– А, ерунда, – отмахнулся я. – У нас «школа лицейского типа». С этого года разделение придумали: гуманитарный класс, физмат и естественники, с упором на химию с биологией. Я поначалу в физмат пошел, а как началась вся эта свистопляска – перевелся в гуманитарный. А там сейчас по истории и литературе девятнадцатый век проходят. И чему они меня там могут такому научить, если я все это каждый день в натуральном виде наблюдаю? Ну а дядя Макар мне бумажки делает насчет какого-то там хронического заболевания – они с отцом ведь понимают, что у меня тут и без учебы дел полно…
– Но как же так? – запротестовал Николка. – Все равно ведь задания надо выполнять? Иначе будут «неуды»…
– С чего бы? – удивился я. – У нас по профильным предметам: история и литература – проектные работы и олимпиады. Ну я и заявил две темы – «Жизнь повседневной Москвы в царствование Александра Третьего» и «Изучение литературы в царских гимназиях». Вон, недавно ездили на межшкольную конференцию – так я походил по центру с фотиком и здесь, и там, и нащелкал всяких классных фоток: ну вроде как сопоставление нашей и здешней Москвы. Знаешь, снимал конки и трамваи, извозчиков и такси, «газельки» и ваших ломовиков. Потом нащелкал городовых, пожарных, уличных торговцев – и сделал фотки с похожих ракурсов всего того же самого, только там, у нас. Потом обработал на компе – сепия там, зернистость, то-се – и получились вполне себе старые фотографии. А на закуску – десяток аудиозаписей разговоров с уличными персонажами вроде городового и продавца пирожков – ну помнишь, ты мне еще помогал?
Николка кивнул. Неделю назад, сразу после пострелушек в Фанагорийских казармах, мы полдня мотались по городу и по очереди приставали то к разносчику, то к городовому, то к точильщику ножей в подворотне на Чистых, то к барахольщику на Сухаревке, то к держателю книжного развала на Старой площади. И пока один затевал заранее продуманный разговор, второй, стоя рядом, старательно фиксировал его на диктофон. А вечером – прослушивали записи, отбирая самые, на мой взгляд, интересные.
– Мне это отец подсказал, – продолжал я. – Он для этого журнала – ну помнишь, я тебе рассказывал, «Вестник живой истории», – точно такие же двойные подборки делает, только на другие темы. Ну я и решил – почему бы не попробовать?
Николка кивнул. Еще бы ему не помнить – ведь именно с этого журнала и началась для всех нас эта невероятная история. Всего-то пять месяцев прошло с тех пор, как мы с папой решили прогуляться до редакции «Вестника живой истории» – и встретили на Садовом перепуганного мальчишку в форме царской гимназии. Дальше были походы через портал, привыкание к жизни в Москве 1886 года и даже захватывающее путешествие в Сирию и Ирак, которое могло бы стать сюжетом для приключенческого фильма…
Дядя и тетя Николки не могли не заметить перемен, происходящих с племянником, но списывали их, с одной стороны, на новых интересных знакомых – мы с папой, представившись приезжими из русской Аляски, сняли квартиру в доме, принадлежащем дяде Николки, – а с другой, на неизбежное в четырнадцать лет становление характера. Тем более что в учебе парень отнюдь не отставал; правда, гимназический латинист был им недоволен, но этот ученый муж относился точно так же ко всем без исключения воспитанникам пятой классической гимназии. Зато в математике, истории, географии и естественной истории он делал явные успехи, хотя порой и удивлял педагогов. Все же плотное общение с реалиями будущего не могло не дать результатов…
– Ну вот. Слепил, значит, из этого всего презентацию, звук приклеил – народ на конференции в восторг пришел. Мне даже предложили подготовить этот материал к тому, чтобы издать его в бумажном виде, во как! Так что по профильным предметам у меня теперь все тип-топ. А с остальным – английский там, физика с математикой – ну ничего, задания делаю, хвостов особых нет. Не пропаду, в общем.
– Хорошо тебе, – позавидовал Никол. – Мы-то о такой вольнице и мечтать не можем. Попробуй пропусти урок – сразу записка к гимназическому инспектору, а то и в кондуит.
– Да, у вас строго, – посочувствовал я товарищу. – Вот увидишь, доведут они народ до революции, еще побегают ваши гимназисты с красными бантиками. И неудивительно – при таких-то порядках еще и не то придумаешь…
– А у нас и придумывают, – оживился Николка. – Вон недавно – посыпали стол латинисту порошком, вызывающим чесотку. А он у нас лысый, как бильярдный шар! Приходит он, значит, благодушный такой, довольный, уж не знаю с чего… кладет руки на стол, а потом – ладонью эдак, по привычке – по лысой голове. Раз, другой, потом еще… минуты не прошло, как латинист испуганно брови вздернул, лысину мизинчиком почесал – в одном месте, потом в другом, третьем… а потом головой затряс, ну точно как лошадь, которой шмель в ухо влетел! И ну обеими руками – то поочередно, то вместе – чесать голову! А та сразу побагровела и вроде даже больше сделалась!
Мы засмеялись.
– Жесть, – охарактеризовал я развлечения гимназистов. – Вы прям чикатилы… садисты! Хотя если это латинисту устроили, то не удивлюсь…
Николка хихикнул. В царских гимназиях латинисты, наряду с преподавателями греческого, всегда относились к категории наименее любимых преподавателей. Программа учебных заведений классического толка вообще была перегружена изучением мертвых языков: на них у гимназистов уходила почти половина времени, потраченного на занятия. Дети зубрили латинские неправильные глаголы, отрывки из сочинений Юлия Цезаря, Вергилия, Тита Ливия и Цицерона, Демосфена и Фукидида, Еврипида и Софокла и прорву всякой байды. А преподаватели по своей воле не имели права хоть как-то сократить или упростить программу. И как только такая прорва ненужных в общем-то знаний умещается в голове гимназиста? А сколько учебников и пособий им таскать на себе в школу приходится! Отец как-то говорил, что Чехов назвал гимназиста «товарным вагоном». Нет, я понимаю, что Википедии у них под рукой нет, все надо мозгом помнить, – но зачем, скажите на милость, обычному человеку в жизни латынь и древнегреческий? Они тут что, попаданцев в античность готовят?
– Но у нас есть и очень хорошие учителя, – продолжал рассказывать Николка. – Математик, например, – помнишь, я тебе рассказывал, Аллес. Еще и Леонид Андреевич Степанов, учитель русского. Так у него на уроках все, особенно старшие классы, чувствуют себя свободно. А оратор какой – заслушаться можно, как интересно и красиво объясняет! А сочинения разбирает – потом по всей школе повторяют его фразы, я даже дома пересказываю. И шутит, но не обидно; например, какому-то из старших классов сказал: «Написали бы вы такое письмо своей барышне – это было бы ваше последнее к ней письмо. Пора уметь отвечать за свои слова». А потом демонстрирует, как отшлифовывать каждую фразу и выражение.
– Все равно – дисциплина у вас вообще зверская, – не сдавался я. – Хоть розог нет – а я-то, признаться, думал, что вас до сих пор лупцуют.
– Нет, – помотал головой Николка. – В гимназиях уже давно телесных наказаний не применяют. В сельских школах, правда, не возбраняется, ну так там и ученики другие…
Вот дела – оказывается, все же порют! Ну народ…
– Ну да, – хмыкнул я иронически. – Там ведь быдло учится, а вы вроде как дворяне, белая кость…
– Ну знаешь! – возмутился мой собеседник. – Нам вот тоже достается – да так, что я бы порой предпочел розги! Подумаешь – раз-другой прутиком по заднице, велика беда! А вот как накидают тебе сниженных баллов по поведению да записей в кондуит – вот тут-то и небо с овчинку покажется. И выгнать могут, очень даже запросто…
Николка ненадолго замолчал.
– И ладно бы только по поведению! – продолжал он. – Есть ведь еще и прилежание: пять – «отлично», четыре – «хорошо», три – «добропорядочно», два – «не совсем одобрительно», единица – «худо». Хотя до единицы мало кто дотягивает – у нас вон один Кувшинов в классе… Его родителей недавно вызвали в школу – и предложили подумать о бесполезности пребывания их чада в гимназии. Как там им сказали? – наморщил лоб, вспоминая, мальчик: – «…Так как ваше чадо бесплодно проводит в ней время и своею рассеянностью и совершенным безучастием в учебной деятельности товарищей только отвлекает их от дела и препятствует правильному ходу учебных занятий». Если, к примеру, будешь считать на уроке ворон – посадят на первую парту. Там и на виду у учителя, и спрашивают чаще. А если и такое не помогает, поставят стоять у стенки – и стой столбом весь урок, а то и не один!
– Круто, – оценил я. – У нас-то такого нет, а вот папа как-то рассказывал, что у них, случалось, тоже в угол ставили… правда, только в младших классах. Тогда еще форму носили вроде вашей – из серого такого сукна, жесткого, неудобного. Он ее, правда, застал только в первом классе, но помнит…
– Кстати, об Олеге Ивановиче, – вспомнил Николка. – Не знаешь, как там у них с доцентом дела с манускриптом? А то что-то давненько ничего не слышно…
После возвращения из сирийского вояжа отец с головой ушел в расшифровку привезенной из Маалюли копии древнего документа, который (как он полагал) только и способен был пролить свет на загадку портала на Гороховской. В этом нелегком деле в помощь ему был Вильгельм Евграфович Евсеин – автор пергамента, открыватель портала, историк, чудом спасенный нами-героями из лап злодея Ван дер Стрейкера. Сам бельгиец пустился в бега – покинул Россию, причем не в одиночку. Вместе с этим искателем приключений на Запад отправилась Вероника, бывшая соратница Геннадия, а ныне – начинающая авантюристка и кандидатка на лавры новой Коко Шанель. Известно было – Яша постарался! – что девица эта сбежала со Стрейкером отнюдь не из романтических соображений, а вовсе наоборот, из сугубо прагматических. Хочет, видите ли, использовать его связи и положение для того, чтобы основать в Париже собственный дом мод. С собой Вероника прихватила, как водится у всяких уважающих себя путешественников в прошлое, набитый информацией ноутбук – и оставшимся в Москве оставалось только надеяться, что его содержимое касается лишь индустрии моды. И Каретников, и Корф, и отец регулярно просматривали европейские газеты, выискивая в новостях какие-нибудь отголоски деятельности авантюриста и его не в меру шустрой спутницы; но, видимо, слишком пока мало прошло времени и «круги изменений не успели еще широко разойтись по заводи Времени».