Хозяин лавки Натан Соломонович Ройзман, мещанин из города Одессы, был по прибытии полицейских чинов еще жив и даже находился в сознании. У него оказалась разорванной нижняя часть живота, перебиты и изранены ноги. Даже в таком состоянии Ройзман сумел дать показания, что за несколько минут до взрыва в лавку пришел человек и доставил ему под роспись некую посылку; поскольку та оказалась запечатана очень добротно – толстыми бечевками и сургучом, – означенный Ройзман вышел в другую комнату за ножницами или иным инструментом, и в этот момент посылка, видимо, и взорвалась. Посыльный к тому времени уже ушел; в торговом помещении лавки, куда была доставлена адская машина, находились двое работников и родственников упомянутого Натана Ройзмана, каковые и погибли при взрыве. Подробного описания посыльного, доставившего бомбу, получить от Ройзмана не удалось, поскольку во время опроса он, несмотря на все усилия полицейского врача надворного советника Плюкина, присутствовавшего при проведении дознания, преставился».
«Значит, в самой лавке Ройзмана никакой динамитной лаборатории не было, – машинально отметил Гиляровский. – И зря полицейский чиновник, передавший репортеру этот протокол, туманно намекал, что теперь-де жандармы вышли на след неведомых бомбистов, собирающихся наводнить Москву своими взрывчатыми изделиями».
Очевидно, лавка часовщика – не место изготовления взрывчатки, а цель неведомых террористов; но скажите на милость, кому это могло понадобиться? Никого не удивляет, когда взрывают губернатора или полицейского следователя; можно понять и случай, когда с помощью динамита пытаются взломать сейф ссудной кассы. Но тут ведь никакого сейфа и в помине не было – да и какие такие большие деньги могли оказаться в скромной часовой лавочке, чтобы ради них отправлять к ангелам троих человек? История представлялась запутанной, темной; а то, что единственным уцелевшим при взрыве оказался хорошо знакомый Гиляровскому Яша – тот самый, которого он недавно вызволял с Хитровки, – ясности отнюдь не прибавляло. Репортер уже не сомневался, что и Яша, и его странные друзья во главе с Корфом, и все те необычности, которые уже в изобилии скопились в этом деле, – звенья одной цепи. Но вот за какой ее конец надо потянуть, чтобы вытащить истину на свет божий, Гиляровский пока не представлял.
Что ж, одно хорошо – теперь у репортера появился повод для визита к барону Корфу. «Заодно узнаю, как у них там обстоят дела с этим… гимназическим военным кружком, – подумал он. – Надо бы статью об этом написать для «Московских ведомостей», давно ведь собирался…»
Глава 11
– Ну что намереваешься делать дальше?
Яша промолчал. Он будто провалился в глубокое бароново кресло – сидел маленький, нахохлившийся, несчастный… На щеке алела свежая царапина, а волосы на правой стороне головы были ощутимо короче, чем на левой. И на весь зал пахло от Яши паленым – и не уютно-домашним дровяным запахом камина, а свежим смрадом пожарища, запахом несчастья, тревоги, человеческой беды.
Глаза его, глубоко запавшие, будто остановились в одной точке, и выражение этих глаз не сулило кому-то ничего хорошего.
«Знать бы еще – кому», – подумал Каретников. Хотя с этим-то как раз все вроде бы ясно. Список подозреваемых весьма короток, и почетное первое место занимает в нем студент Владимир Лопаткин. И ведь никак не скажешь, что ему этого студента жаль, – не далее как два с половиной месяца назад тот же Лопаткин зашвырнул бомбу (так и хочется добавить – «ту же»; ан нет, бомба была уже другая, хотя, по отзывам квалифицированных специалистов, и состряпанная из той же химической дряни под названием «гремучий студень») в окошко флигеля на Воробьевых горах, где имели неосторожность проводить время Корф, Никонов и Яша с Николкой. Тогда Яша тоже не пострадал – если не считать, конечно, пары шишек и ссадин. Но крови на совести студента Лопаткина прибавилось и тогда, и сейчас – в июле от той порции гремучего студня погибли двое хитровских громил, выполнявших поручения Стрейкера. Этих типов никому было ни чуточки не жаль; а вот на этот раз в пламени взрыва погиб старый ворчун Натан Ройзман и двое Яшиных родственников – Изя и Дава. Сам Яша спасся буквально чудом – за несколько минут до взрыва он вышел в кладовку, заполненную всяким хламом из разряда того, что и девать некуда, и выбросить жалко. В числе этого хлама были давно и безнадежно испорченные напольные часы, загромождавшие кладовку, наверное, с тех самых пор, как Ройзман приобрел эту часовую торговлю. Их-то корпус – массивный, дубовый – и заслонил Якова от взрывной волны. Очнулся он придавленным к полу этими часами, одежда ремонту не подлежала, волосы на голове тлели, но он остался хотя бы жив, чего никак нельзя было сказать об остальных обитателях часовой лавочки.
– Не знаю, Андрей Макарыч. – К удивлению Каретникова, голос Якова вовсе не дрожал; не чувствовалось в нем даже и никакой подавленности, чего, кажется, стоило бы ждать, исходя из довольно жалкого его внешнего облика. – Разберусь сначала. Не сам же этот убогий Лопатин в дядину лавку бомбу швырнуть додумался. Видать, кому-то это очень понадобилось, – и я, кажется, знаю, кому…
Каретников выдохнул с ничуть не скрываемым облегчением.
– И на том спасибо, Яша. А то мы уж, признаться, боялись, что ты сейчас поскачешь на Большую Бронную студента убивать.
Яша грустно усмехнулся:
– Ну что вы, Андрей Макарыч! Не совсем же они безумцы, чтобы после такого дела квартиры не сменить! Теперь в «Аду» их искать – только время зря переводить. Наверняка сменили хавиру да и залегли где-нибудь на дно. А то и вовсе из города сбежали. Я на его месте точно так бы и поступил.
– Это хорошо, Яш, что ты ставишь себя на его место, – осторожно отозвался Корф. Барон изрядно переживал за юношу. – На Бронную Ромка уже сгонял – ты прав, Лопаткина там нет. И всех остальных, кстати, тоже – он проверил.
Услыхав о том, что кто-то посягнул на его прерогативу в группе – сыск, – Яша недовольно поморщился.
– А вот это вы, Евгений Петрович, и вовсе зря. Съехать-то они, может, и съехали, а вот наблюдателя вполне могли оставить.
– Кого? – не понял барон. – У них и так людей раз-два и обчелся. Разве что этих, лопатинских народовольцев настропалить. Но из них шпики, прямо скажем, негодные.
– И их могли, – согласился Яков. – На улице студент, конечно, за филера не сработает, а вот в «Аду» – за милое дело. Кому же там еще следить, как не студентам? И потом – вы все забываете, господин барон, с кем мы имеем дело. Этот их Виктор вполне мог камеры всадить – да и наверняка всадил. Так что теперь они точно знают, что мы проверяли эту их явку.
– Так и что с того? – не сдавался Корф. – Ну проверяли, и что с того? Подумаешь, важная информация…
– А то, – назидательно ответил Яков, – что они теперь точно знают, что я их вычислил. Они это, конечно, и раньше знали, но теперь, по тому, как вы быстро там появились, будут ждать нашего ответного хода.
– И правильно! – отозвался Ромка. – Все, надоели мне эти два героя. Господин барон, давайте уже с ними разберемся раз и навсегда! Снайперку я попробую добыть, а вы меня подстрахуете…
– Видите? – невесело усмехнулся Яков. – Вот именно этого они сейчас и ждут. И если вы, Роман, начнете сейчас войну, то самое меньшее, что я вам гарантирую, – это то, что они подставят вас полиции и жандармам. И тогда уж – пиши пропало. Даже если и уйдете, то о спокойной жизни здесь можете забыть надолго. И вы, и все, кто с вами связан. Подумайте – сколько часов понадобится московским жандармам, чтобы выяснить, что вы связаны и с бароном, и с господином Семеновым, и с лейтенантом? Он, правда, еще на той стороне, но все равно…
– Это ненадолго, – вмешался доктор. – Дня три-четыре, и мы будем приветствовать господина лейтенанта здесь. Правда, придется ему некоторое время воздержаться от резких движений, но тем не менее держать его в стационаре и дальше не вижу смысла. Да и он там уже извелся – спит и видит, как вернуться и за дело взяться. А ведь я ему еще про наши последние коллизии не рассказывал…
– И не надо, – проворчал Корф. – Вот вернется Серж – пусть своими минами и кораблями занимается. Дело для Отечества нужное, а уж с бомбистами мы как-нибудь сами разберемся…
– Вряд ли лейтенант с вами согласится, барон, – покачал головой доктор. – Насколько я успел его узнать – не того склада он человек, чтобы перекладывать опасность на товарищей. Вот разве милая Оленька ему слегка мозги вправит… нет, сомнительно мне это…
– Так вы, Яков, полагаете, что нам сейчас не стоит активно действовать против Геннадия и его шайки? – вернулся к теме Корф. – Хотите дать им успокоиться и потерять осторожность?
– И это тоже, – кивнул Яша. – Но главное тут другое. Что я их выпас – они знают; знают насчет того, что мы в курсе явки в «Аду» и что Лопатина давным-давно срисовали. Но вот многого другого они еще не знают – и хорошо. Например, того, что я уже все подземные лазы вокруг Хрустального переулка неделю как под наблюдением держу: у меня семь человек только этим и заняты. И что никто из них еще в Москву выйти не сумел, чтобы за ним мой хвост не пошел. Геннадий вот этот только… как уехал с тем поляком, так мы его и потеряли. Я уж бился-бился – ничего. Есть у меня подозрение, что они в Киев подались.
В общем, – продолжал молодой человек, – если сейчас мы воздержимся от опрометчивых выходок, они успокоятся и не станут менять образа действий, а значит, я смогу и дальше держать всю эту шайку под наблюдением. А если начнем сводить счеты – взбудоражатся, станут вести себя непривычно. Не то чтобы тогда за ними проследить нельзя будет, но упустить вполне можно, тут уж к раввину не ходи. Так что вы извините, господин барон, а с воинственными жестами придется обождать. Прости, Ром, иначе никак. Не сомневаюсь, что ты с этим Дроном справишься, но…. это все же не ваша Москва.
– Да я что, я не спорю, – буркнул Ромка. – Нет так нет, мое дело предложить…
Каретников слушал Яшу и дивился – как же неузнаваемо изменился этот юноша из еврейского местечка под Винницей за какие-то четыре месяца! Яша и раньше не производил впечатления шалопая, но теперь он был похож на взрослого, профессионального сотрудника органов – еще тех, советских. Каретников мимоходом порадовался – какого опасного врага получила бы царская «безопасность», вздумай Яков пойти по дорожке, которую выбрали – нет, еще только выберут! – многие из его единоверцев. Впрочем, единоверцев ли? В чем-чем, а в религиозном рвении Яша до сих пор замечен не был – ни в чрезмерном, ни в каком бы то ни было вообще. Наоборот, по паре случайных обмолвок доктор составил мнение, что молодой человек относит свое «иудейство» скорее к разряду досадных помех, которые, однако, могут всерьез затруднить ему карьеру.