет величайшей глупостью с вашей стороны. В Берлине не меньше дюжины таких, как вы — частных сыщиков. — Он произнес эти слова с откровенным презрением.
— Тогда почему же вы остановили свой выбор на мне?
— Вы уже однажды работали на моего клиента, хотя и не знали об этом. Пару лет назад вы расследовали одно дело по заданию Немецкой компании по страхованию жизни, а мой клиент в ней главный пайщик. И пока Крипо блуждало в потемках, вам удалось отыскать кое-что из украденных облигаций.
— Да, я помню это дело. — У меня были на то свои причины. Это было одно из моих первых дел после того, как я ушел из «Адлона» и открыл свое агентство. Мне повезло.
— Всегда нужно верить в свою звезду, — напыщенно произнес Шем.
Истинная правда, подумал я, и лучший пример этому — наш фюрер.
Тем временем мы проехали Грюневальдский лес и оказались в Далеме, районе, где жили самые богатые и влиятельные люди страны, вроде семейства Риббентропов. Наша машина подъехала к огромным воротам из кованого железа, вделанным в могучие, непробиваемые стены, и молодой человек с неподражаемой свежести лицом выскочил из машины, чтобы открыть их.
— Поезжай без остановок, — приказал Шем. — Мы уже и так задержались.
Мы въехали в широкую аллею и через пять минут очутились на широкой площадке, посыпанной гравием и расположенной перед продолговатой формы домом с двумя флигелями. Ульрих остановил машину у небольшого фонтана и выскочил, чтобы открыть нам двери. Мы вышли.
По периметру здания располагалась крытая галерея, крыша которой опиралась на толстые балки и деревянные колонны. По галерее прохаживался человек, державший на поводках двух свирепых доберманов. Было темно, и только парадная дверь освещалась висячим фонарем, но я все-таки сумел разглядеть, что стены дома были сложены из белого камня, а над ними круто поднималась крыша. Дом был размером с приличный отель, из дорогих. Во всяком случае, из тех, что мне не по карману. Где-то в саду послышался крик павлина.
Подойдя к двери, я наконец-то смог как следует рассмотреть доктора. С любой точки зрения это был довольно красивый, респектабельного вида мужчина лет пятидесяти, который оказался выше, чем это мне представлялось в машине. Его костюм был продуман до деталей, но совершенно не соответствовал моде: брюки и пиджак светло-серые, в полоску, кремовый жилет и гетры, воротник рубашки, казалось, накрахмален так туго, что им можно резать хлеб. Его единственная рука была затянута в серую лайковую перчатку, а на коротко остриженной, массивной, уже в сединах, голове красовалась большая серая шляпа, поля которой окружали высокую тулью, словно крепостной ров — замок. В этом костюме он откровенно походил на музейный экспонат.
Передо мной отворилась высокая дверь красного дерева, явив стоявшего сбоку дворецкого с лицом пепельного цвета, который пропустил нас в обширный вестибюль. Надо сказать, что у меня просто захватило дух, когда моим глазам открылись две широкие лестницы со сверкающими белыми перилами и огромная люстра, величиной с церковный колокол, аляповатая, словно серьги гулящей девки. Я решил про себя, что с хозяина этого дома надо будет запросить побольше.
Араб-дворецкий степенно поклонился и протянул руку за моей шляпой.
— Если не возражаете, я возьму ее с собой, — сказал я, держа шляпу за поля. — Мои руки будут заняты, и вам не придется тревожиться за серебро.
— Как вам будет угодно.
Шем протянул дворецкому шляпу жестом прирожденного аристократа, которым, возможно, он был на самом деле, но я всегда полагал, что адвокаты добиваются богатства и положения в обществе не слишком честными способами. Алчность также сопутствует этой профессии, и я еще не встречал адвоката, которому мог бы полностью довериться. Ловкими движениями пальцев Шем аккуратно снял свою перчатку и бросил ее в шляпу. Подтянув галстук, он попросил дворецкого доложить о нашем прибытии.
Мы прошли в библиотеку и стали ждать. По сравнению с библиотекой Бисмарка или Гинденбурга она была невелика. Между столом размером с Рейхстаг и дверью можно было бы поставить не больше шести автомобилей. Комната была стилизована под раннего Лоэнгрина: потолок, выложенный толстыми деревянными брусьями, и камин из гранита, в котором еле слышно потрескивали поленья, — пожалуй, главное ее украшение. Стены, увешанные оружием. Шкафы, заставленные книгами — в основном, произведения поэтов, философов и знаменитых законодателей, о которых я знал главным образом по названиям улиц, кафе и баров.
Я решил обойти комнату и получше рассмотреть ее убранство.
— Если через пять минут я не присоединюсь к вам, снаряжайте экспедицию в поиск, — сказал я Шему.
Шем вздохнул и уселся на один из кожаных диванов, стоявших перпендикулярно камину. Он взял с полки журнал и сделал вид, что читает.
— Вы не страдаете от клаустрофобии в таких милых уютных особняках? — спросил я его.
Шем раздраженно вздохнул, словно старая дева, уловившая запах джина, исходивший от пастора.
— Ради Бога, присядьте, господин Гюнтер, — сказал он.
Однако я не внял его просьбе. Банкноты в двести марок в моем кармане — время от времени я нащупывал их — помогали мне бороться со сном. Я подошел к столу, обтянутому зеленой кожей, с тем чтобы рассмотреть лежавший на нем потрепанный номер «Берлинер тагеблатт»[7], а также очки с полукруглыми стеклами и ручку. Рядом стояла латунная пепельница с изжеванной сигарой и коробка гаванских «Блэк Виздом», откуда ту в свое время извлекли.
Кроме того, я обратил внимание на папку с почтой и фотографии в серебряных рамках. Я бросил взгляд на Шема, который, склонившись над журналом, безуспешно боролся со сном, а затем взял одну из фотографий. На ней была изображена красивая смуглая девушка с округлыми формами. Как раз мой тип, подумал я, но решил, что, скорее всего, я получил бы тут от ворот поворот: платье выпускницы свидетельствовало о том, что девушка только что окончила школу.
— Красива, не правда ли? — произнес голос, донесшийся от двери, и Шем тут же вскочил на ноги. Сквозь монотонность в голосе чувствовался легкий берлинский акцент. Я повернул голову, чтобы посмотреть, кому он принадлежит, и увидел невзрачного человечка с одутловатым личиком. На щеках его горел румянец, а в глазах было такое уныние, что я с трудом его узнал. Пока Шем кланялся, я бормотал какой-то комплимент по адресу девушки на снимке.
— Господин Сикс, — произнес Шем с подобострастием, с каким, вероятно, наложница не обращалась к султану. — Разрешите вам представить господина Бернхарда Гюнтера. — Он повернулся ко мне, и тон его сразу изменился. Господин Шем в своем обращении к людям, безусловно, учитывал их финансовое положение. — Доктор Герман Сикс.
Забавно, отметил я про себя, в привилегированных кругах все — доктора, черт бы их подрал! Я пожал руку Сиксу и, к своему неудовольствию, обнаружил, что он не спешил отпускать мою, испытующе глядя на меня в упор. Так поступают многие мои клиенты, считая себя великими знатоками человеческой психологии и не собираясь доверять свои пустяковые проблемы первому встречному с бегающими глазками и манерами мелкого афериста. Мне, в общем-то, повезло с внешностью: я сразу же произвожу впечатление человека, на которого можно положиться.
У моего клиента были большие голубые глаза навыкате, и они постоянно слезились, как будто его сопровождало облако слезоточивого газа. Внезапно я понял, что этот человек только что плакал.
Сикс отпустил мою руку и взял со стола фотографию, которую я минуту назад рассматривал. Он посмотрел на фото, а потом глубоко вздохнул.
— Она была моей дочерью, — сказал Сикс с надрывом.
Я кивнул в знак сочувствия. Он положил фотографию на стол лицом вниз и взъерошил свои седые косматые волосы.
— Я говорю «была», потому что она умерла.
— Мне очень жаль, — внезапно сказал я так, чтобы ему передалась моя скорбь.
— Вам-то жалеть как раз и не стоит, — сказал он. — Потому что, если бы она была жива, вас бы здесь не было. А так у вас появилась возможность заработать кучу денег.
Тут мне показалось, что мы сумеем найти общий язык.
— Дело в том, что ее убили. — Он выдержал паузу, чтобы усилить эффект сказанного. Прием распространенный, но на этот раз он сработал.
Я был поражен этим сообщением и тупо повторил:
— Убили.
— Да, это так.
Он подергал себя за мочку большого, по форме напоминавшего слоновье уха, а затем засунул руку с узловатыми пальцами глубоко в карманы своего мешковатого синего пиджака. Мне бросились в глаза грязные, обтрепанные манжеты рубашки, и хотя до этого я ни разу не встречался с миллионерами (а я слышал, что Сикс был одним из крупнейших магнатов Рура), его неряшливость в одежде буквально поразила меня. Он покачался на носках, и мельком я взглянул на его туфли. Как утверждал Шерлок Холмс, обувь клиента способна рассказать о многом. И если одежду Сикса можно было хоть сейчас отправлять в «Зимнюю помощь» — благотворительную организацию национал-социалистов, куда люди сдают платье, которое уже отслужило свой срок, — то его ботинки не приняли бы даже туда. Они были сделаны из эрзац-кожи[8], больше похожей на картон, чем на кожу. (Так же как эрзац-мясо, эрзац-кофе, эрзац-масло и эрзац-одежда напоминали все что угодно, только не мясо, кофе, масло и одежду.) Не думаю, что он был настолько убит горем, что спал не раздеваясь. Скорее всего, он один из тех миллионеров-чудаков, о которых иногда пишут газеты: они экономят на всем и в результате становятся такими богачами.
— Ее застрелили. Причем совершенно безжалостно, — с болью в голосе сказал Сикс.